Потом много раз Динка рассказывал о партизанской борьбе, но никто из его товарищей не чувствовал, что он хочет возвыситься над ними, а ведь ему было чем похвалиться, нарисовать себя героем. Эта скромность нравилась Томе, и он привязался к нему. Тома знал людей, которые не прочь были приписать себе невиданные заслуги, хотя их помощь партизанам была весьма скромной: всего-то дал немного хлеба. Эти люди бегали по всем инстанциям, трубили во все горло, просили удостоверить, грозили и, получив наконец нужные бумаги, старались дорваться до теплого местечка. А он, который не меньше года скитался по горам, ел щавель, зеленые листья с деревьев, спал на камнях, укрывшись облаками, теперь вертел лопатой, как и все из их бригады, таскал тяжелые сита и вместе с ними делил заботы и неурядицы. Поначалу Томе виделось что-то ненормальное, обидное для Динки. Почему он, бывший партизан, должен копать песок рядом с таким типом, как Политический? "Может, он в чем-то провинился?" - думал Тома. В конце концов не выдержал и, улыбаясь смущенно, спросил:
- Тебе дали по шапке? За что?
- По шапке? Нет. Почему спрашиваешь? - Динка в первый момент не понял подоплеки вопроса.
- Ты бывший партизан, а работаешь с нами на песке.
- Сейчас - да, работаю на песке, а когда будет готов завод, стану к машине. - Динка засмеялся. - Не думай, что стройка легче ратного партизанского труда. И тут нужны люди, юноша, и там…
Тома понял: это была большая правда, высказанная самыми обыкновенными словами.
В эту ночь Тома вернулся рано. Решил поговорить с отцом. Надеялся: старик поймет его. Что было скверного в том, что он хотел учиться или поступить на завод? Кто из парней остался в селе? Все они ушли учиться, строить. А он что, обсевок в поле?
С такими острыми мыслями Тома перешагнул порог своего дома. В нос ударил запах ракии, крепкого табака. У Старика был гость, пастух кооператива дядя Ставри. Он, не переставая, курил большую самокрутку и шумно сморкался. Старик сидел на низком стуле, глухо покашливая, то и дело прикладывался к плоской бутылочке.
- Будь здоров! - говорил Старик.
- На здоровье не жалуюсь! - отвечал пастух.
Они были сверстниками, вместе росли, женихались и теперь легко находили общие темы для разговора. Пастуха тянуло на воспоминания о прошлом. Вдруг он вспомнил о часовне св. Петки и о какой-то украденной козе, спрятанной там.
- Коней ей пришел… Вечером надели на вертело. Поджарили и съели. - Пастух поднимал свои необычные русые брови, а каждую фразу заканчивал грубым матом. Отец слушал его улыбаясь. А там, где рассказ был особенно интересен, он бил ладонью по колену и громко восторгался. На его настроение явно влияла плоская бутылочка. Она была уже ополовинена, значит, старики сидят уже давно.
Увидав Тому, пастух прервал рассказ и подал ему руку.
- Давно мы не виделись с твоим батей, а ведь одногодки. Дай-ка, думаю, зайду, угощу своей сливодрянкой. Настоящий денатурат из сливы и кизила. Ну а ты как? Растешь, а? Растешь! Расти, расти, скоро мы тебя оженим. - И, мысленно повторяя свои последние слова, подмигнул шутливо и потянулся к бутылке. - Женихов на селе раз-два, и обчелся, так что девчонки заглотят тебя, как просфору. Так вот, приметил я одну молодую учительницу, не знаю, откуда она появилась. Глаза такие - так и зыркают во все стороны. Гоню я стадо намедни. Возле собака трусит - мирно, спокойно. А она вдруг как закричит, заплачет… Ужас! - Пастух запрокинул голову, отпил и подал бутылку Томе: - Попробуй… - И, вернувшись к разговору об учительнице, добавил: - Я слышал, что такие, которые пугаются, хорошие…
Тома смутился и поспешил глотнуть из бутылки. Ракия обожгла горло, выжала из глаз слезы.
- Какова? Огонь, а?
Тома согласно кивнул.
- Такая ракия была у меня только один раз. Давно-давно. Жила у меня тогда огромная собака Караман. Придумал я ее сфотографировать. Позвал из города фотографа. Помню, по фамилии Лучков. Снял он мою собаку, и я угостил его. Собрался он уходить, а встать не может. Все же поднялся, шагнул и растянулся на лестнице. Понимаешь, пластинка, на которую была снята собака, разлетелась на куски. Стыдно стало человеку, так и не показался больше. Привез я другого, из Чирпана.
- Сохранилась ли фотография? - полюбопытствовал Тома.
