Я просидела всю ночь, ломая голову над двумя этими столь очевидно невозможными фактами. В пользу Дотти свидетельствовал маленький, вдвое сложенный формуляр, который она как-то мне принесла; я обнаружила его, когда искала пакет, и теперь он лежал передо мной на столе. В этом была вся Дотти. Она выложила два шиллинга шесть пенсов, чтобы завербовать меня с помощью этого формуляра в одну организацию. "Сообщество Богоматери-Вызволительницы", - гласил заголовок, а ниже, в порядке разъяснения, стояло: "Во Обращение Англии. Обрати Англию, Господи. Под Небесным Покровительством Богоматери, Св. Григория и Присноблаженных Английских Мучеников". Я сидела, читала и проникалась Доттиным благочестием. "Девиз", - возвещал разворот: "За Господа, Богородицу и Веру Католическую". Следом шло: "Обязательства: 1. Возносить ежедневную молитву об осуществлении целей Сообщества. 2. Участвовать в деятельности Сообщества. 3. Ежегодно жертвовать в фонд Вызволения не менее двух шиллингов шести пенсов. Флёр Тэлбот (вписано рукою Дотти) настоящим зачисляется в Вызволительницы Красного Креста. Частичные индульгенции: 1. Семь лет и семижды сорок дней. 2. Сто дней".
И так далее, с неукоснительным отсчетом индульгенций, душами в чистилище и всей прочей выспренней трескотней в обычном Доттином духе.
Я тоже была верующей католичкой, но не такого, совсем не такого типа. Если я и вправду, как всегда заявляла Дотти, чудовищно рисковала своей бессмертной душой, то подобные предосторожности все равно были бы не по мне. У меня было мое искусство, чтобы им заниматься, жизнь, чтобы жить ею, и вполне достаточно веры; а для всяких сообществ и индульгенций, постов, праздников и обрядов у меня просто не было ни времени, ни предрасположенности. Я всю жизнь считаю, что в религиозных вопросах не следует множить трудности - их и без того хватает.
Я говорю обо всем этом, потому что меня озадачило - с чего бы это в окне Доттиной спальни, да еще в половине третьего ночи, появился не Лесли, а посторонний мужчина. И снова, мысленно вернувшись к этому эпизоду, я увидела голову Ревиссона Ланни. С ним я встречалась раза два-три, не больше. Неужели возможно невероятное? Я начала сомневаться, верно ли оценила его возраст. На вид я дала бы ему около шестидесяти. То есть я была просто уверена, что ему под шестьдесят. Чем дольше я размышляла, тем возможнее становилось невозможное. Он не произвел на меня впечатления человека, живущего активной половой жизнью, но я как-то и не приглядывалась к нему с этой точки зрения. Так что возможность была, если, конечно, исключить, что Дотти скорей бы умерла, чем изменила живому мужу; в ее глазах это был смертный грех, который, попади она под машину, не успев сходить к исповеди, отправил бы ее прямиком в ад. Я знала ее образ мыслей. Нет, такое было невозможно. И все же, когда кенсингтонские птицы у меня за окном щебетом встретили ранний весенний рассвет, неверность Дотти предстала во всей своей абсолютной возможности.
Возможно, подумала я, она сочла необходимым встретиться с Ревиссоном Ланни, чтобы протолкнуть в печать роман Лесли. Она могла принести себя в жертву на алтарь Леслиной книги. Она была привлекательна, и Ревиссон Ланни в свои шестьдесят или даже семьдесят мог захотеть переспать с нею. Все это было маловероятно, но вполне возможно. Цепочку моих умозаключений закономерно увенчал вывод о том, что это не так уж маловероятно и весьма правдоподобно. Один вопрос, однако, все же остался без ответа: взяла ли Дотти "Уоррендера Ловита", а если да, то зачем? Было пять утра. Я поставила будильник на восемь и легла спать.
8
С первой почтой пришел фирменный конверт "Парк и Ревиссон Ланни К° Лимитед"; я прочитала письмо, еще не очнувшись от сна.
"Дорогая Флёр (если позволите),
в связи с Вашим романом "Уоррендер Ловит" возникли небольшие затруднения.
