Прошло три недели, а от Пааво не было никаких известий. Потом Ристо рассказал, что заходил Топи Хуттинен. Топи объяснил, что ложится в больницу, и спросил, не можем ли мы передавать Пааво еду. Ристо ему обещал. Раз в неделю мы должны были получать сверток от старой хозяйки Вильякайнен. Топи указал точный маршрут, которым следовало идти, и место, где надо было оставлять еду.
В назначенный день мы забрали у хозяйки Вильякайнен тяжелый пакет, завернутый в газету.
- Если спросят, скажи, что это я послала твоей бабушке.
Мы отнесли его в условленное место, но не увидели и следа Пааво. Когда мы шли туда и обратно, нам все время казалось, что за нами следят, хотя из леса не слышалось ни одного шороха, и даже тень не мелькнула за деревьями. Сверток надо было оставить за большим камнем, что мы и сделали.
Пааво появился только на третий раз. Едва мы спрятали пакет за валуном, как он поднялся с земли прямо рядом с нами и стал стряхивать с одежды сор. Потом он уже выходил нам навстречу в разных местах. И всегда он разговаривал с нами и рассказывал, что делается на фронте. Мы очень удивлялись, откуда он знал про это.
Так мы стали друзьями и тайными союзниками. Ристо и я носили Пааво еду, и иногда он посылал с нами письма. Мы вручали их хозяйке Вильякайнен, а она передавала их дальше.
Дома я, конечно, ничего не говорил бабушке об этих делах. Поэтому я очень удивился, когда однажды вечером после чашки кофе она отыскала в своей комнате фотографию Пааво и сказала:
- Этот Пааво был влюблен в твою маму и ухаживал за ней, но она выбрала более богатого.
Лучший друг управляющего
Перевод с финского О. Парфеновой
Управляющий Хилтунен ходил в коричневом костюме. У него было продолговатое лицо. Однажды у ресторана какой-то пьяный заорал на него:
- Эй, ты, лошадиная морда! Тебе говорю!
Эти слова врезались в память, не выбросить их из головы.
Рабочий день заканчивался. Хилтунен как раз взглянул на часы, когда раздался телефонный звонок. Звонил один квартиросъемщик. Недавно он развелся с женой и через фирму хотел бы обменять двухкомнатную квартиру на однокомнатную. Хилтунен записал и пообещал сообщить, если что-то подходящее освободится.
Хилтунен стоял на площади в ожидании автобуса и рассматривал людей. Если бы можно было делать то, что хочешь, он только бы и наблюдал за людьми. По едва уловимым жестам, по одежде, по походке, выражению лица, по всему, даже по манере курить, многое можно узнать о человеке. Люди по сути своей трусливы и не уверены в себе. Лжет тот, кто пытается доказать обратное. Если чего-то и стоит бояться, то только смерти. Можно, конечно, притвориться, не показывать свою усталость или слабость. Человеческая слабость интересна для изучения, но этот объект быстро надоедает.
Перед Хилтуненом стоял человек, - квартиросъемщик, - который долго оглядывал его со всех сторон. Хилтунен знал или только предполагал, что многие его считали высокомерным человеком, потому что он уже давным-давно перестал здороваться с жильцами. Иногда кто-нибудь и сейчас кивнет, поднимет шляпу в знак приветствия, а он отвернется, сделав вид, что не замечает. Высокомерным он не был, - он это знал наверняка, - но что будет, если он начнет здороваться со всеми? Люди ведь думают только о себе: их не интересует, как он сам к этому относится. Начнет приветствовать каждого, тогда ему придется ходить, вообще не надевая шляпу.
В подъезде Хилтунен заметил, что на доске весит объявление. Поправив очки, он прочел, что в четверг, на следующей неделе, состоится собрание квартиросъемщиков. "На собрании будут обсуждены текущие проблемы и возможные пути их решения". В собрании примет участие также юрист, специалист по квартирным вопросам. Под объявлением стояла подпись: "Группа жильцов".