- А почему бы нет! - удивился пастух. - В рамку вставил! По правде, рамка была не для собаки. Тейко, прости его бог, приготовил ее для себя. Так уж получилось, сняться не смог, вот и досталась рамка Караману. Когда зайдешь ко мне, то сразу увидишь. Снимок выгорел, но видно, что собака была хорошая.
Тома слушал пастуха, но думал о своем. Старик захмелел. Он все громче хмыкал, хлопал ладонью по колену, то и дело поднимал бутылочку. Тома понял, что задуманный разговор с отцом придется отложить. Он еще посидел немного и ушел в соседнюю комнату. Лег, но пьяное бормотание за стеной не давало уснуть. И, когда он задремал, уже в полусне, уловил голос отца:
- А что, учительница, говоришь, стоящая?
Тома улыбнулся, да так и заснул с улыбкой на лице. Утром он дождался отца у колодца и рассказал ему о советах Динки. Старик выслушал, нахмурился и отрезал:
- Пустяки! Если он мог, то первым делом устроил бы себя. А об учебе подумаю. Если обзаведемся буйволами, разбогатеем, тогда и будем думать о науке. А сейчас тебе достаточно и того, что есть…
- Но… - попробовал возразить сын.
- Никаких "но", - одернул его Старик. - Сколько мог - я тебя учил. Больше не могу! Стар уже…
- Но я не прошу у тебя денег.
- А куда пойдешь? Некуда! Выброси из головы эти глупости. Да смотри, не забудь про учителку. Покрутись вокруг нее. Что ни говори, каждый месяц зарплата в дом пойдет. Я сказал все! - И, не выслушав доводов сына, он повернулся к нему спиной и зашагал к хлеву.
10
Запестрели по городам и селам осенние ярмарки.
Люди готовились к ним все лето. Ребята собирали оброненные в полях початки кукурузы, чтобы продать и скопить левы. Хромой певец Петко Топалал штопал старый зонтик и подбирал в свой репертуар кто знает откуда выкопанные песенки о страшных событиях и душещипательных историях. Софийский цирк натягивал свой белый купол. За неделю до открытия ярмарки уже вертелись "чертовы колеса". Новые выставочные павильоны готовились показать достижения кооператоров.
Ночами тесная немощеная площадь городка кишела народом. Сверкали на качелях разноцветные лампочки. Кашляли, захлебывались движки. С плоских стен тиров улыбались накрашенные девицы, сзывая деревенских женихов.
Каждый веселился как душе угодно. В набитых до отказа пивных музыканты глохли от собственной музыки, задыхались от едкого запаха кебаба.
Томе нравилось толкаться в толпе, задерживаться у тиров и, как всякому парню, пробовать меткость своего глаза.
Тут, среди крика фокусников и хриплых голосов модных певцов, он чувствовал себя как рыба в воде.
Нынешняя ярмарка была для него долгожданным событием. Уже с раннего утра он смешивался с оживленной толпой, на какое-то время забывал о том упрямом чувстве, которое зрело в его душе все это лето. Шутил со случайно встреченными старыми знакомыми, заигрывал с девушками, а глаза его не переставали шарить по лицам людей. Иногда он прибавлял шаг, устремляясь за каким-нибудь пестрым платьем, но вдруг останавливался, разочарованный и опечаленный. Девушка и вправду походила на Маргу, но от этого было не легче. И странное дело, к вечеру обострялось непривычное для него чувство одиночества.
Наступал вечер, темный и влажный. Зажглись первые лампы. Пестрая базарная толпа стала еще плотней. И хотя недавно прошел дождь, над головами людей клубилась пыль, поднятая сотнями ног. В свете ламп она казалась маленькими облачками молочно-белой сахарной кудельки.
"Куда пойти? - Тома остановился в самой гуще толпы. - Туда, где Старик приценивается к волам? Но что мне там делать?"
С тех пор как открылась ярмарка, отец с утра до ночи вертелся вокруг волов, ожесточенно торговался с их хозяевами, быстро загорался и так же быстро остывал. Твердым кулаком толкал в ребра худую скотину, ругался, как последний извозчик, незнакомым осипшим голосом:
- Черт подери! Нет прежней скотины. Разве это буйволы? Слезы одни. Падаль…
"Ну его, пусть сам торгуется", - отмахнулся Тома. И пока он соображал, как убить время, за ближним тиром раздались удары барабана, запищали флигорны, и толпа понеслась, увлекая его. Что там такое? Он приподнялся на носки и оглядел натянутый брезент. Перед входом крупными буквами объявлялось о показательной борьбе местных силачей. Каждый болельщик всего за несколько левов может пережить незабываемые минуты. Музыканты - все они цыгане из Хаскова - ожесточенно дули в блестящие флигорны, а барабанщик, склонив набок голову, с силой бил по натянутой коже, будто молотил коноплю. Вдруг шум стих, занавес раздвинулся, и на низком помосте появился толстый с крутыми бицепсами борец.