Полагаю, нам будет лучше обсудить их при личной встрече, прежде чем предпринять дальнейшие шаги, поскольку все слишком сложно, чтобы излагать в письме.
Пожалуйста, позвоните мне как можно скорее, и мы договоримся о встрече, чтобы разрешить этот щекотливый вопрос.
Неизменно
Ревиссон".
Письмо привело меня в ужас. Так оно всегда и бывает - старые тревоги приманивают новые беды. Было без четверти девять. Рабочий день у "Парк и Ревиссон Ланни" начинался в десять. Я решила позвонить в половине одиннадцатого. Я перечитывала письмо снова и снова, каждый раз со все более дурными предчувствиями. Что стряслось с моим "Уоррендером Ловитом"? Я изучала письмо предложение за предложением, и одно казалось страшнее другого. Через полчаса я решила, что необходимо с кем-нибудь посоветоваться. Намерения возвращаться к комедии на Халлам-стрит у меня не было. Еще до получения письма я решила заглянуть туда на минутку во второй половине дня, забрать кое-какие свои вещи, попрощаться с Эдвиной и начать подыскивать новое место.
С Ревиссоном Ланни я договорилась о встрече на тот же день в половине четвертого. Я попробовала выпытать у него по телефону, "что такого стряслось" с моим "Уоррендером Ловитом", но он отказался что-либо объяснять. Тон у него был раздраженный, слегка неприязненный; он адресовался ко мне "мисс Тэлбот", забыв о "Флёр (если позволите)". Тогда я не знала того, что знаю теперь: обычная паранойя писателей не идет ни в какое сравнение с неизлечимой шизофренией издателей.
Судя по разговору, Ревиссон Ланни явно нервничал по какой-то причине - предположительно из-за денег, которые он, весьма вероятно, потеряет на моей книге; предположительно из-за желания пересмотреть условия нашего договора; предположительно собираясь просить меня внести в роман существенную правку; перебирая все эти предположения, я решила, что откажусь менять в книге что бы то ни было. Потом мне пришло в голову, что, отправляя гранки, Тео и Одри могли приложить к ним неблагоприятное заключение о романе. Я еще раньше им написала и поблагодарила за чтение гранок и не очень поверила Дотти, когда та с садистским наслаждением излагала мне, чтó сказали Тео и Одри, всегда хорошо ко мне относившиеся. Но в то утро, после жуткого дня и бессонной ночи, я плохо соображала. Я позвонила им, ответила горничная, я попросила позвать Тео или Одри. Горничная вернулась и сообщила, что они работают в своих кабинетах.
Я снова легла в постель и в первом часу была готова к беседе с Ревиссоном Ланни. Сон так меня освежил, что предстоящую встречу я начала ожидать не без интереса - мне хотелось еще раз на него поглядеть и прикинуть, способен ли он переспать с Дотти или другой женщиной. Мне даже хватило времени забежать по дороге в Кенсингтонскую публичную посмотреть его возраст в "Кто есть кто". Год рождения - 1884. Дважды состоял в браке, сын, две дочери. Сев в автобус, я вычислила, что ему шестьдесят шесть лет. Тогда этот возраст показался мне весьма преклонным, не то что сейчас. Взглянув на Ревиссона Ланни у него в кабинете, я уверилась, что в Доттином окне маячил именно он. Он жестом предложил мне стул, и я, усаживаясь, подумала - сказала или нет Дотти этому старому козлу, что, скорее всего, это я распевала в два часа ночи "За счастье прежних дней". Одновременно пришла и другая мысль: Дотти могла найти в нем все что угодно, но только не сексуальную привлекательность.
- Итак, - заявил он, - я хочу, чтобы вы знали, как высоко мы ценим вашу работу.
Я отметила "мы" и насторожилась. Когда он вел речь об "Уоррендере Ловите", то частенько переключался с "я" на "мы" и обратно. Выражая свои восторги и живой интерес к роману как к образцу новой молодой прозы, он и в письмах, и в беседах употреблял "я"; когда же требовалось подчеркнуть, что издание может принести убытки, он неизменно обращался к местоимению "мы". Теперь мы снова вернулись к "мы".