"Вот так, - подумал Хилтунен. - Стоит приложить усилия, даже если это безнадежно. Мы живем в свободной стране, и каждый гражданин имеет право постоять за себя. Также и фирма. У нее свои законы, коммерческие и хозяйственные. В противном случае фирма бы не существовала. На сегодняшний день есть только одно средство: чтобы повысить арендную плату, надо подать в суд на квартиросъемщиков. Но тут фирма ничего не сможет сделать. Однако будь что будет. Пусть дела идут своим чередом. Это избавит нас от лишнего шума. Вот как бы повел себя самый справедливый юрист".
Хилтунен добрался до третьего этажа. Он поднял с пола почту и положил ее на столик в передней. Набрал номер Нииттюнена, но ответа не последовало. За окном летали вороны. Весной они появлялись здесь целыми стаями. А раньше можно было увидеть лишь случайно залетевшую птицу. Теперь, когда их стало много, птицы осмелели.
Нииттюнен, мужчина средних лет, прихрамывал. Жена у него умерла лет десять назад. Он служил в фирме. Хилтунен еще никогда не встречал человека со столь подвижным лицом. Выражение его лица менялось мгновенно: то доброжелательное, то недовольное или наоборот, как у ребенка. Отчасти естественное, отчасти притворное, но что есть что, - тут сам черт не разберет! Нииттюнен был единственным сотрудником фирмы, которого Хилтунен презирал, но тем не менее поддерживал с ним ровные отношения.
- Он дерьмо, - сказала однажды жена Хилтунена.
- Да, это так. Но дерьмо полезное. В работе это не важно. Конечно, он дерьмо, но мы все дерьмо, каждый по-своему.
- Он такой проныра.
- Его все знают, из-за угла чувствуют.
Через полчаса он позвонил снова и попросил Нииттюнена пойти на собрание квартиросъемщиков.
- Там будет какой-то юрист. Наверняка придет с намерением заполучить деньги. Должно быть, жулик. Надо кому-то выступить. Жильцы не должны вкладывать деньги в это предприятие. За повышение арендной платы ратую не я, а юристы фирмы. Я, в силу своих возможностей, поддерживаю интересы жильцов. Но я-то ничего не смогу сделать, если фирма продаст эти дома. Пожалуй, она продаст, но в том случае, если цены повысятся.
В четверг Нииттюнен проходил через двор, волоча ногу. Он хромал с рождения. Не понятно по какой причине, но левая его нога была короче правой. С самого детства ему твердили об этом. С такой ногой, конечно, его не взяли в армию. Эта мысль неотступно преследовала его. С ней трудно было примириться. Однажды ему приснился сон, в котором он ходил, ходил не хромая, но он даже и представить себе не мог, что такое возможно. Нога отличала его от других людей, всегда отличала, возможно и на том свете будет отличать. Вот что занимало его мысли.
Пробираясь по коридору сквозь толпу, он обратил внимание, что здесь собралось по крайней мере полторы сотни человек. Вокруг стоял гул недовольства. Такую орду ничем не остановишь. Вставлять им палки в колеса все равно что строить на песке. Его так и подмывало посмеяться над собой.
Пожилые женщины сидели на скамейках, как когда-то в бомбоубежище. Между скамейками зияло пустое пространство. Все ждали выступления. У двери надрывался от плача ребенок, на которого громко шикали. Нииттюнен приподнялся, чтобы посмотреть, что там происходит. Привели сюда детей, да они еще орут.
Во время войны стены бомбоубежища были такими, как будто по ним прошлись отбойным молотком. Такого бы не выдержало обычное помещение, к примеру подвал. Потолок рухнул бы после первого же взрыва.
Начали уже после десяти часов. Угрюмого вида шофер, чей зеленый "пикап" часто встречал Нииттюнен, потирал руки и ждал, пока все успокоятся. На нем была клетчатая рубашка. В руках он держал бумаги. Кратко отчитавшись за истекший период, он представил стоящего рядом юриста. Это был молодой мужчина, в очках. Произнося речь, он все время глядел в бумаги и перелистывал их.
Нииттюнен взялся руками за спинку скамьи и осмотрелся вокруг. Он увидел ничего не выражающие лица. Юрист говорил тоненьким голоском, но в комнате было так тихо, что его слова звучали отчетливо, слышен был даже шелест бумаг.
