Пан Серафим тоже читал утренние молитвы, от времени до времени поглядывая то на ксендза, то на девушку, то на Букоемских, ехавших рядом с нею на своих конях, то на деревья и лесные полянки, омытые утренней росой. Наконец, окончив последнюю молитву, он глубоко вздохнул и, обратившись к старику, проговорил:
- Ваше преподобие, вы, кажется, в хорошем настроении.
- И вы также, - ответил ксендз.
- Верно. Пока человек не тронется в путь, он суетится, хлопочет и заботится; только когда ветер обвеет его в поле, ему становится легко на душе. Помню, когда десять лет тому назад мы шли под Хотин, все люди были как-то так странно веселы, что, хотя на дворе был ноябрь и страшная непогода, многие поснимали с себя епанчи, вследствие той теплоты, которая исходила из их сердец. Но и Господь Бог, пославший в то время такую великую победу, пошлет ее и теперь, так как вождь тот же самый, да и отвага и мужество не меньшие. Я знаю, многие хвалят то шведские, то французские, то даже немецкие войска, но против турок нет лучше нашего солдата.
- Я слышал, как его величество король говорил однажды то же самое, - отвечал ксендз. - "Немцы, - говорил он, - терпеливо стоят под огнем, но, атакуя, моргают глазами, а моих, - говорит, - стоит только свести носом к носу, и я уже спокоен, что они выбреют их так, как ни одна кавалерия не выбреет". И совершенно правильно. Щедро наградил нас Господь удалью и не одну только шляхту, но и крестьян. А, например, наша полевая пехота. Как плюнет на руку да как двинется с мушкетами вперед, так перед ней даже и самые сильные янычары не устоят. Мы оба это видели не раз.
- Только бы Господь сохранил Стаха и Яцека здоровыми, а я буду очень рад, что они выступят в первом бою против турок. Ну, а как вы, ваше преподобие, думаете, против кого турки двинут свои главные силы?
- По моему мнению, против австрийского императора, потому что они уже воюют с ним, поддерживая венгерских мятежников; но у турок найдутся две или три армии, и потому неизвестно, где нам придется, в конце концов, встретиться с ними.
- Вероятно, по этой причине у нас еще до сих пор нет главного обоза, а войска, судя по доходящим вестям, постоянно переходят с места на место. Стоят полки с паном Яблоновским под Трембовлей; другие направляются к Кракову, третьи - кому куда вздумается. Не знаю, где находится сейчас воевода Вольшский и где полк Збержховского. Иногда я думаю, что Стах не пишет так давно потому, что его полк приближается в нашу сторону.
- Если им приказано идти в Краков, тогда они, конечно, должны пройти поблизости; зависит только, где они стояли раньше и откуда тронутся. Может быть, в Радоме мы получим какие-нибудь вести. Во всяком случае в Радоме мы устроим первый ночлег.
- Да. Я хотел бы также, чтобы прелат Творковский увидел девушку и что-нибудь посоветовал. Он должен нам дать письма по этому делу в Краков.
Разговор на минуту оборвался, после чего пан Циприанович снова поднял глаза на ксендза Войновского и спросил:
- А как вы думаете, ваше преподобие, что будет, если они встретятся с Яцеком в Кракове.
- Не знаю. Может быть, встретятся, а может быть, и не встретятся… Как Бог захочет, так и будет. Яцек мог бы со временем посредством брака восстановить свое родовое состояние, а она гола, как турецкая святая… Богатство само по себе ничто, но здесь дело идет о сохранении рода…
- Но ведь и она высокого происхождения, и, не говоря уже о том, что девушка золото, ведь известное дело, что они до смерти любят друг друга.
- Ох! Сейчас уж и до смерти!..
По-видимому, он не особенно охотно говорил на эту тему, так как заговорил о другом:
- Лучше не будем забывать о том, что на это золото зарится разбойник! Помните, ваша милость, что говорил Вильчепольский?