- Как мы понимаем, вы работаете над новым романом?
Я ответила, что работаю и он будет называться "День поминовения".
Он заметил, что такое заглавие не очень-то привлечет покупателей.
- Впрочем, - добавил он, - мы можем назвать его и по-другому.
Я сказала, что заглавие останется без изменений.
- Ну, право выбора предоставлено нам. Название мы сможем обсудить позже. Мы тут совещались и подумали, не лучше ли, не предпочтительней на какое-то время отсрочить издание "Уоррендера Ловита". Видите ли, в конце концов первый роман - это всего лишь проба пера, верно? В связи с этим мы собирались предложить вам, если вы покажете нам начало вашего второго романа - "День исчезновения"…
- "День поминовения", - сказала я.
- "День поминовения", разумеется, как же, как же. - Его это, казалось, позабавило, и я воспользовалась его смешком, чтобы ввернуть вопрос, что же случилось с "Уоррендером Ловитом".
- Мы не сможем его опубликовать, - ответил он.
- Почему?
- На наше счастье, мы своевременно обнаружили, что он, увы, отмечен характерным грехом почти всех первых романов - слишком напоминает то, что происходило в действительности. Послушайте, как бы это сказать, ну, в общем, все эти ваши персонажи целиком списаны с членов "Общества автобиографов", где вы служите. Мы тщательно, мы действительно тщательно вникли во все и располагаем достаточным количеством свидетельств о сходстве. А тут еще ваш патрон сэр Квентин Оливер угрожает подать на нас в суд. Он прислал к нам за гранками, и мы, понятно, направили ему экземпляр. Вы превращаете их в фигуры зловещие, в какие-то безвольные, загипнотизированные существа, а сэра Квентина делаете мерзким кукловодом и женоненавистником. Одну женщину он доводит до алкоголизма, другую…
- Когда я познакомилась с сэром Квентином, я уже писала роман. Сэр Квентин наверняка сошел с ума.
- Он грозится подать на нас в суд в случае публикации. Сэр Квентин Оливер - лицо влиятельное. Мы не можем рисковать, чтобы нам предъявили иск по обвинению в клевете. Одна мысль об этом… - На секунду он прикрыл рукою глаза, затем продолжал: - Об этом не может быть и речи. Но мы очень высоко оцениваем ваши писательские возможности, мисс Тэлбот, Флёр, если позволите, и если б смогли, опираясь на наш издательский опыт, вам кое-что посоветовать в отношении второго романа, то, вероятно, станет возможным перевести договор…
- Я не нуждаюсь в ваших советах.
- Тогда вы будете первой среди известных мне авторов, кому, говоря между нами, не потребуется со стороны издательства маленькая помощь. Не следует забывать, - продолжал он, словно я была неспособна испытывать отвращение, - что автор - это сырье для издателя.
Я сказала, что должна посоветоваться со своим юристом, и встала, чтобы уйти.
- Мы очень сожалеем об этом, весьма сожалеем, - произнес он.
Больше я с ним не встречалась.
Я была уже дома, когда до меня дошло, что у него остался единственный машинописный экземпляр "Уоррендера Ловита". Я не хотела просить Ревиссона Ланни мне его возвращать, не посоветовавшись с Солли Мендельсоном, - опасалась расторжения договора; меня не покидала надежда, что Солли изыщет способ как-то уговорить их пересмотреть свое решение. В то же время я понимала, что в дальнейшем не смогу иметь дело с "Парк и Ревиссон Ланни". Потрясение и разочарование обрушились на меня так внезапно, что я забыла о самом существенном и главном - забрать у них текст книги. Я все же позвонила Ревиссону Ланни. Ответила секретарша. Он занят, но чем она может помочь? Я сказала, что буду премного обязана, если она вышлет мне запасной экземпляр гранок: я хочу просмотреть "Уоррендера Ловита", но так заложила оригинальную рукопись, что сама не найду.
- Пожалуйста, не вешайте трубку, - вежливо попросила она и отлучилась на пару минут, как я поняла, за соответствующими указаниями. Вернувшись, она сообщила:
- Очень жаль, но набор разобран.
