За такую песню, которую певец исполнял во многих вариациях, - в одних воспевая пупок и твердые пуговки на противоположных полюсах апельсина, в других создавая рапсодию о пресной, мохоподобной внутренней стороне кожуры, где капли нектара лежат как драгоценные камни на бархате коробки, а в третьих делясь наслаждением, с каким выплевываешь косточки, - ему бросали из окон монеты или рачки, которые усыпали его путь, как капли непролившегося дождя, а то присланные богачами служанки совали ему в руку бумажные деньги: дело в том, что покупать становилось нечего, лю были в изобилии, у многих скопились даже горы наличных. Люди пытались подкупить его, чтобы он спел им про бананы, или кускус, или про весеннего барашка, которого жарят на вертеле с перцами и луком, но он говорил "нет", он - продавец апельсинов и может, чтобы прогнать реальность голода, вызывать в памяти лишь их.
Кутунда находила свою квартиру над мастерской слишком маленькой. Ее приобретения - свободные одежды, громоздкие украшения, столики маркетри, подушки для сидения, мягкие игрушки фирмы "Стейфф", косметические приборы, фен и очиститель для воды - завалили маленькую комнату, которая месяц тому назад была с благодарностью воспринята как значительное улучшение по сравнению с палаткой или канавой. Эллелу, снимая грязную одежду и коромысло торговца апельсинами, заметил на запястье Кутунды часы с пустым черным циферблатом.
- Это подарок, - призналась она. - Смотри: нажимаешь вот тут, и цифры выскакивают! Это называется электронным колдовством.
- За какие же заслуги ты получила их от Эзаны?
- За мои услуги государству - за мудрость и совет.
- Призывая к убийству беззащитного короля?
- Я призывала лишь к тому, что ты уже решил в душе, но тебе недоставало мужества это осуществить.
- Я теперь думаю, что недоставало безумия. Ну что хорошего это дало? Небо все такое же пустое, как циферблат твоих часов, а в душе у меня поселился ужас. С того дня Эзана официален со мной и вежлив - я чувствую, он старается отрешиться от моего падения.
- Эзана спрячется, если ты развернешься. В Куше нет другого лидера, кроме моего полковника. Позволь мне показать тебе одежду, которую я купила, - продавщица сказала, что она сшита по моделям, сделанным принцессой тутси.
Она принялась ходить к своему набитому вещами кедровому платяному шкафу и обратно, и высокие каблуки ее отбивали такт, напоминая особенно о двадцать четвертой суре: "И пусть они на ходу не топают ногами, чтобы похвастать своими спрятанными украшениями". В той же суре утешительно сказано: "Нечистые женщины уготованы для нечистых мужчин, а нечистые мужчины - для нечистых женщин". Кутунда надела через голову крашенную в цвета радуги ткань, разгладила одеяние, посмотрела на себя, поджав губы, в зеркало, приложила к мочке уха кроваво-красную серьгу и, оскалив мелкие зубы, нагнув голову, подняв руки к затылку, резко дернула платье вверх, сбрасывая с себя, и снова осталась нагая. Ее ягодицы во время этого ритуала напряглись и вжались, их сплющенный изгиб тронул меня своим предвещанием старения.
И теперь в постели, в темноте, мое мужское естество не восприняло знакомых манипуляций ее рук и рта, а ведь с начала нашего романа в пустыне все это настолько совпадало с моими вкусами, насколько старое седло совпадает с горбами верблюда. Теперь же ее рот при всей своей влажности обжигал; когда мой член уже готов был откликнуться, раздуться и встать, перед моим мысленным взором возникла отрубленная голова короля с внезапно перерезанными пульсирующими венами, которые, словно прорвав заторы, вдруг начали рывками опустошаться в кристальную пустоту, предшествовавшую тому моменту, когда туареги - слишком поздно - галопом влетели на площадь. И моя кровь, прихлынувшая, чтобы наполнить потенцию, в страхе отхлынула.
