На мгновение воцарилась тишина, и, лишь когда Пугнакс и Вителлий появились из-за красного занавеса, послышались приветственные возгласы. По большей части в честь Пугнакса, но с трибун звучало также и "Вителлий! Вителлий!". Юный бонониец не без удовлетворения констатировал, что далеко не все зрители на стороне явного фаворита. На лице Вителлия промелькнула улыбка, когда он в одном шаге от своего противника направился к императорской ложе.
Трудно сказать, кто из этой пары произвел на зрителей большее впечатление – Вителлий, высокий, стройный, но с еще угловатыми движениями семнадцатилетнего юноши, или Пугнакс, темноволосый, мускулистый, мощный боец, стоявший с таким невозмутимым видом, словно считал предстоящую схватку чем-то совершенно пустячным.
Шедшие по бокам гладиаторов воины остановились перед императорской ложей, и Вителлий поднял глаза. Император с безучастным видом сидел на своем месте, едва удостоив взглядом идущих на смерть гладиаторов.
И тут же Вителлий сделал поразившее его открытие. Место рядом с императором, на котором до сих пор сидела Мессалина, было пусто.
В мозгу Вителлия один за другим промелькнули вопросы. Почему Мессалина, желавшая, судя по всему, чтобы этот бой состоялся, теперь вдруг исчезла? Может быть, она не хочет быть свидетельницей его смерти? Объяснить отсутствие Мессалины Вителлий был не в состоянии. В этот момент пронзительный голос распорядителя объявил о начале схватки.
Оба ретиария закружили в воздухе своими сетями. Вителлий двигался чуть быстрее, чем Пугнакс. Знающая толк в подобных поединках публика немедленно отметила это. Гладиатор, с большей скоростью вращающий свою сеть, способен быстрее прореагировать на любую неожиданность, что при встрече равных противников может оказаться решающим преимуществом.
Зрители заметно притихли. Напряжение росло. До Вителлия издали донеслось выкрикнутое распорядителем "Сражайтесь же!", но, словно не расслышав, он продолжал вращать сеть над головой. Сейчас самое главное – сохранять спокойствие. Преждевременный бросок, не гарантирующий верного успеха, может означать преждевременную смерть. Надо выжидать. Отступать, подстерегая ошибку противника.
Сейчас распорядитель прикажет бичевателям взяться за дело. Придется потерпеть, решил Вителлий. Пугнакс медленно, почти незаметно начал приближаться к нему. Осторожными маленькими шагами Вителлий переместился влево, и Пугнакс с раздраженным видом отступил чуть назад. Он привык к тому, что Вителлий, уклоняясь от нападения, как правило смещается вправо. Заметив неуверенность противника, Вителлий сделал шаг вслед за ним, но тут же остановился, вспомнив совет Руфуса – искать шанс на победу не в нападении, а в защите.
И вдруг с резким хлопком сети гладиаторов задели друг друга. Продолжая вращать их, оба противника сделали шаг назад. Однако уже через долю секунды Пугнакс бросился вперед, метя в противника стиснутым в правой руке трезубцем. Увидев нацеленное в свою шею острие, Вителлий, как он множество раз делал это на тренировках, переместился чуть вперед и в сторону, чтобы удар противника пришелся в пустоту. Обычно Вителлий использовал возникающую при этом короткую паузу для того, чтобы подготовиться к новой атаке соперника, но сейчас он немедленно бросился вслед проскочившему мимо него Пугнаксу и с размаху ударил его трезубцем в левое плечо. Закричав от боли, Пугнакс повернулся. На его плече виднелась глубокая кровоточащая рана. С трибун послышались крики:
– Habet! Он достал его!
Видно было, что, вращая сеть, Пугнакс испытывает сильную боль. "Он попытается как можно быстрее завершить бой, – подумал Вителлий. – Надолго у него не хватит сил. Сейчас время работает на меня. Я хочу победить, и я сумею добиться победы. До сих пор я всегда ему проигрывал, но сегодня я убью его!"
