- Армии? - задумался боец. - Во, значит, как! Ладно, жди здесь, пока доложу.
Исчез в сенях и скоро вернулся, но не с командиром эскадрона, а с Сичкарем. Твердо ступая, сошел тот с крыльца. Бекеша наброшена на плечи, маленькая кубанка небрежно сдвинута на самый затылок.
- С чем прибыли?
- Да ты не узнал, что ли?
- Почему не узнал, помню, - усмехнулся Сичкарь, но усмешка на этот раз была не надменная, не горделиво-спокойная, а вроде бы даже растерянная. Преувеличенно громко начал он вдруг бранить часового за то, что у какого-то коня сбили холку, придется оставить его селянам, а взамен взять другого. И боец столь же громко ответил, что его вины в этом нету, что конь любит одного хозяина и не надо было передавать его из рук в руки. При этом часовой встревоженно поглядывал на окна, где шевелились за шторами смутные тени. Приглушенный крик донесся оттуда. Или показалось Роману?
- Может, гостеприимные хозяева, в дом пригласите? Ботиночки-то мои промерзли.
- Погоди, мы тут насчет коня.
- Потом доспорите.
- Сказано, погоди! - отрубил Сичкарь с такой резкостью, что Леонов умолк. В наступившей тишине вновь прозвучал жалобный голос. И сразу же Сичкарь и часовой заговорили одновременно, протягивая кисеты с махоркой. Роман закурил, ни о чем не спрашивая. Понял: все равно не ответят.
Минут через пять дверь распахнулась, с крыльца, прогрохотав сапогами, скатился парень в расстегнутой шинели с ремнем в руке. Пулей пролетел мимо Лесиова, исчез за калиткой. Сразу повеселевший Сичкарь предложил:
- Ну, айда греться!
Роман не без опаски вошел в жарко натопленную горницу. Краем глаза успел заметить тонкие прутья в корыте под лавкой, и сразу надвинулся, заслонил все распаренный, потный Башибузенко: глаза удивленно блестели на багровом лице, чуб прилип к влажному лбу.
- Га! Каким ветром?
- Выполнил обещание.
- Смотри ты... А ведь я подумал тогда - шуткуешь...
- Прибыл к тебе комиссаром. Бумагу показывать?
- Потом, - отмахнулся Микола. - Это ты молодец, а то мало ли какого хрена пришлют...
- А может, и не прислали бы, - сказал Сичкарь.
- Теперь каждому комиссара приставят. Командир бригады надысь говорил - у всех будут.
- Улита едет, когда ишшо явится. А у нас уже вот он...
- Ты языком-то не очень! - вскипел вдруг Башибузенко. - Поменьше бы рассужденьев выкладывал, а сообразил бы, что надо. Человек с дороги.
- У хозяйки все на взводе, - независимо усмехнулся Сичкарь. - Давать команду?
- Давай! - Микола вновь оборотился к гостю. - Ну, разоблакайся, Роман... Как тебя по батюшке?
- Роман Николаевич.
- Разоблакайся, значит, Роман Николаевич, вечерять сядем. Мороз из тебя вышибем.
- Самогонкой, что ли?
- Первейшее средство. Да и праздник нонче, га, - оскалил Башибузенко крепкие, ровные, иссиня-белые зубы. - Ты приехал, я радуюсь.
- Искренне?
- Смелый ты парень, комиссар, а я смелость во как ценю! И чистота в тебе, как в ребятенке. Ты человека хоть раз убивал?
- Стрелял в бою. И гранату бросал.
- Нет, чтобы рукою, впритык?
- Такого не случалось.
- Пущай и не бывало бы никогда, - поморщился Башибузенко. - А то зачерствеешь, как я или вот Сичкарь. Пощупай его, он сухой, будто целиком из кости выточен.