"Дервиш!" - поморщился Тома. Он бывал на его выступлениях много раз, знал его спортивные возможности и потому, решительно повернувшись, стал пробиваться вперед. Добравшись до первых рядов, Тома, удивленный и смущенный, остановился. Перед ним была Марга. Взгляды их встретились, и они отпрянули друг от друга, смущенные и в то же время обрадованные.
- Здравствуй!..
- Здравствуй!.. - чуть слышно ответила она.
И тут, под крики ярмарочных торговцев, под тугие выхлопы движков они стояли молчаливые, как люди, которые долго искали друг друга, а когда добрый случай свел их, они не знают, что сказать.
Отгремела ярмарка, а Тома все еще не мог прийти в себя, вернуть себе прежнее душевное равновесие. Он чувствовал себя путником в незнакомом мире и потому не мог найти покоя. В каждом звуке он открывал нотку голоса Марги, в каждом предмете замечал что-то от нее: или цвет ее глаз, или нежность ее робкой руки. В который раз он мысленно все переживает заново.
Вот они пробираются сквозь толпу и, чтобы не потеряться, стараются держаться друг друга, но люди вокруг будто сговорились толкать их и мешать им. А они натыкаются друг на друга и при каждом прикосновении смущаются, испытывая неловкость. Вдвоем поворачивают за тир, идут мимо цирка, показываются у палаток мелких торговцев. Тут светло как днем, и это вызывает у обоих еще большую неуверенность. Куда-то исчезли все слова, и они подолгу думают, прежде чем сказать что-то. Но непринужденный рассказ Марги о том, как она пересдавала французский, рассеял их стеснительность. Тома покупает пестрого сахарного петуха и, кланяясь, говорит:
- По случаю успешной сдачи экзамена…
Марта улыбается, а петух неожиданно клюет ее в губы, как бы целует. Его маленькая тень скользит по ее лицу. Она вдруг спохватывается: потеряла подругу, надо идти искать. Тома успокаивает ее, а потом они вместе отправляются на поиски ее подруги. Долго толкаются среди многоголосой толпы, и каждый про себя думает: хоть бы ее не встретить. Толпа все больше редеет, и они идут через городской сад, сворачивают на темную узкую улочку и подходят к дому Марги.
- Я здесь живу, - говорит она.
Тома хочет проводить ее до ворот, но Марга останавливает его:
- Не надо, увидят…
При этих словах старая ненависть к отцу Марги снова вспыхивает в груди Томы, но неизвестно почему она сейчас какая-то отдаленно-расплывчатая. Он хочет рассказать девушке об обидном разговоре с ее отцом, но, подумав, решает, что лучше сделать это в другой раз. А сейчас он сжимает ее руку:
- Завтра я тебя буду ждать!..
- Где? - спрашивает она.
- У цирка… В то же время…
Они оба пришли раньше назначенного часа. Снова плутают в пестрой толпе и, чтобы не потерять друг друга, держатся за руки, как маленькие дети.
- Только бы меня не увидели свои! - пугается она.
- Ну и пусть! - успокаивает ее Тома. И, улыбаясь, с неожиданной легкостью рассказывает о случае с ее отцом. Понятно, он не упоминает, что его назвали "грузчиком". Да ему и самому теперь кажется, что было сказано другое слово, совсем другое, безобидное, и он его не может вспомнить.
- А меня отправили в город из-за тебя… Запретили встречаться, потому что…
Она не досказала, но он понял все и нежно сжал ее маленькую ладонь. Это его пожатие и разрушило преграду между ними. Она сказала вслух о том, о чем они еще не говорили, что уже жило, связывало их. И, может быть, оно и только оно на следующий вечер побудило Тому поцеловать ее. В сущности, поцелуя еще не было, а была лишь неумелая попытка. Но для начала - это необыкновенно. Прежде чем расстаться, он обнял ее неловко, и, когда в темноте губы их стали искать друг друга, она испуганно отстранилась и он успел лишь чуть прикоснуться губами к ее волосам.
Этим закончилась ярмарка, оставив Томе то прекрасное чувство. Встречи их продолжались. Каждый вечер Тома мерил дорогу от села до городка, чтобы встретиться с ней, постоять вдвоем где-нибудь в укромном месте, сказать друг другу то, что они долгое время таили в своих сердцах.
