* * *
В шесть вечера Чарльз Хэмпл пришел домой, и, как обычно, Луэлла встретила его в холле. Если не считать мертвенно-бледных волос, внешне за два года болезни он не изменился. Сама же Луэлла изменилась более заметно – ее фигура стала плотнее, а глаза окружили морщинки, которые так и остались с того самого вечера в 1921 году, когда умер Чак. Но в свои двадцать восемь она все еще была красива, и на ее лице читалась сердечность повидавшего жизнь человека, как будто несчастье едва его коснулось, а затем поспешило прочь.
– Сегодня к нам заедут Ида с мужем, – сказала она. – У меня есть билеты в театр, но если ты устал, можно не ходить.
– Давай сходим.
Она посмотрела на него:
– Ты ведь не хочешь!
– Я хочу!
– Ладно, посмотрим, как ты себя будешь чувствовать после ужина.
Он обнял ее. Они вместе вошли в детскую, где их поджидали двое детей, чтобы пожелать им спокойной ночи.
Лед и пламень
Как-то раз – молодые Мэйзеры были тогда женаты уже больше года – Жаклин зашла к мужу в контору фирмы по торговле скобяными изделиями, работой которой он, более-менее успешно, управлял. Открыв дверь кабинета, она остановилась и произнесла: "Ой, прошу прощения…" Потому что ее приход прервал вполне обыденную, но в то же время интригующую сцену. В кабинете стоял молодой человек по имени Бронсон, с которым она была едва знакома; муж приподнялся из-за стола ему навстречу. Бронсон обеими руками горячо пожимал руку мужа – и даже более, чем горячо. Услышав, что вошла Жаклин, мужчины повернулись к ней, и Жаклин заметила, что глаза Бронсона покраснели.
Спустя мгновение он уже выходил и, проходя мимо нее, как-то смущенно произнес: "Добрый день". Она вошла в кабинет мужа.
– А что тут делал Эд Бронсон? – не скрывая любопытства, спросила она.
Джим Мэйзер улыбнулся, чуть прищурив серые глаза, и усадил ее прямо на свой стол.
– Просто забежал на минутку, – непринужденно ответил он. – Как дела дома?
– Все в порядке. – Она внимательно посмотрела на него. – Что ему было нужно? – продолжала она.
– Да так, зашел по одному делу.
– По какому?
– Да так, ничего особенного. Просто дело.
– А почему у него глаза покраснели?
– Неужели? – Он посмотрел на нее невинным взглядом, и они вместе рассмеялись.
Жаклин встала и, обойдя стол, бухнулась во вращающееся кресло.
– Лучше признавайся, – весело заявила она, – потому что я отсюда не уйду, пока не узнаю все!
– Ну, ладно. – Он замялся, нахмурившись. – Он просил меня оказать ему небольшую любезность.
И тут Жаклин все поняла – или, лучше сказать, интуитивно почувствовала.
– Ага! – Ее тон стал чуть жестче. – Ты дал ему в долг!
– Совсем немного.
– Сколько?
– Всего три сотни.
– Всего три сотни! – Голос зазвенел как холодная бессемеровская сталь. – Сколько мы тратим в месяц, Джим?
– Ну, где-то пять-шесть сотен, наверное… – Он неуверенно посмотрел на нее. – Послушай, Жаки, Бронсон ведь отдаст! У него просто небольшие неприятности. Он совершил ошибку, какая-то девушка из Уодмира…
– И еще он знает, что ты славишься как легкая добыча, вот он к тебе и пришел, – перебила Жаклин.
– Нет, – упрямо возразил он.
– А тебе не пришло в голову, что эти три сотни могла бы потратить, например, я? – спросила она. – Неужели ты не помнишь, что не далее как в ноябре мы не смогли себе позволить даже короткую поездку в Нью-Йорк?
Улыбка медленно сползла с лица Мэйзера. Он пошел и прикрыл дверь кабинета.
