- Нет. Знаю только, что дерзкий нарушитель всегда бревно в глазу того, кто работает на себя…
- Твой афоризм звучит двусмысленно, так можно договориться до… Лучше уматывай, пока я добрый!
…Так Ветлицкий оказался в московской квартире, из окон которой хорошо просматривается двор, заросший кленом и кустами, и дом напротив. Стоя в темноте у распахнутого окна, он глядел на замордованную детворой черемуху, на светлый прямоугольник двери балкона. В розоватом свете, изливавшемся из глубины комнаты, словно плавала гибкая фигура Катерины Легковой. И опять мелькнувшее случайно вызвало новые ассоциации. Розоватый свет… Его очень любила Гера. Предаваясь любовным утехам, она набрасывала обычно на люстру в спальне розовый сарафан. "От розового исходит какой‑то магнетизм, - повторяла она. - Это похоже на волшебство. Только при таком свете возникает настоящий интим".
- Тьфу! - плюнул Станислав со злостью. После Геры женщины так ему опротивели, что только со временем и только те, с кем случалось несчастье, начали вызывать в нем сочувствие или жалость.
Спустя примерно год после того, как он переехал в Москву на новый завод, произошла неожиданная встреча с приятельницей Геры - Розой. В каждом ее приятном на слух слове ощущался ядовитый подтекст. Еще бы! Гера, которая ей в подметки не годится, которая имеет незаконно нажитого ребенка, второй раз выскочила замуж и укатила с мужем, кандидатом наук, в столицу. Оказывается, дядя мужа начальник главка. Он и устроил племянника научным сотрудником в НИИ. Как тут не свихнешься от зависти!
С тех пор прошло четыре года, а Станислав и сейчас не может вспомнить без гадливости пережитое в то время. Да тогда земля под ним крепко шатнулась, но он удержался на опасной грани, не скатился под откос.
Где‑то на западе начала затеваться гроза, по краю неба пошел расплескиваться трепещущий голубоватый свет зарниц. А вот и ветерок изменчивый потянул - предвестник грозы, он принес с собой в город чистый аромат свежих трав и воды. Именно такой аромат издавали распущенные косы матери, когда, бывало, Станислав, обиженный чем‑то или расстроенный, прижимался лицом к ее плечу.
Гроза быстро приближалась. За окном ослепительно сверкнуло, и темнота раскололась от грома. На балкон выметнулась Катерина в одной рубашке, вся голубая от молний, прикрыв округлые груди полой халата, убрала хлопавшую на ветру занавеску, закрыла дверь.
"Хорошо, спадет духота на участке", - подумал Ветлицкий, слушая буйный гул дождя.
Первопроходцы
Поход па байдарках для освоения новой туристической трассы и получения спортивного разряда был детально разработан еще зимой. На одном из заседаний секции водного туризма будущие первопроходцы договорились о дне выступления. К этому дню - 25 июля - каждый участник должен оформить отпуск и полностью подготовиться. В поход отправлялись главный инженер Круцкий, прораб просто–Филя, новоиспеченный по велению врачей водный турист начальник главка Яствин, его племянник Марек Конязев, кандидат наук, с женой Герой.
За неделю до похода тщательно испытали байдарки на плаву, после чего разобрали и сложили в мешки, проверили по описи все припасы и снаряжение. Круцкий счел необходимым съездить лично к Яствину и доложить ему, как старшему, о готовности материальной части и экипажей.
Вообще‑то к Яствину можно было не ездить, а сообщить просто по телефону о месте и времени сбора группы, но Круцкий, отправляясь в главк, имел другую цель, хотел, как говорят, "одним махом всех побивахом…" Ежели у Яствина окажется подходящее настроение, воспользоваться случаем и выклянчить у него пяток восьмишпиндельных токарных автоматов фирмы "Мицубиси". Дошли слухи, что всю партию первоклассных японских станков собираются передать другому заводу. Если на самом деле так, нужно действовать без промедления, хоть что‑нибудь урвать для себя. Ведь каждый главный инженер и директор стараются обновить парк оборудования, а заводов у главка - ого–го! На всех не хватит.