Несколько, казалось, замедлив вращение своей сети, Пугнакс вновь начал незаметно приближаться к противнику. Чтобы уклониться, Вителлий вновь сместился влево. Пугнакс теперь был, однако, готов к этому. Передвигаясь в том же ритме, что и Вителлий, он неуклонно следовал за юношей.
– Заколи его, Вителлий! – крикнул кто-то из верхних рядов. – Проткни его своим трезубцем!
Сначала неуверенно, а затем все громче зазвучал хор голосов:
– Вителлий! Вителлий!
"Они выкрикивают твое, а не Пугнакса имя, – мелькнуло в голове у Вителлия. – Ты можешь победить Пугнакса, и ты уже близок к победе. Теперь он будет двигаться все медленнее – ему ведь должно быть невыносимо больно. Сколько еще он может продержаться? Тебе только лишь нельзя терять мужество. Ты никогда еще никого не убивал, но сегодня… сегодня ты должен это сделать. Ты ведь хочешь начать новую жизнь. Как раз сегодня она и начинается… Сколько же еще он сможет продержаться? Атаковать? Нет, надо сохранять выдержку. Кружить вокруг него. Кровь, он потерял уже много крови. Почему он не теряет силы? Атаковать все-таки? Нет. Ждать, кружить и избегать прямой стычки. А вот сейчас… да, он слабеет. Он опустил свою сеть. Клянусь Юпитером, он опустил свою сеть. Пора. Ты должен это сделать. Так сделай же, сделай! Набрось сеть ему на голову и заколи его! Сделай это! Почему ты медлишь? Его силы на исходе, он уже не способен сражаться. Сделай же это…"
Продолжая вращать сеть над головой, Вителлий взмахнул трезубцем. Какую-то долю секунды противники смотрели прямо в глаза друг другу – короткий миг, показавшийся обоим гладиаторам невообразимо долгим. Вителлий чувствовал, о чем сейчас думает Пугнакс. "Ты победил. Так кончай же. Бей! Я стою перед тобой, так чего же ты медлишь?" Пугнакс же читал в глазах своего противника: "Ты видишь, что все кончено. Я всегда проигрывал тебе, но сегодня… сегодня победа за мной. И все же я боюсь вонзить тебе в шею трезубец. Я ненавижу и презираю тебя, но убить тебя мне все-таки что-то мешает".
Резким движением Вителлий послал свою сеть вперед, стремясь набросить ее на голову противника. Пугнакс, однако, молниеносно пригнулся и, захватив своей сетью ноги юноши, дернул ее к себе. Вителлий пошатнулся, выронил трезубец и с глухим стуком упал на спину. Шок на мгновение лишил его всякой способности двигаться. В ту же секунду Пугнакс был уже рядом с ним и, поставив ногу на живот Вителлия, занес трезубец. Зрители вскрикнули…
Скрючившись от боли и широко раскрыв рот, Вителлий лежал на песке арены, дожидаясь мгновения, когда Пугнакс, нанеся удар, избавит его от всех земных забот. "Мертв, ты уже мертв! – стучало у него в висках. – Ты мертв! Чего он ждет?" Вителлий приоткрыл дрожащие веки, вгляделся в нависшую над ним тень и различил занесенный трезубец. "Сейчас, вот сейчас он ударит. Что же он медлит? Ну, давай же!" Вителлию хотелось крикнуть что-нибудь в лицо своему противнику, но сил на это у него не было. Он лишь смотрел широко раскрытыми глазами, ожидая неминуемой смерти.