Пан Серафим оглянулся во все стороны, заглянул в лесную глубину и сказал:
- Не посмеют Кржепецкие, не посмеют! Нас порядочная толпа, и посмотрите, ваше преподобие, как все спокойно вокруг! Я хотел бы, чтобы девушка для большей безопасности села в карету, но она так просила… Ничего не боится!..
- Ну, ведь кровь-то в ней добрая! - пробормотал ксендз. - Но я замечаю, что вас-то она уже совсем покорила.
- Э! И вас тоже малость, - отвечал Циприанович, - но что касается меня, то я признаюсь прямо. Когда она начинает о чем-нибудь просить, то так умеет моргать глазками, что ни за что ей не откажешь. У женщин есть разные повадки, а заметили ли вы, что она пользуется именно этим морганием, при котором она складывает руки? Ближе к Белчончке я непременно прикажу ей сесть в карету, а пока ей очень хотелось ехать верхом, потому что это, - говорит она, - здоровее.
- И в такое время, действительно, здоровее!
- Смотрите, ваше преподобие, какая она сейчас красная, точно волчья ягода!
- Что мне до ее красноты! - проговорил ксендз. - А вот, что сегодня денек хорош, это верно!
Действительно, погода была чудная, а утро свежее, росистое. Отдельные капли на иглах сосен блестели точно брильянты. Внутренность леса просвечивала сквозь кусты орешника, пронизанные лучами утреннего солнца. В глубине весело посвистывали иволги. Кругом распространялся запах сосновых игл, и вся земля, казалось, радовалась солнцу и небесной лазури, не омраченной ни одной тучкой.
Так, медленно подвигаясь вперед, они добрались, наконец, до той смоловарни, возле которой Букоемские поймали недавно Мартьяна Кржепецкого. Однако опасения, что в этом месте будет устроена засада, оказались напрасными. Возле колодца стояли две деревенские телеги, нагруженные дегтем и запряженные тощими клячонками, уткнувшими головы в мешки с овсом. Возницы стояли возле лошадей и ели хлеб с сыром. Увидев приближающийся обоз, они попрятали пишу и на вопрос, не видали ли они вооруженных людей, отвечали, что утром был здесь какой-то всадник, и только что заметил издали приближающуюся процессию, пустился что есть духу в противоположную сторону. Это известие встревожило пана Серафима, который подумал, что это был человек, посланный на разведку Кржепецким. Он приказал двум слугам отъехать в сторону, чтобы осмотреть лес, тянувшийся по обеим сторонам дороги, двух других он послал вперед, приказав им в случае появления какой-нибудь вооруженной группы выстрелить из ружей и как можно скорее возвращаться к возам.
Однако прошел час безо всякого переполоха. Обоз медленно подвигался вперед, люди внимательно озирались по сторонам, но в лесу было тихо. Только постоянно посвистывали иволги, да тут и там деловито постукивали трудолюбивые дятлы. Наконец путешественники выехали на обширную поляну, перед которой пан Циприанович и ксендз Войновский заставили девушку сойти с лошади и сесть в карету, так как они должны были скоро проезжать мимо Белчончки, деревья которой и даже скрывающийся между ними дом можно было разглядеть простым глазом. Панна Сенинская взволнованно смотрела на этот дом, в котором прошло столько печальных и счастливых лет ее жизни. Больше всего ей хотелось посмотреть на Выромбки, но их заслоняли белчончские липы так, что из кареты нельзя было ничего рассмотреть. Но девушке пришло в голову, что она, может быть, никогда уже не увидит этих мест, и она тяжело вздохнула и опечалилась.
Братья Букоемские начали вызывающе поглядывать на дом, на деревню и околицу, но всюду царило полнейшее спокойствие. На просторных, утопающих в солнечном свете полянах паслись коровы и овцы, за которыми наблюдали дети и собаки; кое-где белели стаи гусей, которых, если бы не летняя жара, можно бы принять за клочки снега, лежащего на склонах холмов. В общем, окрестность казалась совершенно пустой.