Яствин принял Круцкого в кабинете с решетчатыми шторами на окнах, приятном потому, что даже при гнетущей июльской жаре здесь можно свободно сидеть в пиджаке и не париться. Яствин - светловолос, рыхловат, со здоровым румянцем на щеках, и хотя шу уже за шестьдесят, он кажется мужчиной вне возраста.
Да, люди, занимающие высокие посты, должны уметь скрывать свой истинный возраст так же, как ц свои чувства и настроения, иначе недоброжелатели и завистники быстро подловят и займут место сами. Что касается Яствина, то он был человек с душой, как говорят, нараспашку: мысли и чувства его проявлялись ежеминутно и на лице, и в искренних словах. О его демократизме, о его знании рабочих, начиная чуть ли не с подсобников, о его потрясающей памяти на лица и события просто легенды ходили по заводу.
Однако Круцкий, как, впрочем, и другие заводские руководители, подозревал, что все это игра, устаревшие примитивные приемы в расчете на простачков. Себя Круцкий к таковым не относил и всегда стремился подобрать ключик к яствинскому "замку" с шифром, подглядеть, что кроется на самом деле под внешним простодушием и откровенностью этого человека. Будь Яствин действительно старомодным, будь в нем действительно те черты, которыми обладали прежние руководители высшего ранга, разве он просидел бы столько лет на посту? Не–е-ет, не так все просто и однозначно, как это представляется со стороны.
Представители заводов редко являются к Яствину с радостными вестями и приятными делами, чаще приходят чего‑то выпрашивать, утрясать, требовать и тем вызывают у него неудовольствие и гнев. Зная это из собственного опыта, Круцкий решил подступиться к нему иначе. Поздоровавшись, он произнес торжественно:
- Пора, пора, Федор Зиновьевич, как говорится, рога трубят! Наступил час рассеяться нам, снять с себя гнет проклятого стресса! Итак, мы готовы, и как договорились двадцать пятого отчаливаем, если вы не против и не забыли в своем круговороте?
- Не забыл… - вздохнул Яствин.
- Значит, порядок! - воскликнул обрадованно Круцкий.
- Не совсем… - возразил Яствин. - Опять запарка на нескольких заводах, в такой момент как оторвешься?
- Запарки есть всегда. Заводов много, а вы один. Напряженная деятельность должна обязательно перемежаться активным отдыхом. Это альфа и омега современной медицины всего мира. Это просто по–человечески необходимо во имя вашего здоровья. Не отказывайтесь от намеченного мероприятия, тем более, что комплексная подготовка велась с огромной вашей помощью, Федор Зиновьевич.
- М–да… Задаете вы мне задачку, между нами говоря… - почесал Яствин пальцем за ухом.
Круцкий испугался не на шутку. Еще бы! Он так надеялся сблизиться с демократичным начальником главка, войти к нему в полное доверие за время турпохода, и вдруг все насмарку! Этого допустить нельзя. И Круцкий воскликнул:
- Ехать надо, Федор Зиновьевич! Ехать, и никаких гвоздей! Все по боку и - вперед! Как только коснетесь природы, все волнения и заботы останутся позади. Под вами - прозрачная, как дистилат, вода, а вы на байдаре лавируете среди свисающих ветвей и любуетесь бронзовыми телами купальщиц, загорающих на желтом песочке.
- Купальщиц? Кхе–кхе!.. Поздновато мне… - ухмыляясь сказал Яствин, польщенный словами главного инженера.
- Вовсе нет! Годы роли не играют. Да и чего предосудительного поглядеть на юных м–м-м… выражаясь фигурально, фей в веночках, которые водят, так сказать, хороводы? Это просто эстетическое наслаждение! В том смысле, что природа и поэзия - родные сестры, как говорят наши классики. А сколько ягод по лесам, а грибов! Вы только представьте себе, Федор Зиновьевич, что творится сейчас на просторах! Сенокосная пора завершается, копны по лугам… Сено первой косы само на вас дышит, небо чистейшее, в воздухе ни "цэо", ни пылинки… Лежишь среди ромашек и слушаешь, как стрекочут кузнечики, а потом скользишь медленно, плавно по тихой речке, а в ней вода - зеркало…
- Вы просто… этот… поэт–соблазнитель, между нами говоря. Мефистофель, право!
