В глубине красивых зяблинских глаз светилась такая искренняя просьба, что у Ветлицкого не хватило духу отпихнуть его от себя, и он пожал протянутую руку. И не пожалел об этом никогда. Не было ни единого случая, чтобы Зяблин нарушил слово или подвел в работе. Уверенный в себе, всегда готовый к действию, он держал под своим влиянием значительное число рабочих участка. Признав себя побежденным в поединке с Ветлицким, он полностью, безо всяких оговорок "стал на его сторону. Верной оказалась примета: чем труднее люди сходятся, тем крепче их дружба.
С той поры прошло почти четыре года.
А сейчас, договорившись с Зяблиным насчет осточертевших зсем сверхурочных, Ветлицкий продолжал обход рабочих мест, приближаясь к одношпиндельным прессам. Вблизи их трескотня заглушает привычный хаос громоподобных шумов и звуков, создавая дикую одуряющую какофонию, но женщины упрямо не надевают наушников–глушителей. И никакие уговоры на них не действуют, ответ один: "Нечего нас в чучела оюродные рядить!" Ну, ладно, наушники - предмет факультативный, желательный, но не обязательный, как говорится, а головные платки? Насчет их, жесткие правила: без косынки к станку не подходи! Хочешь–не хочешь, а повязывай волосы, иначе, как стращает своими стихами Кабачонок: "Попал в станок той шерсти клок, и череп в клочья разлетится…" Вот и повязывают, но как?
Взять, к примеру, Зину. Не успела перейти на самостоятельную работу, как тут же обчекрыжила "русую косу-девичью красу" и воздвигла на голове столь немыслимое сооружение, что Кабачонок встал в тупик. То ли это демонстративный вызов мастеру, отвечающему за технику безопасности, то ли некое практическое утверждение новых принципов современной производственной эстетики, то ли Зина просто дура–ворона, рядящаяся в павлиньи перья… На всякий случай Кабачонок сделал прилюдно Зине замечание, которое придумал заранее, потому что с ходу такое и не выговоришь.
- Зина, - сказал он, - в преобразовании своей внешности ты достигла выдающихся успехов, граничащих, я бы сказал, с преступным нарушением правил по технике безопасности. За это ты получишь от меня премию, которую бухгалтерия удержит из твоей же зарплаты, или от начальника участка получишь бессрочный отпуск по определенной статье с записью в трудовой книжке…
- Выгоните? - испугалась Зина и быстро разрушила эффектную пирамиду на голове.
После стычки с соседками по общежитию Ветлицкий упросил заместителя директора завода устроить ее в другом общежитии.
Однажды на заводе подошли к ней бывшие ее соседки Лиза и Галя и между ними произошло объяснение. Галя сказала:
- Ты была для нас, как кость в горле.
- Всунули тебя к нам, как занозу, - поддержала Лиза.
- Ты - сопля, а у нас другие интересы...
- …а ты мешала нам!
- Потому и решили выжить любыми способами?
- Мы нарочно взяли твои деньжишки, подумали, сочтешь нас воровками, сама сбежишь, - пояснила Лиза.
- На, возьми свои рубчики, - протянула Галя завернутые в бумажку, давно оплаканные Зиной деньги.
- Я не сомневалась, что вы… Вы сожительствуете незаконно с мужчинами, хлещете спиртное…
- Погоди, посмотрим на тебя через полгодика.
- Вы на меня не сердитесь, может, я чего‑то не понимаю.
- Вот именно. С тобой говорить, что в ступе волу толочь. Не от мира сего будто, - хихикнула Лиза. - Ладно, придет твой час - узнаешь, что такое мужчины и кто ты сама. Не так запоешь. Послушай, а может, у тебя действительно не все дома?
Разговор с "подругами" Зина передала Ветлицкому, когда он поинтересовался, как ей живется на новом месте.
- Сейчас мне спокойно. Спасибо большое, Станислав Егорыч, я столько вам хлопот доставила.
- Пустяки. Привыкай.
- К чему?
- К новым условиям социальным, к людям.
- Люди считают меня чокнутой. Но я все равно добьюсь, чего хочу.
- А чего ты хочешь?
- Того, что и все порядочные девушки.
