Его на деревне уважали, отца. По имени-отчеству называли. В деревне - все на виду, не каждого по отчеству назовут, повеличают. А вот больше его нет, Шуркиного отца, Павла Тимофеича Городилова. Остались они с матерью - три сына его: Александр Павлович, Федор Павлович да Тимофей Павлович. "Три богатыря, - усмехался, бывало, отец - ничего не страшусь. Любую беду шутя отведу".
- Ну, Шурка, - сказала после похорон мать, - без отца мы на весь век наш. Осиротели. Ребятишки малые еще, вся надежда на тебя. Мне стариться - вам расти. Пока жива, силы есть, буду подымать вас, а вы мне помогайте. Держаться нам друг за друга надо крепко…
А Шурка и без материных слов понимал, каково им придется. Помогать он всегда помогал, насколько хватало сил его и умения, а теперь втройне стал стараться. И братьев приучал. Тимка, тот послушный. Что ни заставь, сделает. Шурка с Тимкой в отца уродились: узколицы и волосом темно-русы. А Федька в мать весь: бойкий, круглолицый, волосы рыжеватые. А к работе не шибко тянется. Скажешь, и будто не слышит. Шурка ему поддал разок - сразу присмирел, изменился. Тетради свои братья Шурке показывают, уроки отвечают. Он им растолковать готов всегда, что неясно. Федька "по арифметике плохо успевает", не любит задачки…
"Надо их подстричь перед школой, - думает на ходу Шурка, - лохматые оба". Отец подстригать умел: ножницы да гребешок. Мужики к нему по субботам перед баней подстригаться ходили. "Как здоровье, Павел Тимофеич, - спросят от порога, - подровняешь маленько?!" Отец никому не отказывал. Шурка, глядя, научился возле него немножко парикмахерству. Братьев подстригает, товарищей…
Каникулы заканчивались, до начала занятий оставалось три дня. Быстро пролетели. Каникулы всегда быстро проходят, как и лето. А зима тянется, тянется, ни с места. Тимка с Федькой пойдут в свою, четырехклассную, а Шурка во Вдовино, в семилетку, где он учится последний год. Каникулы - хорошо… Только вот с дровами… Мать надеялась за время каникул два раза быка выпросить, а не получилось. Снова через неделю вряд ли дадут. Потому сегодня надо привезти настоящий воз. Воз Шурка накладет-увяжет, не впервой ему за дровами отправляться, да потянет ли бык. Шурка свое дело сделает, это даже и не половина работы: напилить-наложить, а так - пустяки, главное - дотащить воз до дома. Здесь уже все зависит от Старосты. Даст бог, довезет.
Сколько этих дров уходит за зиму! В одном только дворе, если сложить сожженные кряжи в кучу, - гора получится. У кого изба крепкая, из толстых, ровных, хорошо просушенных бревен срублена, между бревен моху положено достаточно, сени рубленые, окна с осени заделаны старательно, завалинки широкие подняты, - в такой избе зимовать можно, она тепло хранит, холод не пускает. А ежели избенка никудышная, тут уж знай одно: подбрасывай поленья в печку. В любой избе две печки сложено: большая, русская, и маленькая - голландка.
Их, Городиловых, изба не то чтобы уж совсем старая, но и не новая, более двадцати лет стоит - подсчитывал, вспоминает Шурка, отец. С осени утеплять принимались избу всей семьей, как только могли. А все одно. Еще морозы когда в безветрии, терпимо, а как метели разгулялись, ветра - сколь ни топи с вечера, за ночь выстудит, на полу и под тулупом не продержишься. Да на полу и не спала семья. Мать с отцом на кровати, Тимку иногда брали в средину, когда попросится к ним. А то все трое ребят на печи, Тимка, как самый младший, к чувалу ложился, теплее чтобы, рядом с ним Федька, крайний Шурка. Печь широкая, места хватает. Полати были у них, между печью и дверьми, но высокие больно, под самым потолком - тесно там, не повернешься лишний раз. Тимку хотели на полати определить - не согласился. Сейчас с матерью спит на кровати.