Круцкий усмехнулся про себя.
"Я такой Мефистофель, как ты - Маргарита…" - но воскликнул с жаром, заискивающе, ибо успел изучить ястзинские слабости:
- Да вы… да вы, Федор Зиновьевич, врожденный байдарочник!
Яствин понимал, что все это чушь, лесть в угоду начальству, но ему было приятно слушать Круцкого. Об его участии в спортивном походе узнают заместители министра и не исключено, что и сам министр, а это что-то да значит! Черта два найдется еще начальник главка, а тем более в его возрасте, который обладал бы такой физической закалкой и пользовался среди низовых работников таким высоким авторитетом.
- Вам, конечно, приходилось раньше ходить по малым рекам, - продолжал нажимать Круцкий, но Яствин закачал отрицательно головой:
- Увы! Между нами говоря, никогда не бывал. Всю жизнь приходилось вот на таких дубовых байдарках с двумя тумбами плавать. И маршрут мой был отработан до сантиметра: с собрания на совещание, с совещания на конференцию и так далее. А если и удавалось куда-либо оторваться, то в лучшем случае на санаторную промывку потрохов.
- Да… Такой жизни не позавидуешь. Зато теперь, когда вы приобщитесь к природе, к терра–матер…
- Ладно, достаточно… Оставьте свои лисьи штучки. Попробую все же оторваться на пару неделек. Если удастся.
Лишь теперь, почувствовав, что Яствин готов, Круцкий пошел на следующий приступ.
- Конечно, Федор Зиновьевич, для вас производство - прежде всего. Мне и самому хотелось бы уйти в отпуск со спокойным сердцем, когда знаешь, что все задействованно, что все идет, как по маслу.
- А разве у вас… - начал было Яствин и, поперхнувшись, буркнул: - О заводских делах поговорим в другой раз.
Но Круцкого щелчком по лбу не смутить, он знал, что делает. Воскликнул горячо:
- Я лишь попутно насчет автоматов "Мицубиси". Без них нам, Федор Зиновьевич, форменный зарез! Вы же прекрасно знаете. Харакири без "Мицубиси"!
- А что "Мицубиси"? При чем они? У меня что, инкубатор? У меня они плодятся? - взвился, поймавшийся на крючок, Яствин.
- Нам положено в этом квартале пять единиц, Федор Зиновьевич. Я ведь не чужое требую! Без них мы не выполним годовое задание по росту производительности. Вот взгляните… Тридцать девятый пункт первого раздела, - открыл Круцкий заранее заложенную страницу в принесенной с собой папке, но Яствин смотреть не стал, откинулся на спинку кресла, постучал грозно пальцем по столешнице.
- Попробуйте мне только не выполнить план! Я с вас и с вашего директора мартышек наделаю! Ишь, деятели! Импортные станки им положены, видите ли, а место для них в корпусе подготовили? Что? Хаос и мерзость запустения. Приемо–сдаточный акт по сей день не подписан.
- Ва сегодняшний день помещение для монтажа оборудования готово. Все недоделки устранены еще на той неделе. Я даже выговор схлопотал от директора за то, что снял людей и технику со строительной площадки пионерского лагеря и перебросил на корпус "Б".
Яствин покрутил головой:
- Ох, худо будет вам, если наврали! Специально приеду, проверю, чего вы там наустраняли…
Его угрозы на Крупного впечатления не производили, но психологический поединок требовал выдержать роль до конца, и Круцкий воскликнул, придав голосу оттенок обиды:
- Неужели я позволил бы себе бросить завод на произвол судьбы и уйти в отпуск! Никогда в жизни! Вот сейчас, например, я совершенно четко ощущаю, уверен, что отпуска мне не видать. Придется завершать на заводе аварийные дела. За техническое перевооружение, кроме меня, никто не болеет, - покривил душой Круцкий, Яствин, побарабанив ногтями по столешнице, проворчал:
- Хорошо, так и быть отдыхайте, а я прикажу, чтобы вам выделили дефицитные станки.
