Заруба подпустил их вплотную. Обойдя дерево, за которым он хоронился, Гнат оказался за спиной противника, держа наготове найзы. Как только два крайних психадзе вошли в полосу тени, две найзы, словно молнии, пронзили пространство и вошли им между лопаток, круша позвоночные диски. В тот же миг полетели, кувыркаясь в воздухе, кинжалы, мягко пропоров тонкую кожу на шее еще двоих горцев. Оставшиеся в живых в недоумении остановились и, обернувшись, увидели горящие в ночной темени волчьи глаза, а затем раздался низкий утробный рык, парализовавший волю и вселивший ужас в непоколебимые сердца мужественных и дерзких психадзе. Как и все нормальные люди, храбрые в битве с равными, они панически боялись жестоких сил природы и преклонялись перед ними, считая зверя хозяином гор. К тому же волк был их тотемным зверем – почитался у горцев, как хозяин рода. Не в силах пошевелиться, они смотрели округлившимися глазами на приближающийся к ним силуэт огромного зверя, продолжавшего угрожающе рычать. Никто из них даже не сделал попытки взяться за оружие. Ноги стали ватными и приросли к земле. А зверь все приближался, и уже ясно виден был огромный волк, идущий почему-то вразвалку на задних ногах. Затем волк прыгнул…
Приблизившись к кошаре, Заруба подал условный сигнал – трижды пролаял лисом, чтоб его ненароком не подстрелили свои. Увидев в свете луны атамана, обвешанного трофейным оружием и с пленными горцами на плечах, двое пластунов выбежали ему навстречу и приняли у него пленников, перекинув их на свои плечи.
- Где толмач Уляб? – спросил Гнат, устраиваясь в темном углу, куда снесли пленных.
Казаки разбудили адыга - переводчика, который знал почти все горские языки, и тот присоединился к Гнату, чтобы сразу же начать допрос. Уляб уже несколько раз присутствовал при допросах пленных горцев, и каждый раз поражался, с какой легкостью Заруба добивался нужных ему сведений.
Тихим свистом Гнат подозвал Янычара и, когда конь неслышно приблизился, снял с луки седла затертую холщовую котомку – спадщину деда Мазура, отдавшего Богу душу три года назад. Но перед смертью дед научил Зарубу некоторым премудростям лечения и введения человека в языческое состояние общения с богами – "омману" или "морок".
- Посмотри, кто это, - сказал Гнат Улябу, кивнув на пленных и развязывая котомку.
Уляб низко склонился над пленниками и тут же отпрянул, словно змею увидел.
- Ты чего? – спросил Гнат.
- Это братья Дауд и Кунта – хозяева Ичкерийского леса. Их шесть братьев – все славны своей жестокостью и беспощадностью. Сами горцы их боятся и ненавидят. У них кровники в горах повсюду, но во время войны – нет лучших хиджретов , чем они, а на время войны с общим врагом кровная месть отменяется.
- Четверо из них, похоже, уже упокоились. Я их на опушке леса оставил. Надо тела убрать и следы уничтожить, - Заруба кивнул Лысогорке – лучшему стрелку пластунов, и тот, взяв еще пяток казаков с собой, отправился выполнять приказ атамана.
- Который из них будет знать все о противнике? – спросил Гнат Уляба.
- Старший – Кунта! Он амир психадзе, они все ему подчинены. Даже шамхал Тарковский его побаивается, а амир хиджретов Караташ считается его правой рукой.
Заруба выудил из недр мазуровой котомки небольшую стеклянную бутылочку, и с трудом открыв плотно подогнанную деревянную пробку, выкатил на ладонь небольшой шарик серо-зеленого цвета. Заруба покатал шарик между ладонями, чтобы разогреть, и засунул его Кунте, который все еще был без сознания, под язык. Выждав некоторое время, Гнат приподнял голову Кунты и ладонями стал с силой растирать ему уши. Горец замычал и открыл глаза. Заруба усадил его, привалив спиной к стене кошары, и стал задавать вопросы, которые Уляд тут же переводил горцу. Выслушав вопросы, Кунта говорил так, как будто стремился выговориться на всю оставшуюся жизнь. Уляб едва успевал переводить, в который раз поражаясь легкости, с которой герой-горец выдает все секреты войска шамхала. Спустя несколько минут Заруба знал о противнике все – и состав войска, и наличие огнестрельного оружия и четырех горных орудий, и тайные тропы через перевал, и присутствие сотни сипаев – гвардии турецкого визиря, любезно выделенной шамхалу в помощь турецким султаном. Знал он теперь и самое главное – завал, закрывший вход в горловину ущелья, и заперший русских в каменном мешке, существовал только для русских. Соединившись с подходящими каждый день отрядами горцев, шамхал отправит часть воинов разбирать завал и отвлекать силы русских на перестрелку с ними. А основные силы проводник шамхала Аюб, который излазил эти горы вдоль и поперек, проведет по старому, давно высохшему руслу Аксая, под низко нависшими сводами скальных пород, и выведет во фланг русским прямо в селение. Хиджретам нужно будет скрытно преодолеть ореховую рощу и – они в селении, где их появления никто не ожидает…
Выговорившись, Кунта вдруг закатил глаза под лоб, и сильно засучил ногами. Через несколько минут, он умер.