Мать дрова экономит, лишнего полена не положит в огонь. Да как ни экономь, топить надо, в холодной избе не станешь сидеть. Привезет Шурка воз - распилят сразу кряжи, расколют чурки, поленья в поленницу сложат или просто ворохом оставят в ограде, в сторонке, чтоб не мешали. Неделя прошла, начало другой, глядь - дров опять нет, как тают. Иди в контору. Летом, если с зимы остался какой запас дров, боже упаси хоть одно полено из них взять. Щепки собирают, палки всякие. Жердина прогнила, проломилась в городьбе, новую срубил в согре, притащил, поставил на место старой, старую - на дрова. За хворостом отправляются: кусты рядом. Мать, возвращаясь домой с фермы или с поля, увидит где обломок доски, жердины конец, ветку сухую - несет в ограду. И ребятишек так приучила. Иной раз на дальних сенокосах заметит в согре сушину, сломит руками, под мышку и тянет ко двору - на две растопки хватит. Летом не для тепла топят, лишь бы поесть сварить. У иных печурки летние в оградах под тесовыми крышами сложены, или на тагане варят. Треножник такой, с обручем, на обруч чугун опускают, под чугунок подкладывают хворост, щепье - быстро закипает. У Городиловых летней кухни нет, голландку мать редко топит, если дожди - тогда, обычно же на тагане готовят, в ограде. Таган на кирпичи ставят, повыше чтобы…
Въехали в бор. Росли здесь в основном сосны, потому бор и назывался сосновым. Много было берез, особо по краю. Осины редки. Осиновые острова - высокие сухие места - встречались в глуши бора, на островах жили лоси. "Лосиные острова", - зовут издавна мужики-охотники такие места.
Проехав немного, Шурка остановил быка, оглянулся. Дорога разветвлялась на несколько рукавов, которые недалеко уходили в глубь леса - на версту, полторы. Краем бора подходящие деревья давно спилили, остались толстые старые березы, суковатые и корявые, такие на дрова не годились. Шурка замер, прислушиваясь: где-то неподалеку стучал дятел. Повертел головой, но дятла не увидел.
- Но-о! - крикнул, направляя быка в один из правых рукавов. - Давай, Староста! - закричал громче, чувствуя, как трясется, не слушается нижняя челюсть. Стал прыгать, ухая, сводил-разводил руки, присел несколько раз подряд, отставая, догоняя сани, - и все никак не мог согреться, дрожал. Он знал, что скоро согреется, помашет топором и ему станет жарко, развяжет тогда тесемки под подбородком, а то и поднимет, завернет наушники. Но сейчас… О-ох, ну и мороз - морозище! Ну и денек выпал - закачаешься!..
Бык шел, и Шурка шел за санями, отбросив на плечи воротник шубы, поглядывая по сторонам, высматривая березки по силе и не шибко далеко от дороги. Но ничего нужного не попадалось - толстенные березы, таловые кусты, вон черемуха, а то все сосны - высокие, ровные и гладкие, что идут на строительство, а также кривые и суковатые и - маленькие сосеночки, с пушистыми мягкими веточками. Сорвешь с такой ветки иголки, пожуешь - запах, будто в летнюю жаркую пору в бор попал. На полузанесенных трухлявых пнях - белые колпаки снега. Какой бы силы ни бушевал в полях ветер - в бору, понизу, всегда тишь, только по верхушкам ровный глухой шум. Перекатами. Хорошо слушать его, сидя под сосной, закрыв глаза…
Шурка проехал в конец своего следа, где в декабре еще валил деревья. Вот и разворот. Но рядом со следом ни одной березы не было, да хоть и была бы, что толку - лесиной не обойдешься, на воз две, а то и три надо. Бык остановился. Шурка снял шубу, свернул мехом внутрь, положил на головашки саней. Саженях в пятидесяти от того места, как обрывался путь, среди мелкого ельничка росли три ровные прогонистые березы, из каждой четыре кряжа свободно можно было выгадать. Шурка березы эти раньше высмотрел, да обошелся другими, что возле дороги, чтобы не лезть в снег. Повернув на старый след, парнишка как-то и не думал о них, не был уверен, что березы целы: три недели прошло, как приезжал за дровами. Но березы стояли. Увидев их, Шурка обрадовался и не обрадовался. Хорошо, что березы на месте, искать не надо другие, но бить дорогу к ним ему не хотелось. А если здесь, на твердом месте, оставить сани, то кряж за кряжем оттуда, в снегу по пояс, ни в какую не перетаскать. Ни волоком, ни катком, ни переброской: мужичья сила нужна. Да и мужик из такой дали вряд ли станет носить. Никто не любит съезжать с торной дороги в снег. Если березы неподалеку, лучше на себе принести кряжи, веревкой вытянуть к саням: меньше хлопот. А загони в снег, нагрузи и бойся: не каждый бык на дорогу выберется с возом.