Не будучи в то время знакомой с типографским жаргоном, я сказала:
- Кем именно разобран?
- Разобран в смысле рассыпан, мисс Тэлбот. Книга снята с производства.
- А как же с гранками?
- Гранки, естественно, уничтожены.
- Благодарю вас.
На другой вечер мне удалось дозвониться до Солли по его рабочему телефону. Он велел ждать его в пабе на Флит-стрит и спустился из редакции поговорить со мной накоротке.
- Куда уж им предъявлять тебе иск за клевету, - размышлял он вслух, - это ты подашь на них в суд за отзыв о твоей книге как о клеветнической. Если, понятно, они это сделают в письменном виде. Но тебе это обойдется в целое состояние. Лучше забери у них рукопись, а договором своим, скажи, пусть подотрутся. Следующего романа им не давай. Не волнуйся. Мы найдем тебе другого издателя. Но рукопись забери. У тебя на нее полное право. По закону. Ну и дура же ты, что не оставила себе копии.
- Но ведь у меня оставался оригинал. Откуда мне было знать, что Дотти или кто-то еще его у меня сопрет?
- Я бы сказал, - заметил Солли, - что это Дотти и больше никто. Она вела себя с твоим романом как последняя дура. Впрочем, это хороший знак - когда люди из-за написанного ведут себя последними дураками, хороший знак.
Лично я ничего хорошего в этом не видела. Домой я вернулась около десяти. На следующий день я запланировала извлечь из издательства машинописный экземпляр книги, а также вплотную заняться вызволением у Дотти рукописи. Я гнала от себя мысль о том, что все экземпляры моего "Уоррендера Ловита", возможно, уже уничтожены, но она возвращалась с настойчивостью кошмара - мысль, что, возможно, нигде, буквально нигде в целом мире, нет больше моего "Уоррендера Ловита".
Потом загремел телефон. Звонила сиделка леди Эдвины.
- Я с утра пытаюсь до вас дозвониться, - сказала она. - Вы нужны леди Эдвине. У нас сегодня такой страшный день. Миссис Тимс и сэра Квентина вызвали ни свет ни заря - померла их знакомая, бедняжка леди Бернис Гилберт. Когда они вернулись, то про вас спрашивали. А потом снова ушли. Леди Эдвина так и заходится смехом - истерика. Сейчас она засыпает - я ей таблеток дала. Но она хочет вас видеть, как только…
- Отчего умерла леди Бернис?
- Боюсь, - ответила сиделка с дрожью в голосе, - что она на себя руки наложила.
9
Не сходя с места я приняла твердое решение: чего бы там ни добивался сэр Квентин, из меня ему жертвы не сделать, просто-напросто я не создана для этой роли. Известие о самоубийстве Бернис Гилберт меня ужаснуло, однако и придало мне мужества.
Утром на другой день я отправилась на Халлам-стрит. Теперь я была уверена, что сэр Квентин не только оказывает давление, чтобы похоронить "Уоррендера Ловита", но использует, крадет у меня миф. А что такое роман без мифа? Ничто. Истинный романист, тот, кто понимает свой труд как одно непрерывное стихотворение, - мифотворец, а чудо искусства заключается в бесконечном многообразии способов рассказать одну и ту же историю, и эти способы мифологичны по самой своей природе.
Я была уверена - и моя правота подтвердилась, - что Дотти раздобыла для сэра Квентина комплект гранок "Уоррендера Ловита", чтобы он смог их прочесть. Слишком легкомысленно обошлась я с этим романом, и уж прежде всего не следовало знакомить с ним Дотти. С тех пор я ни разу не показала знакомым и не читала им вслух своих сочинений до выхода в свет. Но в то время у нас было принято читать свои работы друг другу или посылать для прочтения, чтобы после обсуждать их в своем кругу; такова была литературная жизнь, какой я ее тогда знала.
На Халлам-стрит миссис Тимс все время промокала уголки глаз своим белым платочком.
- Где вы вчера пропадали? Как вы нам были нужны, - сказала она. - Сэр Квентин весь извелся.
- Где он?