- Это не от войны, у нас порода такая крепкая. И прадед, и дед коней объезжали. - Сичкарь улыбнулся, снял кубанку, и Роману показалось, что круглая, как шар, обритая голова действительно выточена из старой кости, а потом четкими линиями нанесены рот, глаза, небольшой нос. Фигура у него ладная, движения легкие, быстрые. Он прямая противоположность Калмыкову, который подоспел как раз к накрытому столу. У Калмыкова лицо темное, испещренное какими-то ямками, мелкими шрамами. Лоб невысокий, очень выделяются скулы. Плечи узкие, спина широкая. Сичкарь сдержан, самолюбив, не выдает своего любопытства. А Калмыков бесхитростно, с явным интересом разглядывает приезжего. И чувствуется: очень охота ему поговорить, узнать новости.
Самогон разливали в стаканы, только Баншбузенко извлек откуда-то зеленую эмалированную кружку.
Роман ожидал, что Микола произнесет тост, и сам приготовил в ответ несколько фраз, но Баншбузенко лишь кивнул ему, чокнулся:
- Здорово, комиссар, прощай, винцо!
Крякнул, расправив усищи, взял из миски самый большой огурец.
- Сгинь, гадость! - Сичкарь в один глоток одолел стакан.
- Нет, товарищи, по этой части мне с вами не тягаться. А вот поем с удовольствием.
- Дело хозяйское, - согласился Башибузенко. - Мы тоже не больше одной, с утра служба.
Подождав, пока Микола закусит, Роман кивнул на корыто с прутьями:
- Розги, что ли?
- Углядел, глазастый, - хмыкнул Башибузенко. - Одного сопляка вразумили малость.
- Не в то место разум-то вкладывали...
- Как раз куда надо.
- За что, не секрет?
- Какие секреты от своего человека. Фрукт недозрелый, на молодку полез. Прищучил ее на печи, пока никого не было. Ну, игрались вроде бы, миловались, а как он поднажал - молодка в крик.
- Да за такое, знаешь...
- Как не знать... Только там ничего не произошло, одно орево. Сичкарь молодку битый час урезонивал, чтобы не скандалила. А паршивцу я вложил самолично, для полной острастки.
- Но послушай, Микола, - у Романа аж голос перехватывало от волнения, - кто же тебе волю такую давал, чтобы пороть? Это же самодурство, как при крепостном праве!
- А ты что же, хочешь, чтобы я начальству доложил? - ощерился Башибузенко.
- Как положено.
- Шлепнут парня - вот как положено.
- Разберутся.
- Не до разбора в боевой обстановке. Приказ Семена известный: за насильничество - к стенке, и точка. Была б еще из паразитов, а тут женщина трудового класса, снисхождения не окажут.
- Ты о каком Семене?
- О Буденном, о каком еще? Это я так, по старой привычке, - махнул рукой Башибузенко. - А ты смекай, комиссар, у меня половина эскадрона из одной станицы. Все мои земляки, сваты-браты. Вернусь домой, мне бабы за этого шалопута глаза выцарапают. Не уберег, скажут, не упредил. В бою - это понятно, а когда так, не за понюх табаку... Разорвут меня бабы и правильно сделают. Какой я отец-командир, ежели допустил парня до позорной гибели? А теперь он ученый, за версту соблазн огибать будет.
- Самосуд, значит?
- Свой суд, эскадронный, - охотно подтвердил Башибузенко.
- По совести, - добавил Сичкарь.
Что было делать Леснову? Протестовать? Доказывать? Писать донесение? Бесполезно все это, не поймет его Микола со своими помощниками. Скрывая растерянность, спросил:
- А если пожалуется хлопец?
- Санька-то? Да он теперь от радости души не чует. Отстегали и забыли, так по-нашему. А молодая шкура заживет быстро.
- А ты, Микола, все-таки упускаешь главное: у нас не казачья вольница, не станичный отрядик, а Красная Армия со строгими правилами.
- Сразу учить взялся?