Пан Циприанович, не лишенный рыцарской отваги, желая показать Кржепецким, что он не обращает на них внимания, нарочно приказал устроить первую стоянку, чтобы дать передохнуть лошадям. Обоз остановился среди слегка шелестевших, наклоняемых ветром, колосьев ржи, тишина полей нарушилась только фырканьем лошадей.
- На здоровье! На здоровье! - говорили им конюхи.
Однако Яну Букоемскому не понравилось это спокойствие. Повернувшись лицом к дому, он начал грозить кулаком, призывая отсутствующих Кржепецких.
- Ну-ка, подите-ка сюда, такие-сякие! Покажи-ка, Чурбан, свою собачью морду, мы ее живо саблями искромсаем!
Потом он наклонился к карете.
- Видите, - проговорил он, - никому не охота нападать на нас, ни Мартьяну, ни лесным разбойникам.
- Разве и разбойники нападают? - спросила девушка.
- Ой-ой! Но только не на нас! Мало ли их в Козенецкой пуще и в лесах возле Кракова! Если бы его величество король объявил амнистию, одних здешних хватило бы на два полка пехотных.
- Я предпочла бы встретиться с разбойниками, чем с компанией пана Мартьяна Кржепецкого, о которой дворня в Белчончке рассказывала массу страшных вещей. Но я никогда не слыхала, чтобы разбойники напали на какой-нибудь дом.
- Потому что у разбойника столько же разума, как и у волка. Заметьте, что волк никогда не загрызет овцу из той деревни, возле которой он живет.
- Правильно! Он хорошо говорит! - воскликнули остальные братья. А Ян, довольный похвалой, продолжал:
- Разбойник тоже никогда не нападет на деревни и усадьбы в той пуще, в которой он живет. Он понимает, что если бы местное население взялось за него, то, зная хорошо лес и все укромные местечки в нем, выследило бы его. Поэтому разбойники совершают свои нападения где-нибудь на стороне или нападают на проезжающих, не обращая внимания на количество людей.
- И они не боятся?
- Когда они Бога не боятся, где же им бояться людей?
Но панна Сенинская думала уже о другом, и, когда пан Серафим приблизился к карете, она заморгала по-своему глазками и начала умолять его:
- Зачем мне ехать в карете, когда нам не грозит ни малейшая опасность. Можно мне сесть на лошадь? Можно?
- Зачем? - отвечал пан Серафим. - Солнце уже взошло высоко и будет печь твое личико. А вдруг это кому-то не понравится?
Услышав это, девушка порывисто спряталась в глубь кареты, а пан Циприанович обратился к братьям:
- Разве я неправ?
Но они, не обладая слишком большой сообразительностью, не поняли в чем дело и начали спрашивать:
- Кто? Кто?
А пан Циприанович пожал плечами и ответил:
- Епископ краковский, император немецкий и король французский. Потом он дал знак, и путешественники тронулись дальше.
Они миновали Белчончку и снова ехали среди возделанных полей, ложбин и лугов, окаймленных на горизонте синей лентой леса. В Едльне они сделали вторую остановку, во время которой местные пивовары, мещане и крестьяне здоровались с ксендзом Войновским, и, наконец, перед вечером они расположились на ночлег в Радоме.
Мартьян Кржепецкий не подавал ни малейшего признака жизни. Они узнали, что накануне он был в Радоме и пил там со своей компанией, но на ночь вернулся домой. Услышав это, ксендз и пан Циприанович облегченно вздохнули, полагая, что им уже не грозит никакая опасность в пути.
Прелат Творковский снабдил их письмами к ксендзу Рацкому, к подканцлеру Гнинскому, который, как ему было известно, организовал для предстоящей войны целый полк на свой собственный счет, и к пану Матчинскому. Он очень обрадовался и панне Сенинской и ксендзу Войновскому, к которому чувствовал большое расположение, и пану Циприановичу, в котором он ценил прекрасного латиниста, понимающего всякие цитаты и сентенции. Он тоже слыхал об угрозах Мартьяна Кржепецкого, но мало обращал на них внимания, предполагая, что, если бы он хотел действительно напасть на обоз, то сделал бы это в Козенецкой пуще, которая больше подходила для такого рода предприятий, чем леса, находящиеся между Радомом и Кельцами.