Мой тон ее удивил.
- Ему пришлось уйти по делу. Сегодня будет дознание. Бедная…
Но я уже прошла в его кабинет, решительно и резко захлопнув за собой двери, и направилась прямо к ящику письменного стола, где лежали гранки. В ящике не было ничего, кроме связки ключей. Остальные ящики были заперты.
Тогда я пошла к Эдвине. Она сидела в постели, на подносе перед ней стоял завтрак. Сиделка что-то мыла в ванной, примыкающей к Эдвининой спальне. Она заглянула в комнату узнать, кто пришел.
Эдвина пребывала в нормальном для нее состоянии. Она сказала:
- Самоубийство. Совсем как та женщина у вас в романе.
- Знаю.
Я села на краешек постели и позвонила в "Парк и Ревиссон Ланни" попросить вернуть мне машинописный экземпляр "Уоррендера Ловита".
- Пожалуйста, не вешайте трубку.
Девушки не было несколько долгих минут, и я успела сообщить Эдвине, что мою книгу не будут печатать.
- Будут, будут, - сказала Эдвина, - об этом я позабочусь. Мой друг…
На том конце провода секретарша проговорила в трубку:
- Боюсь, мы уничтожили находившийся у нас экземпляр. Мистер Ланни специально для вас выложил рукопись на свой письменный стол, но вы ее не забрали, и он решил, что она вам не нужна.
- Я не видела на столе никакой рукописи. Уверена, что ее и не было.
- Но мистер Ланни утверждает, что он для вас ее приготовил. Он говорит, что выбросил рукопись. Нам, мисс Тэлбот, негде хранить рукописи. Мистер Ланни говорит, что за рукописи мы не несем никакой ответственности. Это указано в договоре.
- Передайте мистеру Ланни, что я поговорю со своим адвокатом.
- Вот именно, - сказала Эдвина, когда я положила трубку, - пусть знают, что вы поговорите со своим адвокатом.
- Нет у меня никакого адвоката. Да и говорить все равно бесполезно.
- Да, но теперь у них будет о чем подумать, - заметила Эдвина. Она взяла с подноса хрустящий гренок, намазала маслом и протянула мне. Я грызла его, раздумывая, как бы ухитриться написать "Уоррендера Ловита" заново от точки до точки. Но я знала, что не смогу. Если все экземпляры, включая гранки, которыми завладел сэр Квентин, и вправду уничтожены, то навсегда утрачена и непосредственность книги. Я не сказала Эдвине, что лишилась издателя по милости сэра Квентина; в целом старая дама успешно справлялась с тем, что произвела на свет такую дрянь, и незачем было лишний раз напоминать ей об этом. Мне снова довелось подумать о том, как мужественно Эдвина умеет смотреть в лицо фактам, когда она в своем черном атласном платье и жемчугах, тихая, но живая до кончиков ногтей, сидела в инвалидной коляске на похоронах сэра Квентина.
В то утро мне было полезно посидеть у нее на постели и погрызть гренки, которые она неустанно намазывала для меня маслом и джемом: дряхлые звездно-полосатые флаги - ее унизанные драгоценностями длинные пальцы - так и порхали среди крохотных фарфоровых тарелок и мисочек.
Один раз зашла Берил Тимс - "проверить, все ли в порядке". Сиделка по имени мисс Фишер, добрейшая душа, появилась из ванной и заверила ее, что все прекрасно. Эдвина смерила Берил Тимс взглядом. А я себе грызла гренок.
- Не попросить ли нам, - сказала мисс Фишер, - свежего чаю и еще одну чашечку?
- Зачем? Флёр может пойти на кухню и там выпить со мной кофе.
- Нянечка просила чаю, - сказала Эдвина. - И пусть нам его подадут сюда.
- Флёр ждет работа. Нам ведь не хочется отрывать Флёр от работы, правда? - вопросила Английская Роза. - Вы же знаете, что вчера мисс Фишер не взяла положенные полдня отдыха. Мы надеемся, что сегодня с нами посидит Флёр, правда? Я буду на дознании вместе с сэром Квентином, так что вы с Флёр вместе и почаевничаете, ладно?