С трибун доносились крики зрителей: "Убей его! Чего ты ждешь?" Крики эти смешивались с аплодисментами в честь победителя. "Скандал! Не испытывай нашего терпения!" – кричали другие. Лишь постепенно шум начал затихать. Сидевшие на трибунах подталкивали соседей, еще не успевших понять, что же произошло, и показывали им на императорскую ложу. У самого ее ограждения стояла, протянув руку вперед, Мессалина. Пальцы ее были сжаты в кулак с поднятым вверх большим пальцем. Неподвижная и высокомерная, Мессалина напоминала статую греческой богини. Поднятый кверху палец означал, что потерпевший поражение получает пощаду и ему даруется жизнь.
Звучавшие поначалу недовольные возгласы заглушил все нарастающий радостный крик. Совершенно чужие друг другу люди обнимались, поздравляли друг друга, прыгали с поднятыми вверх кулаками. Проклятьями сыпали только поставившие на эту схватку деньги игроки, поскольку закончившийся помилованием бой вычеркивался из списка, а сделанные на него ставки оказывались потерянными.
Вителлий не сразу понял, что случилось. Только когда Пугнакс отошел в сторону, взгляд юноши упал на императорскую ложу. Мессалина все еще стояла с вытянутой вперед рукой. "Почему она это сделала? Почему, ради всех богов Рима, она это сделала?" Ясно мыслить он все еще не был способен. Пошатываясь, он с трудом поднялся на ноги, прижав руки к болезненно ноющему животу. Стоявший рядом Пугнакс зажимал правой рукой рану на плече. Оба гладиатора смотрели на императорскую ложу. Мессалина опустила руку, повернулась и вышла из ложи. Рев тромбонов возвестил об окончании схватки. Один из рабов вручил Пугнаксу пальмовую ветвь, знак победы. Бойцы повернулись и вместе направились к тем же дверям, через которые выходили на арену.
Пугнакс посмотрел Вителлию прямо в глаза.
– В следующий раз, – прошипел он, – я отправлю тебя в царство Плутона. Можешь в этом не сомневаться.
После имени Пугнакса стоявший в дверях контролер поставил на своей восковой табличке букву V, означавшую vicit… победил. После имени Вителлия он вписал M, то есть missus… получил пощаду.
Глава пятая
Глашатаи под звук литавр оповещали город о новом эдикте императора.
"Я, Тиберий Клавдий Цезарь Август Германик, напоминаю гражданам Рима о необходимости в преддверии ожидаемого богатого урожая винограда хорошо просмолить все винные бочки. Предлагаю также остерегаться укусов особо расплодившихся этим летом змей. Наилучшим средством при укусе змеи является сок тиса".
Римляне, выслушивая во всех общественных местах крики глашатаев, посмеивались втихомолку. Эдикты, всегда обладавшие при Августе большим политическим весом, при Клавдии стали такими простенькими и незначительными, что никому и в голову не приходило воспринимать их всерьез.
На площади перед городской резиденцией Мессалины какой-то молодой человек, поднявшись на выступ стены, передразнивал глашатаев: "Я, Тиберий Клавдий Цезарь Август Германик, напоминаю гражданам Рима о том, что текущие из носа сопли лучше всего вытирать с помощью рукава!" Римляне хохотали и хлопали в ладоши.
– Богами клянусь, мерзко видеть, как эта чернь насмехается над императором. – Кальпурний, шедший рядом с Сульпицием Руфусом, покачал головой.
– Что в этом удивительного? – ответил празднично одетый Руфус. – При Калигуле подобные шуточки были бы просто немыслимы.
– Сегодня, – заметил начальник пожарной стражи, – гораздо опаснее насмехаться над кем-либо из императорских любимцев, всеми этими вольноотпущенниками, чем над самим императором. Шпионы Нарцисса шныряют повсюду…
Наставник гладиаторов раздраженно махнул рукой.
– Быть может, все решится само собой. Мессалина что-то имеет в виду, намереваясь сделать Силия своим мужем. Пусть он красив, как Аполлон, пусть даже многие считают его красивейшим из римлян, но Мессалина способна привязать к себе любого мужчину, не делая его своим мужем. Тем более сейчас, когда дело о ее разводе с Клавдием еще не доведено до конца. Я уверен, что она преследует какую-то вполне определенную цель.