- Молодой не нападет на вас, - говорил он пану Циприановичу, - а старик не привлечет вас к суду, так как ему пришлось бы иметь дело со мной, а ведь он знает, что кроме духовного порицания у меня есть и другие средства для борьбы с ним.
Он продержал их у себя целый день и только перед вечером отпустил. Так как всякая опасность, казалось, была совершенно устранена, то пан Циприанович согласился на ночное путешествие, тем более что начались сильные жары.
Однако первую милю они проехали еще засветло. По берегу реки Оронки, местами образующей болота, тянулись в те времена огромные сосновые леса, окружающие Оронск, Сухую, Крогульчу и доходившие до самого Шидловца и далее до Мрочкова и Бзина, даже до… Кельц. Обоз подвигался медленно, так как старая дорога проходила местами среди песков, а местами, значительно понижаясь, превращалась в трясины, через которые ни воз, ни всадник не могли проехать, а пешком можно было пройти только в сухое время. Кроме того, эти места пользовались дурной славой, но наши путешественники, чувствуя свою силу, нисколько не заботились об этом, радуясь вечерней прохладе, когда жара не беспокоит людей, а слепни не кусают лошадей.
Вскоре наступила теплая, ясная ночь. Было полнолуние. Над лесом поднялся огромный красный месяц, постепенно уменьшавшийся и бледневший по мере того, как поднимался кверху, и, наконец, совершенно побледневший, поплыл точно серебряный лебедь по синей глади ночного неба. Ветер утих. Неподвижный лес стоял в полной тишине, нарушаемой только жужжанием насекомых, доносившимся с отдаленных прудов, и голосами коростелей, игравших в траве на ближайших лугах.
Ксендз Войновский запел:
Привет Тебе,
Премудрая Дева,
Дом Богу милый…
Четыре баса Букоемских и голос пана Циприановича тотчас подхватили:
Краса престола и семи колонн…
К хору присоединился тоненький голосок панны Сенинской, а за нею начала подтягивать и вся челядь, и скоро весь бор наполнился молитвенным пением. Но, когда путешественники пропели "часы" и все нужные молитвы, в лесу снова воцарилась глубокая тишина. Ксендз, братья Букоемские и пан Серафим еще некоторое время разговаривали вполголоса, потом и они начали дремать и, наконец, заснули.
Все спали так крепко, что не слышали ни заглушённых голосов возниц, понукавших лошадей, ни фырканья последних, ни хлюпанья воды под копытами при прохождении по длинной плотине, проложенной через вязкую, поросшую камышом и касатиком трясину, на которую они въехали перед полуночью. Их разбудил только крик работника, ехавшего впереди:
- Стой! Стой!
Все открыли глаза. Братья Букоемские выпрямились на седлах и поспешно бросились вперед.
- Что там такое?
- Дорога загорожена! Поперек ров, а за ним засека.
Сабли братьев заскрипели в ножнах и заблестели при свете луны.
Пан Циприанович в одно мгновение очутился перед препятствием и понял все: нельзя было себя обманывать. Плотина была перерезана поперек широким рвом, а за ним лежали огромные сосны вместе с ветками, образуя высокую стену. Люди, завалившие таким образом дорогу, намеривались, по-видимому, впустить обоз на плотину, с которой нельзя было сойти в сторону, и напасть на него с тыла.
- За ружья! За бандольеры! - воскликнул ксендз Войновский. - Идут! Действительно, в ста шагах за ними начали появляться какие-то темные квадратные фигуры, совершенно не похожие на человеческие, которые быстро направлялись к возам.
- Огонь! - скомандовал ксендз.
Раздался залп, и сверкающие снопы огня разорвали ночной мрак. Только одна фигура рухнула на землю, а остальные еще быстрее помчались к обозу, а за ними показывались все новые и новые группы.
Умудренный опытом долголетних войн, ксендз Войновский тотчас догадался, что эти люди держат перед собой, как шит, огромные охапки камыша или соломы, и потому первый залп дал такие ничтожные результаты.