Шурка раздумывал: не повернуть ли назад, проехать по другому свертку, поискать. Но жалко было оставлять березы. Березы - как свечи, без сучков до самых вершин, верных четыре кряжа из каждой, такой возяка будет - позавидуют. А искать - найдешь ли. Эти же скоро спилят - сам и пожалеешь потом. Нет, надо валить.
Шурка проворно взял веревку, привязал концы ее к бычьим рогам, расставив ноги, стал стоймя на сани и, понужнув быка, шлепая веревкой - вожжами по спине, направил к деревьям. Бык шагнул, сразу провалившись по брюхо. Сверху снег ровный, волнами, холмиками лежит, не знаешь, много ли его здесь нанесло. Под пластом снежным не поляна - кочки, пеньки встречаются от срезанных деревьев. Шурка приседал на санях, вдавливая их в снег, натягивая то правую, то левую вожжу. Плавно обогнув березы, выехал на прежнее место. И еще раз так проехал. И еще. Снег глубокий, кочек много: низинка тут вроде. Сейчас сани идут легко, а наложи дров - осядут вязками, стягивающими копылья, на кочки, и все. А то на пень попадешь - еще хуже. С кочки, бывает, сдернет бык сани, а уж на пень налетел - страшнее не придумаешь: развязывай веревку, сбрасывай кряжи. Освободил сани, переложил воз, отъехал - снова пень.
Все это Шуркой уже испытано, потому он решил не рисковать. Бык старый, больной, слабосильный - не вывезти ему воз отсюда. Надо так сделать: свалить березы, раскряжевать, по два-три кряжа вывезти на торную дорогу, свалить там сбочь, установить сани на твердый след, наложить воз, увязать и со спокойной душой трогаться. Лишняя работа, правда, кряжами перевозить, но что поделаешь. Зато - опаски никакой, да и не шибко-то и далеко здесь - шаги считанные. Семь раз примерь, как учит пословица.
Так решил. Выехал на старую дорогу, развернул быка головой в бор, положил ему сена, взял пилу, топор и пошел, проваливаясь, к березам. Оглянулся: Староста ел сено. Ест - хорошо, сил наберет. От берез до быка было далековато, не достать, ведь валить Шурка обязательно будет в сторону быка: ближе тогда возить. Обычно быка ставят подальше, чтобы не зацепить верхушкой падающей березы. Не дай бог, хлестанет его ветвями или собьет-сомнет: подумать жутко. Бабы те полверсты не доезжают: боятся за быка.
Шурка подошел к крайней березе, ударил обухом по стволу - с вершины на плечи ему, на шапку посыпался снег. Положив пилу и топор, он задрал голову посмотреть, куда клонит береза, но береза была пряма и смотрела точно в небо. Это была молодая, не очень и толстая, - в обхват, сильная береза, береста ее еще не потрескалась от земли, не превратилась в кору, береста сплошь была гладкой, плотной, белой, а по бересте от снега самого до развилки, до сучьев, величиной в пол-ладошки, кое-где лепились по стволу бурые лишайники… И две другие березы были такие же. Они стояли недалеко, одинаковые почти, будто стали расти в один день и росли, не стараясь перегнать одна другую, не мешая, не застя света. Отдавать кому-то такие березы грешно.
- Ух ты! - радуясь, воскликнул Шурка. - Ну и березы! Ну и красавицы! Три сестрицы! Все равны, как на подбор! Погодите-ка, сейчас вот я примусь за вас! Три сестрицы, три девицы, три веселых молодицы! А ну-ка, поберегитесь, матушки мои!..