- Да не учу, просто по-дружески. Ты вот сам сказал, что половина эскадрона у тебя земляки. А в начале года сколько их было? Весь эскадрон?
- Почти. Кого убило, кто ранен.
- Еще зима, весна, и много ли их будет, станичников-то твоих? Десяток-другой? Остальные новые, со стороны. Ты их тоже розгой станешь воспитывать? Согласятся ли?
- Это же крайний случай. Всего и было-то раза три...
- И хватит, Микола. Пока до трибунала не дошло. Мы с тобой первые в ответе будем.
- Мы? - пристально глянул Башибузенко.
- Да, мы.
- За себя боишься?
- Если бы о себе заботился, я бы другое место для такого разговора нашел. Не стал бы среди ночи твое терпение испытывать.
- Трое на одного, - ухмыльнулся Сичкарь. - И никто не видел, прибыл он в эскадрон или не прибыл.
- Ты это оставь, - косо глянул на него Башибузенко. - За открытое слово спасибо тебе, Роман Николаевич, мы ведь тоже ценить умеем. А порядки наши не в один день сложились, и не в один день их ломать, - подумал, добавил со вздохом: - Э-ха-ха, я ведь правила-то не хуже тебя знаю. В старой армии до урядника дослужился, в учебной команде взвод муштровал, как и Семен. Требования жестокие были.
- А мы без жестокости. Климент Ефремович Ворошилов знаешь как нас напутствовал? Чтобы боролись за сознательную революционную дисциплину. За сознательную, - повторил Роман.
- Это чтобы без строгости?
- Очень даже со строгостью, только без всяких оскорблений и унижений. Если наказывать, то лишь по закону.
- Шибко умный ты, комиссар! - заговорил вдруг Калмыков, молчавший до сих пор. - Ой, шибко умный! Хороший балачка твой, язык болтай-болтай, а сам в штабе сидеть будешь? Или с нами воевать будешь? На лошади скакать будешь?
- Для того и приехал, - сказал Леснов.
6
Башибузенко разбудил Романа задолго до рассвета.
- Зачем в такую рань? Выступаем?
- Привыкай, - прокашливался, одеваясь, командир эскадрона. - Кавалерия всегда допреж пехоты встает. Пехотинец - шпынь одинокий. Вскочил, оправился и шагом марш, а у кавалеристов - заботы. Ты сам коня обихаживать будешь или ординарец?
- А ты как?
- Я казак, - не без гордости ответил Башибузенко. - С конем на смерть иду.
- А я что же, по бульвару с ним гулять буду?
- Значит, сам, - удовлетворенно произнес Микола. - Пойдем поглядишь, как я управляюсь, а завтра начнёшь.
И запомни самую главную нашу заповедь: сперва о коне позаботься, накорми его, напои, потом за себя берись. На улице крепко прихватывал предутренний мороз. В сарае, приспособленном под конюшню, показалось теплее. Пахло свежим конским навозом и едва ощутимо чем-то летним, тревожащим, милым... "Сено!" - подумал Роман.
Конь словно дожидался хозяина, заржал тихонько, потянулся к нему мордой. Леснову показалось: сейчас поцелует его усатый Башибузенко, но Микола лишь погладил большой рукой шею коня и сразу принялся за работу. Охаживал бока скребницей, вычесывая грязь и перхоть, стараясь, чтобы шерсть лежала ровно и гладко.
- Блестеть будет, - пояснил он.
Расчесал гриву, челку, хвост. С особым старанием прочистил копыта. Из кармана достал белый лоскуток, сложенный на манер носового платка, осторожно протер коню уголки глаз, ноздри.
- Каждый день так? - полюбопытствовал Роман.
- На отдыхе - каждый. В боях - по возможности, - принимая от ординарца ведро с водой, ответил Башибузенко.
- Сколько же их у тебя перебывало?