Довольный Круцкий покинул главк. Одержана двойная победа.
"Вот как надо действовать, товарищ директор Хрулев, - усмехнулся он с превосходством и, прищурившись, молвил про себя: - Выговор объявил "за необеспеченно срочных работ на объекте "Б", бездельником выставил главного инженера. Ну–ну! Посмотрим, кто кого торпедирует!"
* * *
…Теплоходик довольно резво бежал по руслу канала имени Москвы, выстланному бетонными плитами, обросшими зеленой губкой "лягушиного шелка", но подолгу выстаивал в очередях на шлюзах и лишь сутки спустя завилял по речкам таким узким, что протяни, казалось, руку и рви на берегу лиловые колокольцы.
К вечеру дымчатые дали зарумянились, и вода за бортами вспыхнула трепетным полынем. Пока береговые рыболовы провожали недовольным взглядом теплоход, разгонявший волну, рябь сглаживалась, замирали тростники–шептуны, и только зеленые лапы нырнувших на ночь кувшинок чуть–чуть покачивались, убаюкивая голубых стрекоз, которые облюбовали на них приют.
Заря в июле держится долго. Пока смеркнется, пока проколют небосвод острые спицы звезд, пройдет еще часа полтора, лишь синь воды у берегов, поросших редкими деревьями и разнотравьем, густеет, да острее доносятся запахи полыни с холмистой пустоши.
Водные туристы свалили на корме пятнадцать мешков. В них резиновые оболочки байдар, поперечный и продольный набор, одежда, продукты и другие припасы. Как только теплоходик отчалил, Круцкий тут же представился капитану и минут через десять вернулся к своим коллегам, довольный собственной оперативностью. На судне, утрамбованном до отказа пассажирами, все же нашлась каюта для начальника главка. И вдруг - пассаж: Яствин наотрез отказался плыть в каюте.
- В кои веки выбрался на чистый воздух, а вы меня обратно в конуру?
Несколько смущенный Круцкий задумался: как быть? Отказываться от каюты, добытой с такими усилиями, просто некрасиво.
- Пусть Гера поспит с комфортом, - предложил Яствин, и единственная женщина отправилась из мужской компании в каюту. Остальные поставили на корме палатку, укрепив растяжки к леерным стойкам, а когда стемнело, поужинали при свете электрофонарика и, поболтав, улеглись спать.
Ночь выдалась безлунная, какая‑то темно–зеленая. В прибрежном редколесье, точно створные знаки, указующие судам фарватер, виднелись белоствольные березы. Монотонно чахкал дизель, журчала, плескалась за кормой вода, навевая дрему…
Проснулись от гудка. Из‑за леса брызнули первые лучи солнца. Мешки, палатка, перила фальшборта словно сизым пухом покрыты - роса. Отлогие волжские дали тонули в туманной дымке. Ни ветерка, ни облачка.
Теплоход причалил к пристани Мышкино, байдарочники выгрузили свой скарб, затем Круцкий отправился на базарную площадь разыскивать грузовую автомашину. Гера увязалась за ним: ей захотелось парного молока. Но ничего у нее не вышло, грузовик нашелся быстрее, чем ожидали. Шофер торопился. Побросали в кузов мешки, уселись, поехали лесной дорогой. Просто–Филя ехал в кабине, держа на коленях карту для точной ориентировки. По его словам, исходная точка маршрута километрах в тридцати, там, где берет начало речка Лубня. Солнце припекало все сильнее, встречный ветерок доносил благоухание цветущей липы. Вскоре стены леса разбежались, и в зыбком мареве открылось поле с поникшими усатыми колосьями поспевающей ржи, за которым виднелся белопенный клин гречихи. Он был как бы рассечен пополам густо–зеленой полосой зарослей ольхи и черемухи. Машина сбавила ход. Просто–Филя, высунувшись из кабины, оповестил, что именно здесь, среди этого сочного оазиса, и протекает река Лубня.
- Прошу любить ее и жаловать! - указал он королевским жестом на влекущие холодком заросли.