- Ты сердишься на меня, - наконец заметила Кутунда, устав от тщетных усилий.
- Почему я должен сердиться?
- Ты оплакиваешь короля.
- Приди ему такое в голову, он мог бы поступить со мной куда хуже. Думаю, он опекал меня потому, что его забавляла моя двойственность. Даже свои благодеяния он делал иронически. Он легко относился к миру, как паук, не оплетенный липкой паутиной.
- Однако ты считал мою ненависть вульгарной и относился ко мне, как мужчины всегда относятся к покоренным женщинам. Это загадка: мужчины, которым нужны женщины, ненавидят их, а те, которым они не нужны, как твоему товарищу Эзане, - такого чувства не испытывают.
- Теперь он больше твой товарищ, чем мой. У тебя есть магические часы под стать его часам, и вы вдвоем хихикаете, болтая на языке capa и планируя мою гибель.
- Ты сам ее планируешь, - произнесла Кутунда так же быстро, как приложила к уху серьгу и убрала ее, а вот убрать правду не могла, хотя и хотела, судя по тому, как поджала губы. Нечистые, все мы нечистые с нашими мазками правды.
Я попытался объяснить ей мою импотенцию:
- Ты утратила добрый запах грязи, каким от тебя пахло в канавах на севере. Теперь от тебя несет французским мылом. А я не могу заниматься любовью, вдыхая запахи наших эксплуататоров.
- Тебя терзает печаль. Прости, что я шутила с Эзаной. Он простак, но полон слов и мыслей - его практическая жилка дает нам повод для разговора. Это очень интересно. Мы говорим о лагерях беженцев, о перевоспитании, об ирригации, о том, как путем снижения процентов и установления моратория на двадцать лет вынудить сверхдержавы и мультинациональные корпорации вкладывать капиталы в нашу страну.
- Из этого ничего не выйдет. У нас нет ничего, что им нужно. Мы ничейные кости домино. Отвлеки меня от моего позора, Кутунда, расскажи какую-нибудь историю, как ты делала в канавах, когда приходила ко мне от несчастного хромого Вадаля. - Вспомнив об этом человеке, я подумал: "А не может ли она быть источником импотенции, втягивая мужчину за мужчиной в оргию предательства? Эти современные женщины должны еще произвести современного самца, который обслуживал бы их".
Она рассказала мне странную запутанную историю сложного богохульства вроде той, что когда-то рассказывала про Вадаля, мочившегося на фетишей, только теперь рассказ был о Микаэлисе Эзане, под маслянистой черной внешностью которого скрывается дьявол пустыни Руль, - существо из выбеленных костей, отличающееся непостоянством плоти, оно создало вокруг нас озера, а то место, где мы находимся, сделало паляще сухим. Люди, томясь от жажды, кусают пальцы и сосут соленую кровь; они убивают верблюдов и пьют грязную жижу из их желудков. В этом обличье Эзана правит Кушем, гоня перед собой вихрь туарегов, отравляя своей алхимией верующую и эгалитарную республику полковника Эллелу. В далеком ущелье Иппи есть город, который может соперничать с Истиклалем, - там мужчины сожительствуют с ящерицами, а женщины позволяют жирякам овладевать ими, и вся влага, какую Аллах предназначил для Куша, содержится в прозрачном мешке под землей, куда проникают сквозь пещеру с золотыми сводами по шаткому спуску на глубину больше гипсового рудника, и Эзана, спускаясь туда, принимает форму осьминога, и втягивает визжащих тонущих девственниц в свой хобот, и ждет появления девы, смуглой, бесстрашной и девственной, с зубами, как речной жемчуг, которая ятаганом из турмалина отрежет хобот осьминога Руля, несмотря на выброшенное им чернильное облако, а затем проткнет прозрачный мешок, так что вода затопит страну и кости стад ее отца вернутся к жизни и замычат, и тамариск с мимозой расцветут, и верблюды превратятся в разумных дельфинов, и какая еще ерунда произойдет, Эллелу так и не суждено было узнать, ибо он заснул, и снились ему крепкие ноги Кутунды и кошмарные образы, какие вызывал к жизни ее голос.