– Не думаешь же ты, что Гай Силий собирается стать императором?
Руфус покачал головой.
– Нет. Просто я не могу представить, что такая женщина, как Мессалина, способна всерьез влюбиться в мужчину, отказаться от положения супруги императора и выйти замуж за бывшего консула.
– А где, собственно говоря, находится сейчас император?
– Вроде бы в Остии. Наблюдает там за строительством новой гавани.
– Меня мучают недобрые предчувствия, Руфус. Не кажется ли тебе, что нас могут опередить?
– Даже если так, мы, во всяком случае, стоим на правильной позиции.
– А если наш заговор потерпит неудачу?
Руфус пожал плечами, а затем рассмеялся.
– Сколько ожидается гостей?
– Мессалина будто бы пригласила только своих любовников. Не исключено, что как раз это причина того, что оба мы идем в одно и то же место.
Кальпурний и Руфус расхохотались.
Рабы на входе во дворец Мессалины приветствовали гостей, глубоко кланяясь и объявляя имя каждого из них. Стоял уже сентябрь. Как всегда во время праздников сбора винограда, стены атриума, в котором рабы подавали гостям сосуды для омовения рук и флаконы с благовониями, были украшены увитыми листвой темно-синими виноградными гроздьями. Наплыв гостей был немалым. Не один из них, дружелюбно кивая другому, думал: "Ну, ну, и этот, значит, тоже".
– Как ты полагаешь, – шепнул Руфусу Кальпурний, – сколько гостей собрала она сегодня?
– Сколько своих любовников, ты имеешь в виду?
Кальпурний с ухмылкой кивнул.
– Сто или двести, может быть, – ответил Руфус.
Вместе с толпой гостей они протиснулись в те самые покои, где Мессалина, возлежа на ложе, обычно принимала своих гостей. Сегодня среди них были исключительно мужчины. К Руфусу и Кальпурнию подошел их товарищ по заговору, сенатор Вергилиан.
– Здесь тесно, как на третьем ярусе театра, – заметил он. – Только и того, что можно двигаться с места на место.
– Как подумаешь, что каждый из присутствующих пользовался благосклонностью Мессалины… – задумчиво проговорил Кальпурний.
– А вы заглядывали уже во внутренний двор? – спросил Вергилиан. И, увидев, что собеседники отрицательно качают головой, добавил: – Вы непременно должны это увидеть!
Втроем они проложили себе дорогу во внутренний двор.
– Клянусь Амуром и Психеей!.. – вырвалось у Кальпурния, а Руфус просто разинул рот от изумления.
Сидевших, лежавших, стоявших и расхаживавших любовников Мессалины было здесь гораздо больше, чем внутри дворца. При этом зрелище даже у такого всякое повидавшего человека, как Сульпиций Руфус, вырвалось:
– Невероятно…
Музыканты, занимавшие стенную нишу в дальнем узком конце двора, заиграли какую-то зажигательную мелодию. Все глаза устремились к боковому входу, в котором появились шесть рабов-африканцев. На вытянутых руках они несли белоснежнокожую женщину – Мессалину. Появившийся одновременно с другой стороны и тоже обнаженный Гай Силий направился навстречу Мессалине. В ее зачесанные в виде башни волосы были вплетены золотые нити, свисавшие, словно щупальца осьминога. Голову Силия украшал венок из плюща.
Встретились они в самом центре двора, на покрытой зеленью площадке-виридарии, наполнявшей воздух ароматом самых разнообразных цветов. Рабы уложили обнаженную Мессалину на траву между белыми лилиями и желтыми соцветиями египетского гибискуса. Когда Силий присоединился к ней, Мессалина раздвинула ноги, и на глазах у всех они начали заниматься любовью.