- А все‑таки?
- Я больше ничего не могу вам сказать.
В субботние и воскресные дни Зина продолжала работать на овощной базе райторга, копила деньги на модное платье и туфли–шпильки. "Мне, главное, сейчас приодеться, - объяснила она соседке по комнате. - Я должна иметь привлекательный вид и кое–чему поднаучиться у москвичек, вроде Ланы нашей. Вот тигра- с ума сойти, как она мне нравится! Ну, ничего, Лане уже четвертная стукнула, а у меня еще все впереди, наверстаю то, что упустила в деревне. Мелочиться не буду, не стану ходить развлекаться по кабакам, которые днем называются столовками, а после семи вечера - рестораном. Не за тем я приехала в Москву".
Ветлицкий посмотрел издали, как штампует на прессе Зина, усмехнулся. "Вот кого не требовалось упрашивать остаться на сверхурочную, сама набивалась работать, но сегодня руки ее были не нужны".
А если бы и нужны были, Ветлицкий еще подумал: оставить ее или нет? Первое время старания Зины рассматривались им как стремление познать скорее свою будущую профессию, обрести. уверенность, самостоятельность, перенять все лучшее у своей наставницы Катерины и обогнать ее во всем. Но спустя некоторое время, он почувствовал, что от чрезмерных стараний Зины стало попахивать жадностью нетерпеливого человека, рвущегося вперед из‑за денег. Она была очень щепетильна, и Ветлицкий мог бы не спрашивать, чего она хочет добиться от жизни: этот сорт "порядочных девушек" он знал достаточно хорошо. Цель их жизни не блещет новизной, она вторична, как вторично почти все в мире. Эти девушки быстро преображаются, теряют свою самобытность, перенимая то, что лежит на виду, что бросается в глаза, бьет в уши, все то, что само прилипает и нивелирует их, делая похожими одну на другую, как две мутные капли. Уж сидела бы лучше эта Зина в своей деревне возле своей мамы.
Невеселые мысли Ветлицкого оборвал громкий, резанувший уши крик. Оглянулся и бросился бежать в ту сторону, куда бежали рабочие, - к прессу Зины. Девушка лежала скорчившись, усыпанная золотистыми блестками латунных кругляшков. На подвернутой левой руке первая фаланга среднего пальца отрублена. Лицо белое, глаза закрыты, халат и оголенные ноги забрызганы кровью.
Ветлицкий склонился над ней. Кругом стало тихо, лишь постукивали слегка шестерни работающих вхолостую прессов. Почти весь участок столпился возле Зины. Она не приходила в сознание, видимо, сильно ударилась головой об угол ящика.
Ветлицкий обвел взглядом рабочих, остановился на Козлякине.
- Бегом в санчасть! Нет, постой, звони по телефону. Катерина, скорей воды! - повернулся он к застывшей в испуге Зининой наставнице.
Бородатый Элегий Дудка вдруг позеленел, нагнул голову, закрыл рот ладонью и, покачиваясь, поспешно выбрался из толпы. Его тут же стошнило в короб с отходами.
Люди пришли в движение, кто‑то принес портативную аптечку. Ветлицкий встал на колени, сунул ладонь под голову девушки, приподнял. Пальцы стали липкими. Катерина дрожащими руками протянула стакан холодной газировки. Ветлицкий побрызгал на бледное лицо Зины, она шевельнулась. Катерина взяла индивидуальный пакет, принялась бинтовать покалеченный палец пострадавшей. Зина в сознание не приходила. Так и увезли ее на машине, прибывшей из заводской больницы.
Прерванное путешествие
Не от трезвона будильника и не от шума автомобилей проснулись водные туристы: их разбудили зорянки, кукушки да синицы своими переливчатыми трелями, молодецкими запевками, которые неслись из густой чащобы ольхи, сливаясь с органным гулом водосброса плотины, с перестуками мельничного колеса. Их разбудили удивительные запахи, висевшие над пой–ной, - запахи речной воды, цветущей липы и сена, не иначе - кто‑то разворошил рядом душистую копну. Удивительно роскошное выдалось утро.
"Поэзия в ослепительной оправе солнечных лучей", - изрек высокопарно Круцкий.