Проснулся он на заре от двух настоятельных надобностей: помочиться и помолиться. Выполнив свои обязанности, он лег рядом с женщиной - во сне ее волосы разметались по лицу, и ручеек слюны вытек из угла губ, блестя как след борьбы под водой.
В изножье подстилки сквозь щели виден был розовый, безгласный в первых лучах света торец Дворца управления нуарами. Так, подумал Эллелу, выглядит для масс политическая власть: пустая стена, безоконный дворец, незаметно отталкивающий нас от себя.
А кроме того, Эллелу уловил новый, необычный, звук, примешивавшийся к скрежещущим сухим звукам трущобы Хуррийя: сгребания в кучу золы, стуку калабашей, бормотанью Корана. Откуда-то снизу доносилась музыка, трескучая приглушенная музыка чужеродных ритмов и слов, повторявшихся без устали, с экстазом религиозного песнопения и звучавших, казалось, так:
Чаф, чаф,
Ублажи ж меня, бэби,
Ублажи, ублажи.
Мама не слушает, что говорит папа,
Будем качаться в роке ночь напролет.
Ублажи, ублажи,
Ублажи меня, бэби,
Чаф, чаф, хорошо,
О-о-о-о-о!
III
Солдаты систематически обыскивали Хуррийя в поисках транзисторов, проигрывателей, четырехканальных приемников и любых музыкальных инструментов, кроме традиционных тамбуринов, альгхайта, какаки, бу-бу, барабанов с песочными часами, тростниковых флейт или инструмента с одной струной, именуемого анзад, с декой в виде калабаша, обтянутого козьей шкурой. Эллелу в ту пору взялся рьяно насаждать чистоту нравов в области культуры, этики и политики. Так, любого человека, застигнутого за мочеиспусканием стоя, а не сидя на корточках, как Мухаммед и его последователи, забирали и подвергали допросу, пока он не доказывал, что является язычником, а не христианином. Сверхстарательные солдаты на севере, где были введены ограничительные правила, хватали молодых девчонок с берегов Грионде и пороли, считая, что они оголяют грудь в подражание декадентской французской моде. Толпам секретарш, бегающих по коридорам и приемным Дворца управления нуарами, было запрещено носить обтягивающие юбки и блузки, - теперь они покорно расхаживали по коридорам и приемным в бубу и кангах. Однако полковник Эллелу подозревал, что под этими традиционными одеяниями женщины носят эластичное западное белье с завлекательными названиями "Лоллипоп" и "Хлоп-хлоп".
Во внутренних комнатах дворца они с Эзаной совещались теперь иначе, чем прежде: новая нотка - как раздражение, следующее за соитием, - появилась в их беседах после казни короля. Эллелу выложил свой козырь, а у Эзаны все карты были еще на руках. Хотя на официальных церемониях он по-прежнему появлялся в революционной форме цвета хаки и занимал свое место на балконе или на смотровой площадке в ряду подполковников Верховного Революционного и Военного Совета, ничем не отличаясь от них, как не различаются десять пальцев перчаток, у себя в кабинете он стал носить голубые или даже оранжево-розовые пиджаки с распахнутыми на груди трикотажными рубашками и невероятно расклешенные брюки без манжет. Описывая такие брюки, подумал Эллелу, марксист сопоставил бы их с панталонами султана или кружевами бургомистра. Сам же он почувствовал, как тонкий мундир цвета хаки обтянул его спину, когда, наклонившись вперед, он, словно увещевая собеседника, произнес напряженным голосом, в котором, даже когда он звучал из громкоговорителей, чувствовалось волнение, словно после преодоления какой-то преграды:
- Существует заговор. Мечты народа разрушаются.