Когда юрист закончил, шофер, председатель собрания, спросил:
- Какого вы мнения? Пожалуйста, кто хочет выступить?
Сначала все молчали, а потом одновременно вверх взметнулось много рук. Первой выступила женщина с пепельными волосами, которая сидела впереди Нииттюнена. "Квартиры в плохом состоянии, - сказала она, - ремонт не делают, что-то приходится делать самим, а в подъезде сломаны перила. В любой момент ребенок может свалиться".
В том же духе были и другие выступления. Казалось, недовольны все. Юрист предложил собрать деньги: каждый, подписавший доверенность, платит десять марок. Сумма получится вполне сносная.
Потом слово взял Нииттюнен. Он напомнил, что квартплата по сравнению с любой другой фирмой здесь довольна низкая.
- Принесет ли это реальную пользу? Не могу поверить. В любом случае, бесспорно, цены повысятся. Может случиться так, что фирма продаст эти дома. Многие страховые общества уже продали подведомственные им здания, так как они не рентабельны. Вкладывая таким образом деньги, они получат большие проценты. А коль квартплата в любом случае увеличится, то не имеет смысла вкладывать деньги еще и сюда.
Трудно было разобрать, заставили ли его слова кого-нибудь задуматься. Пока он говорил, вокруг стоял ропот неодобрения. После Нииттюнена двое мужчин на всякий случай выступили против повышения цен. Больше никто не возражал. Тогда председатель закрыл собрание, сказав, что перед уходом все желающие подписывают доверенность.
Чтобы продвинуть дело, выбрали рабочую комиссию. В нее вошло пять человек, один - по фамилии Хилтунен. Нииттюнен попросил слова.
- Я хотел бы только узнать, имеет ли госпожа Хилтунен какие-нибудь родственные отношения с управляющим Хилтуненом.
Это было совершенно напрасно, но ничего более разумного Нииттюнен придумать не мог.
- Нет, - ответила женщина. - Слава создателю.
Все рассмеялись. Потом встали. Перед юристом водрузили стол, и тут же образовалась длинная очередь желающих подписать доверенность. В очереди были почти все. Она напоминала большой круг.
В пятницу управляющий отправился в торговый центр, в ресторан. Обычно он ходил туда с женой, но сейчас она уехала к матери, в Ловиису.
В дальнем углу сидел Нииттюнен, один за столиком на четыре персоны.
- Что ты здесь сидишь один? - спросил управляющий.
Нииттюнен сделал вид, что не слышит, хотя укол явно ему был неприятен. Он знал, что люди избегают его. В автобусе сначала занимали места подальше от него. И только когда набиралось много народа, кто-нибудь осмеливался подойти к нему. Он ощущал это интуитивно. Животные тоже сторонились его, особенно собаки, которые оскаливали зубы и рычали, будто чуяли неприятный запах. Сам Нииттюнен объяснял это своей исключительностью: он был таким хитрым и изворотливым человеком, что вряд ли кто хотел попасть ему в руки. Животные чуяли, что его надо опасаться, и в этом они были правы.
Управляющий сидел молча и наблюдал за официанткой, которая стояла поодаль с подносом в руках и разговаривала с посетителями.
Нииттюнен вдруг подумал, что управляющий здорово постарел. Блестели очки, а вся его внешность говорила о том, что он страшно измотан. В нем уже не было того прежнего пыла, который заставляет человека увлекаться чем-то новым. Нииттюнен размышлял: сам он совсем не постарел, так как и молодым он никогда не был. В глубине души он всегда был юношей, который все время рвался из него, а вырваться не мог.
Через несколько часов они были уже пьяненькими. За столиком сидели еще двое незнакомых мужчин, на которых они не обращали никакого внимания.
- Поверь мне, - говорил управляющий. - Фирма - это не что иное, как абстракция. Об этом надо всегда помнить. А люди воспринимают меня так, как будто я - не кто иной, как сама фирма. Скажи мне, что такое государство.
- Это система.