– Послушай, Жаки, – начал он, – ты просто не понимаешь. Бронсон – один из тех, с кем я практически ежедневно обедаю. Мы дружим с детства, мы ходили в одну школу. Неужели ты не понимаешь, что я – именно тот, к кому он должен обращаться в первую очередь, когда у него неприятности? И вот поэтому-то я и не мог ему отказать!
Жаклин повела плечами, будто пытаясь стряхнуть с себя его аргументы.
– Ну что ж, – все взвесив, сказала она, – я все равно считаю, что он – ненадежный человек. Он вечно навеселе, и если он не желает работать, это его дело, но он не должен жить за твой счет.
Теперь они сидели по разные стороны стола, и оба говорили друг с другом так, как обычно разговаривают с детьми. Все фразы начинались с "Послушай!", а на лицах было написано, что ситуация, конечно, вынуждает терпеть, но всему есть предел.
– Если ты не понимаешь, то я не смогу тебе объяснить, – заключил Мэйзер по истечении пятнадцати минут тоном, который для него означал крайнюю степень раздражения. – Мужчины иногда имеют особые обязательства, и с этим приходится считаться. В таких случаях не приходится выбирать, давать или не давать, особенно если учесть, как много в делах вроде моего значат хорошие отношения с людьми.
Говоря это, Мэйзер надевал пальто. Он собирался вместе с женой поехать на трамвае домой на обед. Автомобиля у них сейчас не было – старый они продали и собирались купить новый весной. Но именно сегодня трамвай был явно не лучшим выбором. При других обстоятельствах спор в кабинете был бы забыт, но то, что произошло потом, раз бередило царапину так, что возникло серьезное раздражение темперамента.
Они заняли места в передней части вагона. Февраль подходил к концу – резкое бесцеремонное солнце превращало тощий снежок в грязные быстрые ручьи, разбегавшиеся по уличным водостокам. Поэтому в вагоне народу было меньше обычного – никто не стоял. Вагоновожатый даже приоткрыл окно, и слабый ветерок выдувал из вагона последнее дыхание зимы.
Жаклин неожиданно пришла в голову приятная мысль о том, что сидящий рядом с ней муж заметно выделяется красотой и ростом. Как глупо было пытаться его изменить! В конце концов, этот Бронсон ведь может и вернуть деньги, и уж тем более эти три сотни были отнюдь не целым состоянием. Само собой, лучше бы он так не де лал, но все же…
Ее размышления были прерваны образовавшейся в проходе толпой пассажиров. Жаклин подумала: ну почему они все кашляют и не прикрывают рот рукой? Хоть бы Джим поскорее купил новую машину! Кто знает, какие болезни можно подхватить в этих трамваях…
Она обернулась к Джиму, чтобы сказать ему об этом, но Джим в этот момент встал и уступил место даме, стоявшей в проходе рядом с ним. Дама, одобрительно хмыкнув, уселась. Жаклин нахмурилась.
Женщине было под пятьдесят, размеров она была необъятных. Сначала она довольствовалась уступленной ей частью сиденья, но уже через мгновение она стала расширяться и распространяться, занимая складками своего жира все больше и больше места, и процесс стал все больше походить на безжалостное вытеснение. Когда вагон качало в направлении Жаклин, дама скользила вместе с ним, но когда колебание переходило в противоположную фазу, она умудрялась мастерски закрепиться, удерживая отвоеванную позицию.
Муж качался, держась за поручень. Жаклин поймала его взгляд и сердитым взглядом продемонстрировала свое отрицательное отношение к его поступку. Он, тоже взглядом, извинился и стал внимательно разглядывать наклеенную в вагоне схему маршрутов. Толстуха вновь надвинулась на Жаклин – теперь она уже практически лежала на ней. Затем ее одутловатое лицо с противными глазами повернулось к миссис Джеймс Мэйзер, и толстуха громко раскашлялась – прямо ей в лицо.
Со сдавленным восклицанием Жаклин встала, энергично протиснулась сквозь жирные колени и стала проталкиваться в конец ваго на, порозовев от ярости. Там она ухватилась за поручень, а за ней сейчас же последовал муж в состоянии заметной тревоги.