В лесу Шурка говорил сам с собой, чтобы не так было одиноко. Дорогой он иногда беседовал с быком. А в бору не потому разговаривал, что боялся, так работа спорилась лучше. Да и кого было здесь бояться. Волки в лесу Шегарском не водились, медведи жили, но они теперь лежали по берлогам, в глуши, на осиновых островах: по краю бора медведи берлог не делали. Лоси еще… так лось на человека не кидается, если не ранен. Да и не подойдет он на шум. Шурка читал в книжке "Охотничьи рассказы", что иногда, притаившись в густых ветвях, лесная кошка, рысь, хищная и ловкая, прыгает на плечи охотника, стараясь перекусить шею. Но ни с кем из деревенских мужиков-охотников не случалось ничего подобного, никто не слышал, чтобы сиганула с дерева на кого-то, как на лося, росомаха и принялась кусать шею. Рыси были в тайге, следы попадались изредка. Но никому еще не довелось подстрелить кошку или поймать в капкан. Да и не встречал, наверное, никто ее ни разу. Интересно бы взглянуть издали, что это за зверина такая злющая.
В глубине бора гулко лопнуло дерево: мороз жал, но Шурка не боялся уже его; пританцовывая, он кружился вокруг березы, отаптывая снег, чтобы удобнее было валить с корня. Кто ленив или торопится, сильно-то не отаптывает, обойдет разок, согнется чуточку и начинает пилить на уровне живота своего - пень высокий остается. Это не по-хозяйски. Пень от земли должен на полторы, ну, две четверти подыматься. А оставь высокий, в другой раз сам же на него и налетишь, посадишь сани. Помнить надобно каждую мелочь. Один мужик в лес поехал, забыл надеть рукавицы…
Но сначала березу подрубить следует, подрубить с той стороны, в какую ты намерен свалить ее. Хорошо, когда береза с наклоном и наклон в нужном направлении: подрубил, подпилил - она сама упадет, не надо и подталкивать. Под ветер удобно валить, но на ветер - не приведи господь, намучаешься. Вырубай рогатину, упирай ее под нижний сук или прямо в ствол, наваливайся грудью на черенок и дави что есть мочи, пока в глазах не позеленеет. Одному в таком случае ничего не сделать, вдвоем если: один должен толкать, другой - успевать пилить: пилу то и дело зажимает. Прямая береза неизвестно как поведет себя. Ты направляешь ее к дороге, а она развернулась на срезе и - на тебя. Пилу запросто сломает. А то верхушкой угадает на другую березу, в развилку как раз, меж сучьев крепких, тогда отступайся, сил не трать, бросай и принимайся за другую.
Какую ни вали, сноровка и уменье нужны, потому сперва стоит оглядеться, прикинуть, что и как. С отцом надежнее было, спокойнее, отец все знал, каждую зацепку предусматривал заранее и не ошибался. Работают, бывало, а он попутно объясняет Шурке, что к чему. Вторую зиму один ездит в бор Шурка, своим умом до всего дотягивать приходится, на себя надеется. Все, что познал с отцом, пригодилось и не помешало ничуть.
Осмотрев топор, пригибаясь с каждым взмахом, Шурка начал подрубать. Тесемки шапки под подбородком он развязал, но рукавицы, пока руки окончательно не размякли, разнизывать не стал. "А-ах! А-ах!" - покрякивал он.
- Тепло ли тебе, молодец?! Тепло ли тебе, красный?! - спросил себя Шурка, передыхая. И засмеялся. Давно, в первом или во втором классе, научившись читать, прочел он книжку сказок. Была в книжке сказка "Морозко", как старуха приказала старику увезти ненавистную падчерицу в зимний лес и бросить там. Увез старик дочь свою в темный лес, оставил со слезами ее под косматой елью и уехал. Сидит девица под елкой на корточках, горюет, а Морозко по елкам пощелкивает, потрескивает, на девицу поглядывает да и спрашивает: "Холодно ли тебе, девица? Холодно ли тебе, красная?" И так несколько раз. Девица дрожит, замерзла, но не признается Морозу, говорит, что тепло. Тогда Морозко сжалился над девицей, накрыл шубами, согрел одеялами пуховыми, одарил подарками дорогими. "Главное, не поддаться сразу морозу, не покориться, - думает Шурка. - Что же это я, хуже девчонки той, получается?! А ну-ка!"