Умывшись, туристы перекусили, нагрузили байдары и отчалили. Норовистая Лубня тут же принялась за свои старые фокусы. Оказалось, она не только по–змеиному извилиста, но и по–змеиному коварна. Местами напоминает горные порожистые речки. Байдарочники не успевали перекладывать свои суда с борта на борт и с разгона врезались в завалы - только треск раздавался над поймой. Лодку Крупного то и дело разворачивало поперек узкого русла, она цеплялась кормой и за берег, носом - за другой, застревала, уподоблялась деревянному брусу кладки. Судоводитель, спасая посудину от положения "оверкиль", поспешно бросался за борт и, то вплавь, то стоя по горло в воде, разворачивал ее по течению. Все были мокрые от пяток до макушки, но тяготы походной жизни переносили стойко.
Чета Конязевых ‘ отстала, и одиночка просто–Филя, вырвавшись стремительно вперед, стал лидером. Постепенно речка становилась шире, справа показалась небольшая травянистая заводь. Среди розовых метелок водяной гречихи и стрелолиста покачивалось что‑то темное. "Бочонок?" - заинтересовался любопытный просто–Филя и подгреб ближе. "Тьфу!" - плюнул он с отвращением. То оказался не бочонок, а вздувшийся дохлый телок. Просто–Филя скорей отвалил в сторону, но вдруг губы его сморщились в подловатой ухмылке, он резко затабанил и развернулся обратно. Оглянувшись, нет ли кого поблизости, всадил изо всех сил острую лопасть весла в рыхлую массу падали. Раздалось шипенье, как от спустившего ската грузовика, и тут же убийственное зловоние поплыло над мирной заводью.
Напакостив плывущим сзади, просто–Филя замахал проворно веслом, чтоб удрать подальше. В чащобе цепких тростников затаился, наблюдая. Вскоре на повороте показался Круцкий с Яствиным. Они походили на олимпийцев, рвущихся к финишу на последних метрах дистанции: байдара неслась стрелой. В такт взмахам весел раздавались возмущенные возгласы Крупного:
- Эт‑то не иначе просто–Филя паскудник! Подстроил! Я ему!..
- Не может быть, - отвечал Яствин. - Эго чересчур.
Но Круцкий лучше знал своего родственничка. Тот, услышав угрозу, стал выжидать, пока начальники проплывут вперед, и тогда двинулся следом.
Опять речка начала сужаться, берега поднялись выше, стали стенами. Впереди за небольшим, но глубоким водоемом, - очередная запруда. Плотина рублена из толстых дубовых бревен, посередине - узкий сток. Если заглянуть в прорезь стока на ту сторону, видно, как вода несется по пологой наклонной плоскости деревянного слипа. На байдаре можно спуститься, как на салазках с горки, да вот беда: уткнулась носом в узкую щель и ни с места! Не проходит по ширине.
Круцкий прищурился задумчиво на прорезь в плотине, похмыкал.
- Лидер наш как‑то прошел, - констатировал Яствин.
Круцкий шлепнул себя ладонью по лбу:
- Все ясно! Проскочим.
Чтоб уменьшить осадку байдары, он высадил Яствина на плотину, затем накренил судно круто на борт, едва не зачерпнув воды, и так, почти боком, просунулся сквозь щель в запруде.
Секунду спустя, байдара, подхваченная потоком, соскользнула вниз и закачалась на тиховодье. Яствин обошел гидросооружение берегом. Затащили лодку в кудрявый ивовый лозняк, стали ожидать Конязевых, чтобы помочь им, ежели понадобится. Вдруг, вместо Марека и Геры, появилась байдара просто–Фили и точно таким же манером уткнулась в узкую прорезь плотины. Яствин хотел было крикнуть ему, но Круцкий сделал запрещающий знак.
- Посмотрим, как этот умник будет выкручиваться… Дохлый телок вот–вот его догонит! - захохотал беззвучно Круцкий.
- Закономерно… Не копай яму другому… - заметил поучительно Яствин.