Эзана улыбнулся.
- А может быть, мечты народа как раз и приводят к разрушению?
- Люди признали бы, - сказал Эллелу, - что мы идем по верному пути, если бы не эта проклятая, случайно приключившаяся засуха.
Улыбка Эзаны приоткрыла золотой зуб, казавшийся квадратным по сравнению с остальными.
- Засуха не может быть одновременно случайной и проклятой. Если мы верим в проклятия, значит, мы не верим в случайности. Так или иначе, товарищ, кто в Куше сомневается, что мы на верном пути? За исключением нескольких мерзких империалистических квислингов и ископаемых, которым нравилось переучиваться в бывших винных погребах французов? Силы безопасности министерства внутренних дел, дополненные антитеррористическими отрядами кушитской армии, не обнаружили ни радио, ни грузовиков, нагруженных раздавленными "фордами" и "шевроле". Правда, в шкафчике в школе Корана солдаты обнаружили спрятанный запас пузырчатой резинки. Но ведь мы всегда знали, что существует черный рынок, на котором торгуют западными роскошествами, тайно ввезенными в нашу страну из идейно не симпатизирующих нам соседних государств или оставшимися от нашей собственной печальной дореволюционной эпохи.
Не будем, однако, говорить о пустяках, - продолжал Эзана, и Эллелу подивился нескончаемой мягкости, с какой работал его рот, исторгавший плавное гудение самоудовлетворения. - Давайте поговорим о земляных орехах. К природным бедствиям, мой президент, мировая геополитика добавила экономические беды. Главное тут в том, что американцы, которым больше не досаждает Вьетнам, а запутанная история с Уотергейтом обещает избавить их от этого злого духа Никсона, проснулись и поняли то, что давно очевидно остальному миру, а именно: что они превратились в расу нездоровых толстяков. Они ударились в оргию диеты, бега, тенниса и прочих нарциссических занятий, и - в этом главное - среди высококалорийных жертв их нового режима числится невкусный продукт, именуемый маслом земляного ореха. Насколько известно, эту пасту намазывают на так называемые крекеры, а также неаппетитно смешивают с химической подделкой под фрукты в виде желе и кладут между кусками их отвратительного резинового хлеба, - словом, это составляет основу еды невежественных масс. Короче, в общенациональном стремлении к похуданию и вечной физической молодости они теперь потребляют куда меньше масла земляного ореха, и люди, выращивающие орех на их славящемся апартеидом юге, вынуждены его экспортировать.
Ничто, товарищ полковник, - продолжал Эзана громче и настойчивее, видя, что его слушатель заерзал и грозит прервать его, - яснее этой настоятельной потребности экспортировать сырье, противоречащей всем империалистическим принципам, не указывает на упадок, в котором находится Америка, и на ее грядущий крах. Тем не менее на данный момент их земляной орех подрывает продажу нашего в Марселе, и фермеры, которые, по настоянию правительства, отдали свою землю под выращивание прибыльного ореха, жалеют, что они не выращивали просо и ямс, чтобы кормить своих детей. Без франков, которые могли бы принести нам земляные орехи, у нас не хватает валюты на закупку вышедших из строя частей для чешских динамо-машин, чтобы в Истиклале не прекратилась подача электричества.
- Возможно, это не так уж и плохо, - заметил Эллелу, поглаживая чашку с шоколадом, который он осторожно попробовал и нашел безупречным. - Куш вернется к Божьему свету и не станет использовать ночь для таких дел, против которых возражает Мухаммед. "При свете дня и при наступлении ночи твой Повелитель не покинет тебя". Что принесло нам электричество, спрашиваю я, кроме безбожия и еще большей зависимости от чехословацких посредников?
Золотой зуб Эзаны сверкнул, и он положил на стол перед президентом листок желтой бумаги.
- Без блага электричества, - сказал он, - мы будем лишены подобной связи.