А когда деревенские петухи отсчитывали полночь, он возвращался домой усталый, но счастливый. Подолгу не мог заснуть. Ночь проходила за его закрытыми веками, напоенная запахом влаги, наполненная легким шелестом шагов Марги. Утром Старик с трудом будил его. Наказывал, что нужно сделать по хозяйству, а сам торопился в хлев. Осень подходила к концу, а буйволы, о которых мечтал отец, еще не были куплены. И все же он решил подновить ясли, привести в порядок пол. Топор так и играл в его руках. За несколько дней ясли были отремонтированы, обвалившиеся стены выложены вновь, обмазаны глиной. Даже старый фитиль у маленького керосинового фонаря был сменен. Тома таскал ведра глины, дыханием отогревая замерзшие руки. Он удивлялся искусности и силе Старика. Рука у него была тяжелая, удар точен. И вот собраны щепки, подметен и засыпан желтой соломой пол. Отец распрямился, радостным взглядом оглядел все вокруг и проговорил:
- Завтра готовься в поездку… - И, помолчав, сообщил: Сват Калофер говорит, что в Сливенском округе есть хорошие буйволы. Можно выгодно купить.
- Это точно?
- Да, не станет же меня обманывать человек!
Тома замолчал. Бесполезно отговаривать Старика. Он со злостью пнул ведро.
А мысли его полетели к городку, к тому маленькому домику.
Долгой иль короткой будет их разлука?..
11
Всю неделю они ездили по сливенским селам в поисках подходящего товара. Хозяева обычно встречали их приветливо, но вскоре, не скрывая раздражения, выпроваживали. Старик был капризным покупателем. Его опытный взгляд тотчас находил у буйволов изъяны, и он предлагал мизерную цену. Хозяин, конечно, был удивлен и обескуражен. А когда приходил в себя от такого удара, то уже не скрывал свою неприязнь.
- Что? - переспрашивал он. - Ты хочешь, чтобы я их тебе подарил?
- Если подаришь, я их не возьму, - говорил Старик. Он обходил вокруг буйвола и указывал на копыта: - Взгляни, побитые. Разве это работник?
И, направляясь к воротам, оставлял разгневанного хозяина в растерянности метаться по двору. Однажды купля чуть было не состоялась. Буйволы были одно загляденье - откормленные, сильные. Спины их блестели, как голенища начищенных сапог. Старик загорелся. Похлопал их по крутым бокам, в глазах его так и прыгали веселые огоньки. Понравились, видно, ему. В таких случаях он готов был выложить, сколько бы ни попросили, лишь бы скорее погнать их домой. Хозяин так и застыл на пороге с напряженным неспокойным лицом. За ним, опершись на дверь, стояла его дочь, молодая красивая девушка. Она не спускала глаз со Старика. Сразу видно: хочет что-то сказать ему, но как скажешь при отце? И только тогда, когда Старик собрался заговорить о цене, девушка набралась храбрости и, прячась за спиной отца, показала на шеи буйволов. И хотя Старик не понял ее жеста, но, удивленно подняв брови, насторожился. Что он проглядел? И вдруг неожиданная догадка осенила его. Он подошел к животным и снова стал их оглядывать. Те лениво смотрели на него огромными глазами, спокойные и послушные.
Старик остановился у буйвола, более упитанного и гладкого, и нажал пальцами на его затвердевшую шею. Животное вздрогнуло, а белки его глаз помутнели от боли. То же произошло и с другим. И только сейчас Старик понял предупреждение девушки: шеи у буйволов сбиты, и они были непригодны для работы. Старик поискал девушку глазами, но та исчезла. В дверях стоял лишь ее отец, подавленный и расстроенный.
- Не годятся, - грустно процедил Старик.
- Что поделать, - ответил тот.
Больше они не сказали ни слова. Хозяин не провожал их. Когда они уже закрывали за собой ворота, откуда ни возьмись - девушка. Она вызывающе смотрела на Тому и была неотразимо красивой. Глаза ее встревожили, опьянили парня. Она ему нравилась! Но вдруг он вспомнил Маргу и рассердился на себя: "Этого еще не хватало!" Он еще не решил, чем ответить девушке на ее настойчивый взгляд, как раздался голос отца:
- А ты, девушка, почему меня упредила?
Она оглянулась, боясь, что ее услышат родные, тихо сказала:
- Отец не хочет вступать в кооператив. А я… и… - Тут она заикнулась и вдруг выпалила: - Твой сын мне приглянулся… - И бросилась к дому.
Тома стоял ошарашенный, а Старик погладил свои усы и покашлял многозначительно. Шли они молча, каждый занятый своими мыслями.
"Смотри ты, какой цыпленок вылупился… В кооператив ей захотелось. - Старик морщился. - Такая войдет в дом, все перевернет вверх дном… Перец-девка…" А Тома, вяло переставляя ноги, чувствовал себя униженным и осмеянным. Какая-то девчонка борется за свое, а он вот живет умом отца, отщепенцем делается…
Весь день эта мысль не давала ему покоя.