- Огонь! Пли! По череду! По четверо! На колени! - командовал он.
У двух работников были бандольеры, набитые рубанцами. Поравнявшись с остальными, они выстрелили по ногам нападающих. Раздался крик боли, и на это раз весь первый ряд бандитов свалился прямо в болото, но зато следующий, перепрыгнув через упавших, еще больше приблизился к возам.
- Огонь! - в третий раз прозвучала команда.
И снова грянули выстрелы, на этот раз еще более успешные, так как атака на минуту приостановилась, и в толпе нападающих произошло замешательство.
Ксендз слегка приободрился, поняв, что разбойники сами себя перехитрили в выборе места. Правда, в случае их победы, ни одна живая душа не ускользнула бы из западни, и это, главным образом, они имели в виду, но зато, не имея возможности окружить обоз со всех сторон, они принуждены были атаковать его только с плотины и притом узкими рядами, что весьма облегчало оборону. При таких условиях пять или шесть храбрых людей могли обороняться от нападения хотя бы целую ночь.
Нападающие тоже начали стрелять, но благодаря, по-видимому, плохим ружьям, не причинили большого вреда. После первого залпа они подстрелили только одну лошадь и ранили одного работника в бедро. Тогда братья Букоемские начали просить, чтобы им позволили броситься на неприятеля, ручаясь, что они разгонят их направо и налево в болота, а кого не сумеют, того втопчут в трясину. Но, приберегая этот способ на крайний случай, ксендз не соглашался на это, приказав им, как лучшим стрелкам, стрелять в нападающих издалека, а пану Циприановичу наблюдать хорошенько за рвом и засекой.
- Если с той стороны на нас не нападут, - проговорил он, - то они с нами ничего не сделают. Положим, они и так дешево нас не купят.
Потом он торопливо подошел к карете, в которой сидели панна Сенинская и пани Дзвонковская. Обе женщины громко мололись, но делали это безо всякого страха.
- Ничего, - проговорил он, - не бойтесь!
- Мы не боимся, - отвечала девушка. - Я хотела бы только пересесть…
Выстрелы заглушили ее дальнейшие слова. Смешавшиеся было на момент разбойники снова начали наступать на обоз с какой-то удивительной, прямо слепой отвагой, так как было очевидно, что с этой стороны они ничего не добьются.
- Гм! - прошептал ксендз. - Если бы не женщины, мы могли бы напасть на них.
И он начал размышлять: не пустить ли четырех братьев Букоемских с таким же количеством людей вперед, как вдруг он взглянул в сторону и задрожал от ненависти.
С обеих сторон трясины появились толпы людей и, перепрыгивая с кочки на кочку, побежали к обозу по заранее разбросанным по всему болоту вязанкам тростника.
Ксендз поспешно обратил против них два ряда работников, но в тот же самый момент понял всю величину опасности. Хотя челядь была отборная, состоящая из людей, не раз бывавших во всяких переделках, но она была слишком немногочисленна, тем более что часть должна была наблюдать за запасными лошадьми. Итак, было очевидно, что после первого, принимая во внимание количество разбойников, недостаточного для них залпа, прежде чем ружья будут снова заряжены, придется вступить с ними в рукопашную, в которой погибнут более слабые.
Итак, оставалось только одно: очистить себе обратный путь через плотину, то есть бросить обоз, приказать Букоемским уничтожить преграду и прорваться вслед за ними, поместив женщин в середину между всадниками. В виду этого, пока люди еще стреляли по обеим сторонам трясины, ксендз приказал женщинам пересесть на лошадей и поставил людей в боевом порядке. В первом ряду стали братья Букоемские, за ними шесть работников, потом панна Сенинская и пани Дзвонковская, а по бокам ксендз и пан Серафим; за ними же еще восемь работников, по четверо в ряд. Пробившись через неприятеля и выбравшись за плотину, ксендз рассчитывал добраться до первой попавшейся деревни и, собрав там всех крестьян, вернуться за возами.