- Хорошо. Конечно это система. Ты попал в самую точку. Фирма - тоже система. Мы думаем, что мы управляем ею, а в конечном итоге она управляет нами, а не мы. Не я распоряжаюсь этими домами, а дома имеют власть надо мной. Понимаешь?
Швейцар пригласил к телефону одного из сидящих за их столиком незнакомых мужчин.
- Послушай, - сказал управляющий. - Поедем ко мне на дачу. Жена у матери. Растопим сауну. Завтра порыбачим. У меня есть там водка.
- Прямо сейчас?
- А почему бы и нет? Мне не хочется ехать туда одному.
- Как туда ехать?
- На такси. Это стоило около ста пятидесяти марок. Я заплачу. Вернемся в воскресенье рейсовым автобусом.
- А, черт, поедем.
- Пошли.
Швейцар открыл им дверь. На улице было уже темно. Только сейчас они почувствовали, какие они пьяные. Подъехала машина, и они забрались на заднее сиденье. Услышав адрес, шофер заколебался. Но когда Хилтунен вытащил кошелек и отсчитал деньги, он согласился.
- Дашь сдачи, если набьет меньше. Остановись на какой-нибудь заправочной станции. Надо купить поесть.
Когда подъехали к станции, Хилтунен протянул Нииттюнену деньги и велел купить ему хлеб, масло и спиртное.
Поехали дальше. Через некоторое время Нииттюнен заметил, что Хилтунен спит.
- Разбуди, когда приедем, - сказал он шоферу, устраиваясь поудобнее.
Ему не спалось. Уличные фонари отражались на дороге желтым светом. Дорога была прямой и свободной, поэтому водитель гнал очень быстро. Так мчались, что только свистело в ушах. Как же они устали. Голова у Нииттюнена была тяжелая, а в ушах до сих пор стоял ресторанный шум.
Нииттюнена разбудил ослепительный свет солнца. Зеленые шторы утопали в солнечных лучах. На соседней кровати лежал на спине управляющий с открытым ртом. Нииттюнен встал на ноги. Во рту у него пересохло. Приоткрыв штору, он увидел за березами сверкающее спокойное озеро.
Нииттюнен передвигался осторожно, чтобы не разбудить управляющего. Его мучила жажда. На кухне он нашел бутылку пива и выпил ее.
Наружная дверь скрипнула, когда он выходил. В лицо пахнул свежий воздух. Щебетали птицы. Жужжали насекомые. На веранде стояли стол и два стула. На берегу виднелась сауна. За домом был обрыв.
Слева растекалось озеро. Берег казался скалистым, кроме того места, где до самой воды росла ольха. Нииттюнен шел по двору, а голова раскалывалась, и он вернулся назад, к веранде. Сел на стоящий там стул и вытащил табак. Теперь он смутно припоминал, как они ночью приехали сюда. По небу плыли облака. Вот так бы сидеть и наслаждаться жизнью, но похмелье все портит. Пожалуй, стоило бы искупаться, но его знобило даже от одной мысли.
Собравшись с силами, Нииттюнен побрел к сауне, заглянул внутрь и дошел до конца мостков. Опустившись на колени, он зачерпнул воды и ополоснул лицо. Прохлада воды бодрила, а в пустом желудке пылало пиво.
Управляющий, проснувшись, сварил кофе. Достал из шкафа бутылку водки. Опрокинув по рюмочке, они направились к озеру покататься на лодке. Нииттюнен на веслах, Хилтунен сидел на корме и тянул блесну. Солнце спряталось за тучу и не слепило больше глаза.
Вернувшись с озера, зашли к соседу, у которого было такси. Они съездили в магазин и купили продукты.
Поели и растопили сауну. Нииттюнен рубил дрова. Управляющий сидел на веранде сауны и только изредка вставал, чтобы подложить дрова в печь. Время от времени прикладывались к бутылке водки. К семи часам сауна была готова, и первая бутылка выпита. Откупорили вторую.
На полках сауны их разморило. Выступающий пот щекотал кожу.
- Квас-то забыли, - сказал управляющий. - Поди возьми бутылку-две и колбасу принеси.
Нииттюнен ушел. Управляющий слез с полка и плеснул квас на каменку. Резкий запах солода окутал всю сауну.