В то же мгновение из-за колонн перистиля появилась целая толпа одетых и раздетых, но одинаково возбужденных женщин, предлагавших себя разинувшим от изумления рты мужчинам. Некоторые с благодарностью отклоняли их услуги, другие не заставляли себя долго просить, а местами и двое мужчин занимались одной и той же дамой, доставляя ей двойное удовольствие. Паре юных рабов, разносивших напитки, едва удавалось отбиваться от недвусмысленных предложений.
Сенаторам, торговцам и чиновникам знаки благосклонности со стороны взбудораженных шлюх никак не мешали обсуждать через головы своих постанывающих собратьев вопросы политики или заниматься сделками.
– Необычайная все-таки женщина, – сказал Вергилиан одному из своих коллег. – Даже сочетаясь браком, она дала возможность и нам разделить ее удовольствие.
Его собеседник, приникший как раз к белой, как фарфор, груди одной из девиц, проговорил, не поднимая головы:
– Я думаю, скоро у нас будет император помоложе и покрасивее Клавдия.
– Это лишь богам известно, – ответил Вергилиан и огляделся, проверяя, не подслушивает ли кто-нибудь их разговор. Затем, понизив голос, спросил: – Как ты оцениваешь количество поддерживающих императора сенаторов?
Второй сенатор испуганно проговорил:
– Тебе что-то стало известно, Вергилиан? – И, не получив ответа, продолжал: – Я думаю, не больше сотни продолжают хранить ему верность. В Риме и во всей империи все громче звучат голоса, требующие, чтобы государство управлялось твердой рукой. Но не будем вести речь о мерзких старцах, займемся лучше прекрасными юными девами…
Держа в левой руке кубок с вином, а правой опираясь на юного раба, Цезоний прокладывал себе дорогу среди катающихся по земле сплетенных тел.
– О! Венера и Рома, – воскликнул он громко, – почему вы позволяете почтенным мужам так забывать о своем достоинстве? Обещай мне, что никогда не станешь заниматься подобными вещами с женщинами! – обратился он к рабу и, куснув его в обнаженное плечо, добавил: – Ах ты, мой маленький сладкий птенчик!
Молодой мужчина по имени Валенс проложил себе дорогу сквозь предающуюся сладострастным утехам толпу, взобрался на цоколь одной из мраморных статуй перистиля и, хлопнув в ладоши, крикнул:
– Друзья, со стороны Остии к нам приближается страшная буря!
Большинство собравшихся были так заняты, что даже не расслышали предупреждения. А те, кто слышал, не поняли его значения. Буря, о которой говорил Валенс, готова была предстать в виде императора и его советников, сопровождаемых когортой преторианской гвардии. Ничего хорошего присутствующим это не сулило.
Увидев бесплодность своего обращения, Валенс спрыгнул с цоколя и поспешил к продолжавшим изо всех сил стараться музыкантам. По его знаку музыка умолкла, и гости начали испуганно озираться. Сложив ладони рупором, Валенс во весь голос крикнул:
– Друзья, сюда приближается император с когортой своих гвардейцев!
Какое-то мгновение стояла полная тишина. Лишь после того, как до сознания большинства присутствующих дошел во всей своей весомости смысл услышанного, тишину эту сменил неописуемый хаос. Одни лихорадочно разыскивали свою одежду, другие устремились к выходу полураздетыми. Девицы исчезли так же незаметно, как и появились. Силий подозвал своих рабов и велел им принести одежду. До смерти перепуганная Мессалина сидела, по-прежнему обнаженная, в траве.
Относительно того, что же теперь делать, мнения разделились. Одни намеревались бежать сломя голову, другие не видели для этого повода. К последним принадлежал и Сульпиций Руфус.
– С какой стати мы должны бежать? – обратился он к Кальпурнию. – Только потому, что нам случалось делить с Мессалиной ложе?
– Ты прав, – ответил Кальпурний и, стремясь приободрить самого себя, добавил: – Если так, то бежать следовало бы и советникам императора. Нарциссу в первую очередь.