Древесина прокалилась, топор отскакивает. Топор рабочий - для леса, не плотницкий, он и тяжелее, и вытачивать его слишком не требуется: выкрошится лезвие о мерзлую древесину. Топор должен быть удобным, топорище надежным, руби и осторожничай. Сломал топорище, злись не злись - садись в сани да и поезжай в деревню за другим. А другого в доме нет, если есть - колун, чурки витые, суковатые разваливать. Беги к соседу, а он не всегда даст - вот так. Потому руби и помни: без топора в лесу делать нечего. Ноги береги, не увлекайся.
Подрубает Шурка, помня обо всем. Не щепа из-под топора - оскрестки летят. Подрубил. Но ничуть не согрелся, оцепенение морозное даже не сошло с него. Надо топор на время отложить: пила быстрее греет. Валить дерево с корня одному неподручно хоть летом, хоть зимой. Либо нагибаться надо низко-низко, либо на корточки садиться. Но на корточках разве попилишь? Лучше всего на одно колено опуститься, но и этого никак делать нельзя: штаны тотчас же промокнут, колено занемеет, не отогреешь уже ни в какую. Сгибайся и пили - один выход, не раздумывай, никто на помощь не прибежит тебе.
Пила длинная, гибкая, не слушается, свободный конец виляет, раскачивается вверх-вниз, в снег втыкается. Но Шурка отоптал старательно - простору много. Главное - запилить. Правой рукой за ручку бери, левой - за средину пилы и запиливай не спеша, потом легче пойдет. Запиливать следует не прямо, как будто чурку отрезаешь, а под углом, чтобы не пошла на тебя береза, но опять же, не сильный наклон давай - зажимать пилу станет.
Раз, другой туда-сюда протянул пилу Шурка, береста тоненько задралась под зубьями в обе стороны, опилки посыпались: не пилит - грызет пила древесину. Когда валишь с корня березу - помощь чья-то всего нужнее. Держись Федька в минуты эти за противоположную ручку пилы, тогда бы запил правильным вышел и пила ровно б ходила. А зажмет береза, тот, кто посильнее, плечом навалится на нее и давит - толкает, а второй пилит в это время, спешит. Ну, да что толку рассуждать, на то он и мужик, чтобы в лес-поля один ездить. Валил раньше, свалит и на этот раз, никуда она не денется. Некоторые с половинной пилой в лес едут. Бывает, сломается пила пополам - половинки не выбрасывают. Одному с такой, укороченной, пилой удобнее в лесу и валить, и кряжевать. Да и дома кряжи на козлах пилить, если один пилишь. Но пила обычно одна в доме, хозяин бережет ее, как и веревку, как и другую важную, нужную вещь, без которой не обойтись и дня. В лесу осторожен, это уж редкий случай - переломит деревом пилу. Чаще всего ломается пила, когда с корня валишь: тут уж не зевай, не лови ртом ворон-галок, засмеют…
Запилилось, пальца на два прошла пила в березу. Немножко неровен, правда, запил, но уж как получилось. Шурка переступил на месте, встал поудобнее, нагнулся низко и, взявшись обеими руками за ручку, начал пилить - уже не срединой, как при запиле, а пуская пилу почти на всю длину полотна. В согбенном таком положении в работе участвовало без малого все тело: двигалось, согреваясь. Шурка не разогнулся для роздыха до тех пор, пока пила полностью не скрылась в прорези, и еще попилил, чтобы в прорезь можно было вставить лезвие топора, на случай если береза вдруг станет зажимать пилу. Он поднял голову на минуту какую-то, поправил шапку, взглянул на быка, на березу и опять склонился к пиле, отметив мысленно, что тяжеловаты будут кряжи: по мужику дерево, не по нему. Сердцевину березы прогрызла пила, оставалось в ладонь шириной древесины, Шурка задержал пилу, просунул в прорезь, насколько можно было, лезвие топора, обнял березу левой рукой, подпер ствол левым плечом, правой же рукой, поймав ручку пилы, стал пилить дальше, не пилить, а шмурыгать, но все равно - пилить, и все давил плечом, стараясь дать березе крен, хоть на сантиметр пересилить ее, а уж там она пойдет сама по себе, никакой силой не удержишь.