- Сатана, какой запах! - сказал Нииттюнен. - Пахнет солодом.
- Приятный запах, но нельзя лить много, только несколько капель.
Попарившись, вышли на воздух. Затопили снова, сильнее прежнего, и отправились купаться. Нииттюнен спустился с мостков, и сразу его ноги увязли в илистом дне. Жутко противно. Погрузившись в воду, он почувствовал холодные струйки на разгоряченной коже.
Управляющий сидел на полке́. Волосы прилипли к ушам. Нос распух, а голова, казалось, стала меньше.
После сауны обсохли и оделись. Управляющий спросил:
- У тебя сильный пресс?
- Чертовски сильный. Так, по крайней мере, говорит доктор.
- Но ты ведь совсем худой.
- Я? - удивился Нииттюнен. - Разве худой? Просто у меня не так много жира, как у тебя.
- Держу пари, что ты не сможешь перенести меня на спине отсюда до мостков.
- Перенесу.
- А вот не сможешь. Спорим на пятьсот марок, что не сможешь.
Нииттюнен промолчал. "Этот черт заплатил бы пятьсот, если бы я пронос его хоть немного. Но он такой пьяный, что наврет с три короба. А ведь вполне может обмануть!"
Управляющий, подтянув ремень на брюках, подзадоривал:
- Сразу же получишь пятьсот, если перенесешь меня отсюда до мостков.
- Ну, сатана! Ладно! Лезь на ту скамейку!
Нииттюнен согнулся. Управляющий встал на скамью и взгромоздился на спину Нииттюнена, обхватил руками шею и зацепился ногами. Нииттюнен шел, спотыкаясь, по тропинке. Управляющий размахивал руками как крыльями, пытался ударить пятками Нииттюнена в бедро и горланил:
- Но, кляча, сатана, тащи! Чертова кляча! Ты побежишь, или я отдам тебя на бойню, сатана!
Нииттюнен еле-еле держался на ногах, но все-таки донес управляющего до мостков. А тот орал во все горло:
- Давай, кляча! Я не зря плачу деньги, сатана.
Нииттюнен шатался. Тут не только бежать, пройти бы по-твердому. В конце мостков он остановился и нагнулся, пытаясь сбросить управляющего в озеро головой вниз. Но Хилтунен так крепко держался за него, что они оба упали в воду. Прежде чем вынырнуть, управляющий коснулся руками дна. Нииттюнен схватился за мостки и влез на них. В нос управляющему попала вода.
- Чертова кляча, что ты наделал?
- Держись, морда.
Нииттюнен стоял на мостках и смотрел, как бултыхается в воде управляющий. Повернувшись, чтобы уйти, он заметил сидящего на берегу мужчину с удочкой.
- Как клев? - прокричал он.
Рыбак не ответил. Управляющий взобрался на мостки и посмотрел, к кому обратился Нииттюнен. Ему стало не по себе. Что же они натворили?
Когда управляющий подошел к дому, Нииттюнен стоял с вытянутыми по швам руками.
- Отсчитай пятьсот марок да побыстрее.
- Ты - дерьмо. Я ничего тебе не заплачу. Ты сбросил меня в озеро.
- Ах, не заплатишь! Ты же дал слово.
- Чертова кляча, ты ведь мог убить меня.
- Не заплатишь? Это последнее твое слово?
- Да.
Нииттюнен подошел поближе и сильно ударил управляющего в челюсть. Управляющий вздрогнул, покачнулся и рухнул.
Нииттюнен взял управляющего под мышки, оттащил его к кровати и уложил. Расправив ему руки и ноги, он достал из заднего кармана его брюк кошелек и вынул оттуда банковский билет в пятьсот марок. В кошельке оставалось еще много сотенных.
В шкафу он нашел сухую одежду. Надев ее, Нииттюнен бросил мокрую в сумку и ушел. Он заглянул к соседу, к тому, у которого было такси, и договорился, что его отвезут в Хельсинки.
- А Хилтунен остается? - спросил шофер.
- Он перепил, спит теперь, а мне надо ехать. Мужик, который не умеет пить, - дерьмо!