За оставшиеся десять минут езды они не обменялись ни словом и молча стояли бок о бок, а сидевшие перед ними мужчины шуршали газетами и увлеченно рассматривали страницы карикатур, ни на секунду не отрывая взгляды от бумаги.
Лишь выйдя из вагона, Жаклин взорвалась.
– Глупец! – громко закричала она. – Ты видел эту кошмарную тушу, которой ты уступил место? Хоть раз можно было подумать обо мне, а не о первой попавшейся жирной самодовольной прачке?
– Да откуда же я мог знать…
Но Жаклин еще никогда не была на него так зла – злиться на него обычно было просто невозможно.
– Ты же видел, что ни один этих мужиков не уступил мне места? Неудивительно, что в понедельник вечером ты так устал, что не смог даже выйти со мной погулять! Наверное, ты уступил место какой-нибудь… Какой-нибудь мерзкой прачке-полячке, которая здорова, как бык, и просто обожает стоять на ногах!
Они шли по слякотной улице, не глядя на дорогу и все время наступая в лужи. От смущения и огорчения Мэйзер не мог ни попросить прощения, ни даже сказать что-нибудь в свою защиту.
Жаклин замолчала и вдруг повернулась к нему, ее глаза блеснули. Слова, которыми она обобщила свое видение этой ситуации, стали самым неприятным из всего, что ему приходилось когда-либо слышать.
– Твоя проблема, Джим, и причина того, что ты такой простак, – это твои жизненные принципы, которые достойны студента-первокурсника! Видишь ли, ты – профессиональный "отличный парень"!
II
Инцидент и ссора были забыты. Добродушие Мэйзера за какой-то час смогло сгладить все углы. Еще несколько дней история напоминала о себе все тише и тише, а затем все о ней забыли, и она окончательно погрузилась в темницу забвения. Я говорю "в темницу", поскольку забвение, к сожалению, никогда не бывает окончательным. Предмет исчез с горизонта, заслоненный тем обстоятельством, что Жаклин, с присущим ей самообладанием и холоднокровием, приступила к длительному, выматывающему и трудному делу вынашивания ребенка. Ее врожденные склонности и предрассудки стали заявлять о себе все больше и больше, и ей становилось все труднее не обращать внимания на некоторые вещи. Наступил апрель, а они так и не купили автомобиль. Мэйзер совершил неожиданное открытие – у него не было практически никаких накоплений, а ведь буквально через полгода у него на руках окажется полноценная семья! Это его встревожило. Впервые вокруг его честных добрых глаз показались морщинки – первые, маленькие и незаметные, как тени. Теперь он задерживался на работе даже после того, как на город спускались весенние сумерки, и часто приносил домой бумаги, с которыми не успевал ознакомиться за день. Новую машину пришлось на время отложить.
Апрельским вечером в магазинах на Вашингтон-стрит было не протолкнуться. Жаклин медленно прогуливалась вдоль витрин, размышляя – без всякого страха и подавленности – о том, что скоро ее жизнь неминуемо станет иной. В воздухе уже повисла сухая по-летнему пыль; солнечные лучи весело отскакивали от стекол витрин, превращаясь в бензиновые радуги там, где в лужицах на асфальте стояли автомобили.
Жаклин остановилась. У обочины, футах в шести от нее, был припаркован новенький сияющий спортивный родстер. Рядом с ним разговаривали двое мужчин, и она услышала, как один беззаботно сказал другому: "Ну, как тебе? Купил вот сегодня утром"; и в тот же момент она его узнала – это был Бронсон-младший! Жаклин тут же развернулась и мелкими шажками торопливо направилась в контору к мужу. Вежливо кивнув секретарше, она прошла прямо в кабинет. При ее неожиданном появлении Мэйзер с удивлением оторвал взгляд от стола.
– Джим, – не успев отдышаться, начала она, – Бронсон отдал тебе те три сотни?