- Борис Семенович! Где вы? - взвыл незадачливый лидер. - А–а-у–у-у! Федор Зиновьевич! Фу–у-у ты, зараза!.. Куда ты прешь! - ругался он, отталкивая веслом падаль, напираемую на него течением. - Да поди ж ты вон! Тьфу! - плевался он и вопил опять, взывая о помощи, но ни Круцкий, ни Яствин не подавали признаков существования.
Вскоре к воплям просто–Фили присоединился возмущенный голос Геры. Тогда из кустов вышел Круцкий и, поднявшись на плотину, показал, что и как надо сделать.
По просто–Филиной карте, качественность которой была установлена в первый же день путешествия, значилось, что до деревни Подлесье - рукой подать. Но перед ожидаемым населенным пунктом речка преподнесла туристам еще один сюрпризец в виде небольшого мостика из тех, которые ежегодно сносятся половодьем.
Круцкий еще на подходе прикинул на глазок зазор между настилом моста и водой, скомандовал:
- Пригибайтесь, Федор Зиновьевич, ниже, пройдем - самый раз!
За несколько метров до мостика байдарочники бросили грести и воткнулись носами в горячую резину палубы. Байдара неслась под мостиком в темноте. Вдруг послышался громкий треск раздираемой материи и следом - приглушенное проклятье. Байдара вырвалась из-под моста, Круцкий оглянулся и ахнул: испуганный начальник главка сидел в самом что ни на есть растерзанном виде. То ли он чуть опоздал, то ли мало пригнулся, когда байдара нырнула под настил, только получилось так, что мостишко в полном смысле слова поймал его на крючок. Торчавший внизу железный костыль располосовал своим острием куртку Яствина от воротника до низу - остались только рукава.
Конязевы учли опыт впереди идущих, подмостный маневр произвели удачно и, не доходя деревни Подлесья, пристали к берегу. Один просто–Филя не появлялся, все еще плыл где‑то. Гера зашила дядину разодранную куртку, Яствин надел ее и отправился с Круцким в деревню сделать в сельсовете отметку на путевом листе. После этого прошло еще около часа, а третья байдара все не показалась. Конязев, оставив Геру сторожить имущество, побрел берегом назад искать просто–Филю.
Лишь спустя часа полтора прибыла третья байдара с мокрым угрюмым судоводителем. Не повезло ему на крутом повороте: посудина опрокинулась и доверенные ему продукты экспедиции оказались на дне речки. , бесчисленных ныряний вглубь просто–Филя очумел распух. Кое‑что удалось извлечь, но все жиры, в том числе и свиное сало, столь любезное сердцу Марека, унесло течением в неведомые края. Предчувствуя великие неприятности, просто–Филя опустился на землю в сторонке и уставился печально в дымчатую даль. Поглядев некоторое время, он вдруг оживился, проворно вскочил на ноги. Видать, его что‑то осенило. Схватив пустой мешок, он быстро удалился, держа направление в луга. На вопрос Марека, далеко ли он прицелился, ответа не последовало.
Вернулся просто–Филя, играя весело глазами и с победным видом вывалил на траву трех гусаков. Марека попросил разжечь костер, Геру - достать из футляров шампуры. Птиц старательно ощипал, осмалил, выдрал нутряное сало, положил на сковородку, а сковородку - на раскаленные угли. Вытапливаемый жир сливал аккуратно в банки. Но это была только увертюра: желая ублажить членов экспедиции, новоиспеченный кок принялся за стряпню. Конязевых к делу не приобщал, и те пошли на песок загорать.
Блюда затеял просто–Филя - изощренные: "страсбургский пирог", как именуют почему‑то жареную гусиную печенку, и совершенно новое кушанье, которое научили его делать в Армении, - гусиная ляжка на вертеле.
Разрубив тушки и сбрызнув куски уксусом, затем посолив и–подерчив, надел на шампуры и положил на рогульки, воткнутые по обе стороны тлеющего костра. Не прошло и минуты, как закапал на угли сок и поплыл такой аромат, что загоравшие на песке Конязевы подняли головы, принюхиваясь блаженно.
- Иду–у-ут! - закричали они в один голос.