Эллелу прочел: ПО ВОЗМОЖНОСТИ СКОРЕЕ СООБЩИТЕ ВСЮ ИНФОРМАЦИЮ КАСАТЕЛЬНО ИСЧЕЗНОВЕНИЯ СЕНТ 73 ДОНАЛДА ГАЙБСА СОТРУДНИКА АМЕРПОМ РАБОТАЮЩЕГО СОВМЕСТНО С ФАО И ВФП БЛИЗ СВ ГРАНИЦЫ КУША. СРОЧНО. КЛИПСПРИНГЕР ЗАМГОССЕКРЕТАРЯ США.
Эллелу сказал:
- Они, должно быть, имеют в виду Гиббса. В Америке нет такой фамилии - Гайбс.
- Вероятное не всегда бывает реальным, - возразил Эзана. - Как наше правительство должно отнестись к этой телеграмме?
- Нет более красноречивого ответа, - сказал Эллелу, - чем оставить без ответа.
- Вслед за этим листком бумаги могут появиться люди. А следом за людьми - орудия и самолеты. Этот Гайбс кому-то нужен.
- Следовало написать: Гиббс, - поправил его Эллелу. - Гайбс - это оскорбительно.
- Как бы там ни было, правительство считает судьбу этого человека вопросом чести, и последствия могут быть несоизмеримы, как, к сожалению, часто бывает в делах между странами. У американцев нет свойственных азиатам качеств, как у наших советских друзей, которые получают такое непреходящее удовольствие в причинении боли поверженным и в выживании взаперти на протяжении своих зим. Американцы испытывают хроническое раздражение от своих нескончаемых выборов, которые делают из них лжегероев, и, насколько я понимаю, исторически достигли того опасного периода, когда религия, чтобы опровергнуть собственное ощущение умирания, хлещет других. Так христианство обрушилось на неверие мира после того, как Вольтер и Дарвин доказали, сколь нелепы его сети; так обедневший султан Марокко отправил в 1591 году войско через Сахару в Гао и Тимбукту и одержал победу, которая ничего ему не дала, но навеки уничтожила империю Сонхай.
- Я не знаю американцев, - солгал Эллелу. - Но я не думаю, чтобы они, только что вырвавшись из объятий генерала Тью, стали рисковать своими людьми, посылая их против голодающих Куша.
- Конечно, не станут, - согласился Эзана колючим тоном, более похожим на несогласие. - Пока не пройдет морализация по поводу провала во Вьетнаме, они будут - подобно нашим бывшим менторам французам - охотно продавать оружие обеим сторонам местных конфликтов и сохранять в прежнем виде поставки масла земляного ореха.
- Кстати, о земляных орехах и электричестве, - отважился спросить Эллелу, - не может ли Банк Франции рассмотреть вопрос о предоставлении нам еще одного займа?
- Проценты по существующим займам, мой добрый президент, плюс жалованье нашим чиновникам составляют сто одиннадцать процентов национального бюджета Куша.
От этих цифр сердце Эллелу упало.
Но Эзана сказал:
- Не волнуйся. Наши долги на самом деле открывают нам кредит, так как убеждают страны, владеющие капиталами, держать нас на плаву. Тем временем весь капитал перетекает в страны - экспортеры нефти. Однако оттуда он возвращается в страны, которые производят машины и предметы роскоши. Хвала Аллаху, нам в определенном смысле не надо больше заботиться о деньгах, так как они существуют над нами в аэросфере, смешивающейся с атмосферой, стратосферой и ионосферой, и невидимо циркулируют над нами.
- Из-за этих, как и из-за других, циркуляций у нас в Куше и нет дождя.
- Ты преувеличиваешь. Сегодня утром выпала невероятно обильная роса. В глобальной аэросфере бывают временные перепады, но по законам газообразования не может быть полного вакуума. Наш черед настанет, - возможно, он уже настает.
- В форме телеграмм от Большой Палки.