- А я везучий. За две войны только третий конь. Одного на германской убило, другого - под Царицыном. Семь пуль из пулемета, все - коню и ни одной - мне. А этот третий, - повторил Микола, похлопывая по крупу. - Полный тувалет у него, теперь можно самим умываться и ложку брать.
Во время завтрака Башибузенко и Сичкарь долго обсуждали, какую лошадь выделить комиссару. Чтобы вид был и чтобы без норова.
- Дадим Мерефу, как раз для новичка, - решил Микола. - Кобылка, конечно, не молодая, резвости нет, зато спокойная. От своих не отстанет, от хозяина не убежит.
Башибузенко сам оседлал лошадь, вывел ее в проулок за сараями, чтобы парод не глазел. Роман хотел прыгнуть в седло, как это делали кавалеристы, но едва не перелетел через кобылицу.
- Чжигит ты лихой, это сразу видать, - снисходительно усмехнулся Микола. - Но все же опаску имей, липший раз не падай. Поводья держишь? Ну, бог в помощь!
Мерефа послушно пошла по дороге. Сидеть в казачьем седле на кожаных подушках было вроде бы удобно, только не оставляло ощущение, что вот-вот сползет седло под брюхо лошади и ты вместе с ним. Да и ноги словно бы раздирало, выворачивало все ощутимее, все сильней. Роман подумал о Калмыкове: с его кривыми - хоть на шаре сиди. Все предки на конях, потому и ноги такие...
Повернул Мерефу, поторопил. Кобылка затрусила легкой рысью, и это оказалось очень неприятно: болтались внутренности, что-то екало у Романа в животе.
- Стременами пружинь! - подсказал Микола. Остановившись возле него, Леснов вполне удачно сполз с лошади и, довольный собой, шутливо щелкнул каблуками ботинок:
- Как, товарищ обучающий?
- Вроде бы щенок на заборе.
- Неужели? - дрогнул голос Романа.
- Все же малость получше щенка, - смягчился строгий наставник.
- А ведь я ездил дома, в лесничестве.
- Е-е-ездил, - презрительно протянул Башибузенко. - По-мужицки, без седла, охлюпкой?
- Верно, охлюпкой.
- А у нас ты по всем правилам впереди эскадрона гарцевать должен... Да ты не робей, не робей, - ободрил он закручинившегося комиссара. - Под моим доглядом превзойдешь эту науку. Сколько я тюфяков-новобранцев на коня посадил! Помяни мое слово: на полном скаку с седла прыгать будешь!
- Ну да, на полном... Хорошо тебе, ты с детства в седле. Шашкой, наверно, еще парнем владел.
- У нас шашка и наган для ближнего боя. Только как ты шашкой рубить будешь, для этого крепкая рука требуется, а у тебя кость треснутая.
- А я левой.
- Даже лучше! - обрадовался Башибузенко. - Так даже ловчей. С левой руки никто удара не ждет, противнику к тебе через своего коня трудно тянуться. Неожиданностью возьмешь. А в правой руке наган. Чтобы на скаку и без промаха... Да ты же у нас один за двоих сойдешь. Ты это самое... универсальный вояка, вот кто!
- Гляди, какие у тебя словечки!
- Мы чать тоже не лыком шиты! - хмыкнул довольный Башибузенко. - Ну, седай на свою Мерефу, представлю тебя эскадрону. И - в дорогу. Пару часов в седле продержишься?
- Сколько надо, столько и продержусь.
- Хотя бы десяток верст для первого раза. А сколько надо - это уж потом, когда на всех нужных местах мозоли набьешь.
7
Поредевший в боях эскадрон насчитывал шестьдесят человек. Первым взводом командовал кубанский казак Кирьян Сичкарь, вторым - Иван Ванькович Калмыков. Третий взвод возглавлял бывший гусар Пантелеймонов - мужчина в годах, неторопливый и неразговорчивый. В эскадроне было два брата Пантелеймоновых, чтобы различать их, одного звали Пантелеймоном Громким (за соответствующий голос), другого - Пантелеймоном Тихим. Он как раз и командовал третьим взводом, а четвертого взвода не было, расформировали из-за малочисленности.