Просто–Филя оглянулся. К стоянке приближались Крупкий с сеткой огурцов в руке и Яствин с бидончиком молока для Геры. Просто–Филя прижал к губам палец, показывая Конязевым на речку и на гусей. Марек понял, качнул головой, ухмыляясь с легким презрением. Они с Герой, как на театральных подмостках, видели операцию, проделанную просто–Филей. Одолеваемый желанием восстановить репутацию, подмоченную потерей продуктов, руководитель заводской секции водного туризма пошел на рискованную акцию присвоения чужой собственности. Эта собственность, как успел он приметить, паслась неподалеку в лугах. То короткими перебежками, то по–пластунски, маскируясь и высокой траве, просто–Филя сблизился с гусями. Набег оказался удачным: три гусака гагакнуть не успели, как очутились с открученными головами в мешке.
Гусиный шашлык по–армянски - просто объеденье, а "страсбургский пирог", и того, пожалуй, лучше. Пальчики оближешь! На вопрос Яствина, откуда такие деликатесы, просто–Филя ответил:
- Гусей у лесниковой старухи купил, там вот… - махнул он неопределенно рукой.
Наевшихся до отвала первопроходчиков разморило. Не хотелось ни двигаться, ни разговаривать. Натянули тент, предоставив почтительно удобные места белотелому начальнику главка и бронзовой Гере. Однако Конязева отказалась от холодка под тентом и опять пошла на раскаленный, промытый до белизны песок.
Из лесу выкатывались горячие волны ароматов сосновой смолы и цветущего вереска, с грозным гудом проносились "на бреющем" шмели. Натруженных утренним переходом туристов одолевала дремотная истома, глаза закрывались. Над биваком повисло сонное молчание.
Лишь Яствин бодрствовал, глядел в пустое блеклое небо и то ли вспоминал что‑то выдающееся в своей жизни, то ли обкатывал в голове зародыши мыслей, доводя их до совершенства, то ли, как гроссмейстер, заглядывая на десяток ходов вперед, разрабатывал тактические планы, с учетом положения фигур и соотношения противоборствующих сил.
…Заканчивалась вторая неделя похода. Туристы поставили уже пятую отметку на путевом листе. "Прошли большую половину маршрута" - подытожил просто-Филя, колдуя над своей ненадежной картой.
К этому времени участники экспедиции лучше узнали друг друга, окрепли физически, загорели и, втянувшись в ритм движения, не утомлялись, как в первые дни. Расположение духа ровное, никаких нервотрепок, никаких забот. Яствин благодушествовал. Даже на самом фешенебельном курорте он не чувствовал себя так прекрасно.
Марек Конязев старался сойтись с дядей поближе, понимая, что благодаря высокому посту, занимаемому дядей, благодаря его личной помощи и влиянию, можно достичь многого. Марек был достаточно эрудирован, находился в курсе достижений науки и ее философских осмыслений, свободно рассуждал о теории относительности и релятивистской механике, об эволюции вселенной, о предельном "горизонте" космического опыта и тому подобных мудростях, являвшихся белыми пятнами для остальных водных туристов и вызывавших восторженное сияние в глазах Геры. А однажды в Мареке открылась совершенно новая черта, еще больше расположившая к нему дядю Федора.
После обеда, когда все отдыхали в тени густого орешника и слушали по транзистору передачу радиопьесы на производственную тему, Марек сказал:
- Не знаю, как кто, а я готов во весь голос протестовать против такой постановки вопроса, как в этом спектакле. Что, собственно, проповедует автор? Какой вывод напрашивается из его концепции? Резюме яснее ясного: к черту испытанную гвардию опытных специалистов! Выпроваживайте старые кадры на пенсию, а тепленькие места предоставьте мальчикам тридцатилетним, умеющим лихо работать локтями. Это, друзья, не пьеса, а просто–напросто практическое руководство для начинающих карьеристов. Сюжет и особенно типаж невольно вызывают определенные ассоциации…
- Да–а-а… - усмехнулся недобро Яствин. - Веселый, оказывается, сочинитель у нас пошел, а? - остановил он испытывающий взгляд на Мареке. - Шутники, между нами говоря, большие шутники… Значит, нас, стариков, на свалку рекомендует это радионаставление? Дорожки нами, стариками, устилать, а? Не по–хозяйски вроде бы, между нами говоря… Канитель вроде бы получается… Так–так–так… Что же, будем иметь в виду…