– Да нет, – нерешительно ответил он, – пока нет. Он появлялся на прошлой неделе, сказал, что пока у него туго с деньгами.
Ее глаза сверкнули злым торжеством.
– Да что ты говоришь? – в сердцах произнесла она. – Ну, так вот: он только что купил новый спортивный родстер, который стоит не меньше чем две с половиной тысячи долларов!
Джим недоверчиво покачал головой.
– Я сама его видела, – убеждала его она. – И слышала, как он рассказывал, что только что его купил!
– Но мне он сказал, что у него нет денег… – беспомощно повторил Мэйзер.
Жаклин сдалась. Из ее груди вырвалось нечто похожее на вздох со стоном.
– Да он же просто тебя использовал! Он знал, что ты простак, и просто тебя использовал! Неужели ты не понимаешь? Он хотел купить машину за твой счет, и он ее купил! – Она горько рассмеялась. – Он, наверное, чуть не надорвался от хохота, вспоминая, как легко он тебя облапошил.
– О, нет! – возразил Мэйзер, потрясенный этой мыслью. – Может, ты его с кем-нибудь перепутала…
– Мы ходим пешком, а он разъезжает в авто за наш счет! – с негодованием перебила она. – Как смешно – действительно смешно! Если бы это меня не бесило, получилась бы отличная шутка. Подумай сам! – Ее тон стал резче, она пыталась сдерживаться, но теперь она говорила с оттенком презрения. – Ты половину своего свободного времени проводишь, делая что-то для людей, которые в грош тебя не ставят и которым абсолютно на тебя наплевать. Ты уступаешь места в трамваях всяким свиньям, а сам так устаешь, что дома даже пошевелиться не можешь. Ты работаешь во всяких общественных комитетах, это занимает не меньше часа в день – ты мог бы потратить этот час на дело, – но ты не получаешь за это ни цента! Тебя вечно все используют – я больше этого не вынесу! Я думала, что вышла замуж за человека, а не за профессионального самаритянина, который готов выручить любого и взвалить на себя весь мир!
Завершив свою обличительную речь, Жаклин вдруг покачнулась и осела на стул – нервы не выдержали.
– А в то же время, – отрывисто продолжила она, – ты нужен мне. Мне нужны твоя сила, твое здоровье, твои руки и твоя поддержка. Но если ты… если ты отдаешь все это другим, мне остается так мало, что для меня…
Он опустился рядом с женой на колени и обнял ее. Ее голова послушно легла ему на плечо.
– Прости меня, Жаклин, – тихо сказал он, – я буду осторожнее. Я сам не знал, что делаю.
– Ты самый добрый на свете, – глухо пробормотала Жаклин, – но мне нужен весь ты и все лучшее в тебе!
Он гладил ее по голове. Несколько минут они так и сидели, не говоря ни слова, словно достигнув нирваны мира и взаимопонимания. Затем Жаклин неохотно приподняла голову, потому что в дверях послышался голос мисс Клэнси, прервавший идиллию:
– Прошу прощения…
– Что такое?
– Посыльный пришел, у него какие-то коробки. Там наложенный платеж.
Мэйзер встал и вышел вслед за мисс Клэнси в приемную.
– Пятьдесят долларов, пожалуйста!
Он открыл кошелек: там было пусто. Он забыл зайти утром в банк.
– Минуточку, – рассеянно сказал он. Он думал о Жаклин – Жаклин, которую он оставил в одиночестве и отчаянии ждать его в соседней комнате.
Он вышел в коридор, открыл дверь напротив с табличкой "Клэйтон и Дрейк, брокеры" и, распахнув внутреннюю дверь, подошел к человеку, сидевшему за конторкой.
– Доброе утро, Фред, – сказал Мэйзер.
Дрейк, низенький, лет тридцати, в пенсне и с лысиной, привстал и пожал ему руку:
– Привет, Джим. Чем могу помочь?
– Там ко мне пришел посыльный, у него какие-то коробки с наложенным платежом, а у меня ни цента наличными. Не выручишь полтинником до вечера?