Мешки сбросили на опушке пустолесицы, поросшей метельчатой травой. Затих шум мотора уехавшей автомашины, рассеялся запах бензинового перегара, стало непривычно тихо. Птицы молчали, попрятавшись от жары, лишь стрекотали неистово кузнечики. Все пронизано солнцем, а под нависью ив, откуда доносилось щекочущее нос благоуханье донника, дремотно струилась прозрачная Лубня. Скорее смыть дорожную пыль, бросить с разбега в глубину разморенное зноем тело.
Туристы шумно пробирались сквозь гущу зелени, сбрасывая на ходу одежду и…
- А… а где ж река? - спросила Гера, оглядываясь изумленно.
В неглубокой ложбинке, куда они спустились, не было ни малейших признаков воды. Круцкий нахмурил брови, покраснел. Сделал оборот вокруг себя, потопал йогой, убедился, что под ним твердь и потребовал сердито у просто–Фили карту. Тот развернул пятикилометровку и они углубились в ее изучение. Тем временем Гера вскарабкалась по откосу на противоположную сторону ложбины и пошла дальше, продираясь сквозь кусты: не изменила ли вдруг речка русло?
Круцкий вертел карту так и этак, наконец швырнул ее с презрением просто–Филе:
- Где ты выкопал ее? На ней значатся речки, которые текли здесь в мезозойской эре! Что теперь делать? Будешь сам тащить все это на горбу обратно!
Просто–Филя мямлил виноватым голоском.
- Мне выдали ее в районном отделении… Я же не знал. Надо в разведку идти…
- Иди, ты, знаешь куда?.. - взъярился Крункий и повернулся к прорабу спиной. Он готов был растерзать его. Подготовились, называется!.. Сгоришь от стыда перед Яствиным. "Работнички… - скажет. - Понадейся на таких…"
Просто–Филя воспринял бранные слова Крупного, как приказ к действию, двинулся понуро вдоль мифического русла на север.
Столь оригинальное начало плаванья развеселило Яствина, или он сделал вид, что ему весело. Кивнув иронически вслед провинившемуся прорабу, сказал благодушно:
- Не стоит так… Обидится человек.
- Если человек дурак, церемониться с ним нечего, - возразил Круцкий.
- А вообще, не мешало бы подзаправиться, а то я стал вроде подопытной собаки Павлова: истекаю желудочным соком, - подал голос Марек Конязев.
- И то верно! - подхватили мужчины. В это время как раз вернулась со взмокшим лбом Гера в репьях лопуха, в стрелках липучки, объявила непререкаемым тоном, что в ближайшем районе никакие реки не протекают и принялась по примеру остальных распаковывать провизию.
Под липой, гудящей от пчел, постелили брезент, Марек, не дожидаясь начала трапезы, отхватил себе кус сала и захрустел аппетитно огурцом. Гера любовно покачала головой.
- И это правоверный мусульманин! Вы только посмотрите, что он выделывает со свиным салом! Побойся аллаха, Марек!
- Нам, татарам, одна черт… К тому ж я правоверный только наполовину, - мурчал тот, действуя ловко руками и зубами.
В разгар завтрака появился возбужденный простофиля и гордо доложил, что не далее, чем в полукилометре, - пруд, именно из этого пруда и берет начало какая‑то речка. По–видимому, это и есть Лубня, почему‑то укоротившаяся…
- Почему‑то… - проворчал Круцкий и показал на угол брезента. - Садись и ешь, Колумб…
Мешки перетаскивали волоком. На отлогом берегу пруда смонтировали байдары, разбились на экипажи. Круцкий шел с Яствиным, Конязев с женой, просто–Филе, как приказал Круцкий, в наказанье за его "великие географические открытия", вместо напарника - напихали в байдару килограммов сто пятьдесят всяких грузов.
Глубина реки у истока - меньше полуметра и ширина не на много больше. Путешественники могли отталкиваться веслами от обоих берегов одновременно. Байдары цеплялись днищем за коряги, за намытые глиняные порожки, приходилось то и дело вылезать, сталкивать с мелей, тащить судно вброд или тянуть по–бурлацки бечевой.
- Странная эта речка, между нами говоря, - отметил, кряхтя, Яствин. - Серьезно! Крутится, вертится…