Имелась еще тачанка с пулеметом, две повозки с фуражом и боеприпасами - вот и все хозяйство.
Пропустив эскадрон вперед, Башибузенко и Леонов ехали по степной дороге, напрямик рассекавшей ровные поля, припорошенные свежим снежком. Направлялись на юг, в ту сторону, где ночью светилось зарево, а теперь клубилась, разрастаясь, свинцово-серая шапка дыма.
Продолжая разговор, начатый еще в селе, Микола рассказывал:
- Мы кого в эскадрон берем? Кто ненавидит белую контру и готов сражаться с ней без всякого отдыха и перекура. Какого роду-племени человек, про то не спрашиваем. Хочешь воевать вместе - воюй. В первой-второй атаке командир поглядывает на новенького, как он? Если не финтит, за чужие спины не прячется, принимаем а наше товарищество.
- А если враг проникнет?
- Зачем ему проникать, врагу-то? Что ему в эскадроне делать? Секретов у нас никаких нету, а в атаку вместе с нами ходить, под белые пули себя подставлять ему несподручно. Врагу лучше при штабе обретаться. А у нас надежные оседают. Слышал небось: мы осенью корпус Миронова разоружили, который вроде бы к деникинцам перемахнуть хотел? Из того корпуса я себе двенадцать человек взял. Один, правда, в первые дни убёг. Четверо под Касторной в царствие небесное угодили. Остальные по сю пору дерутся у нас - не нахвалишься. Еще от Махно трое перебежчиков, я их по разным взводам рассовал. Воюют вполне основательно, только пьют зверски.
- А из рабочих есть?
- С этим очень даже негусто. Видишь, на тачанке румяный такой, с прямыми плечами? Нет, не ездовой, а возле пулемета. Он из уссурийских казаков, с самого что ни на есть далекого востока. Но, уж но правде сказать от казака у него только папаха черная, кучерявая. Не к лошадям он, а к железкам привержен. Пулеметчик - лучше не надо. Сам наладит, если сломается. Имя у него короткое - Нил, а фамилия подлиннее - Черемошии. Так вот: фамилию свою он еще одной очередью не выбивает, а имя на любой стене пулями пишет... Форменный мастер. На заводе работал, где пароходы строят, морскую форму носил. А к нам на Волге пристал. Все же казачья закваска перетянула. Чего ему было среди моряков-то...
Слушая Миколу, Роман жалел, что не имеет при себе бумаги и карандаша - записать краткие характеристики. То, что известно о бойцах командиру эскадрона, не узнаешь и за месяц. А товарищ Ворошилов говорил: изучайте каждого, работайте с каждым, помогите каждому...
Раз нет бумаги - запоминать надо.
- Почему у Калмыкова отчество такое странное: Ванькович?
- Это целая история, - весело блеснули глаза Башибузенко. - Вырос он в самых диких степях, возле конских табунов да овечьих отар. По-русски десяток слов всего знал. А тут пришло время на войну призываться. Привезли этих калмыков в воинское присутствие, начали списки составлять, а попробуй разберись, кто, откуда, когда родился? Спрашивают: "Ты кто? Как фамилия?" - "Никакой нету". - "А зовут как?" - "Иваном". - "А отца?" - "Ванькой". - "Тоже, значит, Иван?" - "Нет, Ванька!" И уперся на этом. Отца его хозяин только Ванькой и кликал... Бился писарь, бился и рукой махнул: "Черт с тобой, будешь Иваном Ваньковичем Калмыковым. Мотай из канцелярии, чтобы духа твоего больше не было!" Так и прилепил человеку сразу фамилию и отчество.
- Сменил бы теперь.