Дрейк пристально посмотрел на Мэйзера. Затем, медленно и выразительно, покачал головой – не вниз и вверх, а из стороны в сторону.
– Извини, Джим, – сухо ответил он, – я взял себе за правило никогда не одалживать деньги никому и ни на каких условиях. Я не раз видел, как из-за этого рушится дружба.
Рассеянность Мэйзера уже прошла, он издал односложное восклицание, совершенно явно выражавшее его изумление. Затем автоматически включился присущий ему такт, придя на помощь и продиктовав нужные слова, несмотря на то что разум его вдруг оцепенел. Его первым инстинктивным побуждением стала необходимость облегчить Дрейку угрызения совести из-за отказа.
– Да-да, я понимаю. – Он кивнул головой, как бы выражая свое полное согласие, будто он и сам частенько подумывал о том, чтобы занять именно такую позицию. – Да, я вполне тебя понимаю. Ну что ж… Я просто… Да нет, такое правило, конечно, нарушать нельзя. Это очень правильно.
Они поговорили еще немного. Для Дрейка все это дело выглядело совершенно естественным; свою роль он явно исполнял уже не первый раз. Он одарил Мэйзера абсолютно искренней улыбкой.
Мэйзер вежливо удалился в свою контору, и Дрейк подумал, что это самый тактичный человек в городе. Мэйзер умел создавать такое впечатление. Но, войдя в свой кабинет и увидев, как жена безрадостно уставилась на светящее в окне солнце, он обнял ее, а на его губах появилась невиданная ранее усмешка.
– Ну, ладно, Жаки, – медленно произнес он, – видимо, ты во многом права, а я был чертовски не прав.
III
За следующие три месяца Мэйзер пересмотрел свои привычные взгляды. Его прежняя жизнь была необычайно счастливой. Те самые трения между людьми, между человеком и обществом, которые снабжают большинство из нас шкурой грубых, циничных и придирчивых склочников, в его жизни случались на редкость нечасто. Раньше ему никогда не приходило в голову, что его иммунитет тоже имел свою цену, но теперь он видел, что сплошь и рядом, причем постоянно, ему приходилось уступать дорогу во избежание вражды и даже обыкновенных споров.
Например, он одолжил знакомым много денег – порядка тысячи трехсот долларов, – а теперь, в новом свете, он осознал, что эти деньги к нему больше никогда не вернутся. Грубый женский разум Жаклин осознал это уже давно. Лишь теперь, когда благодаря Жаклин на его счету в банке появились деньги, он стал жалеть об этих займах.
Он также понял, насколько права она была в том, как много его времени и энергии расходовалось на всяческого рода услуги другим – чуть-чуть здесь, немного там; общая сумма выходила довольно круглой. Ему нравилось помогать людям. Он чувствовал себя прекрасно, когда о нем хорошо думали; но теперь он стал спрашивать себя, а не потакал ли он, таким образом, своему тщеславию – и не более того. Упрекая себя, он был к себе, как всегда, несправедлив. Ведь Мэйзер, по сути, был настоящим и безнадежным романтиком!
Он решил, что такой саморасход утомлял его к вечеру, понижал эффективность его работы и делал менее надежной опорой для Жаклин, которая с каждым месяцем становилась все тяжелее и утомленнее и все долгие летние вечера проводила на тенистой веранде в ожидании, когда на дорожке раздастся звук его шагов.
Чтобы не сбиться с нового курса, Мэйзер отказался от многих вещей – среди них был и пост президента ассоциации выпускников университета. За бортом остались и другие, менее почетные обязанности. Когда его избирали в какой-нибудь комитет, все остальные участники по традиции тут же избирали его председателем, а сами растворялись где-нибудь на заднем фоне, где их было не так-то просто отыскать. С этим было покончено. Он также стал избегать тех, кто был склонен просить о какой-либо помощи, – он стал избегать этих пристальных жаждущих взглядов, часто устремлявшихся к нему в клубе.