Его брат Дауд скончался часом позже, так и не придя в сознание.
Заруба стал готовить гонцов к полковнику Зырянскому, благо до рассвета оставалось еще более трех часов, но вдруг ночную тишину разорвал троекратный лай лиса…
3.СОТНИК ДРАГОМИЛ
Ранним утром на площади около полуразвалившейся от старости мечети пластуны построились двумя сотнями. Осычный решил проверить их экипировку и готовность каждого к выходу в горы. Эта, в общем-то, рутинная процедура, неукоснительно предшествовала каждому выходу пластунов, хотя каждый казак, как "Отче наш" знал, что и как ему уложить в свой походный "сидор" и, при этом, не забыть что-либо важное.
Вышел на площадь и Драгомил, который впервые видел это действо и сразу счел его излишним, поскольку в его сотне порядок подготовки к выходу в поход был четко отработан, а штатная укладка вещевого мешка тщательно продумана и отработана им лично. И вообще, такая мелочь, как укладка вещмешков, по мнению офицера, должна была проверяться не сотенным, а куренным командиром.
Сам внешний вид пластунов, одетых в истерзанные об острые камни и колючки горных кустарников черкески и бешметы, изобилующие множеством разноцветных заплат; порыжелые от солнца и пыли папахи, несуразные постолы, стачанные из шкуры дикого кабана, мехом наружу, вызывал у него – кадрового офицера содрогание. Задубелые, коричневые от солнца, иссеченные ветрами и выбиваемой пулями из скал каменной крошкой, бородатые лица пластунов разительно отличались от лиц всегда чисто выбритых, с залихватски закрученными усами казаков его сотни.
Мало того, плечевые ремни на пищалях и ружьях пластунов крепились к стволу и прикладу не уставными металлическими кольцами с металлическим же зажимом, а какими-то несуразными веревочками. А сверху стволы были обмотаны зачем-то полосками свясающей бахромой мешковины.
Сотник просто не задумывался над тем, что все, что он видит и отвергает с точки зрения воинского Уложения, на самом деле – продуманно и рационально: внешний вид пластунов помогает им слиться в разведке с местным населением, причем, с беднейшей его частью, и не привлекая внимания, выведать в стане врага все, что надо знать командованию. Постолы из шкуры дикого кабана не пропускают влагу, которая просто скатывается по длинным, жестким щетинам, пропитанным жиром сальных желез животного. А еще постолы, в отличие от сапог, абсолютно бесшумны при ходьбе и не оставляют следов. Не думал он и о том, что металлические предметы вооружения, соударяясь, в горах издают специфический звук, который чуткое ухо психадзе сразу же уловит и отличит от других звуков. Поэтому ремни на своем оружии пластуны подвязывают крепким шнуром, а наложенная сверху мешковина скрывает металлический блеск оружия и позволяет переносить его за горячий ствол, поглощая жар.
Но, пока что, Драгомил наблюдал за простой операцией – укладкой вещмешка разведчика. И чем больше он наблюдал за действиями пластунов, тем больше убеждался, что их укладка гораздо практичнее и целесообразнее, чем укладка в его сотне.
Уложив в "сидор" запасное белье, портянки и прочие хозяйственные мелочи, а также пять фунтов сухарей, пластуны сверху накладывали бурку, свернутую так, что она ложилась на мешок, охватывая его валиком с трех сторон, и при этом край бурки накладывался на внутреннюю поверхность мешка, образуя мягкую прокладку между ним и спиной казака. Поверх бурки таким же образом накладывалось палаточное полотнище, укрывая бурку от дождя. Справа к мешку подвязывается палаточная полустойка с приколышем и котелок, а слева – чехол с запасными сапогами. Весь вьюк прочно стягивается палаточной веревкой и помочами крест-накрест пристегивается к кольцам, пришитым к нижнему краю мешка, а помочи между собой скрепляются грудной перемычкой. Руки пластуна при этом остаются совершенно свободными. В то время, как казаки Драгомила вынуждены были при перебежках придерживать болтающийся за спиной "сидор" рукой.
И совсем уж привело в восторг Драгомила то, что по команде "попрыгали", пластуны совершили по несколько прыжков вверх и в стороны, и ничего из амуниции не звякнуло, не лязгнуло, словом, не издало предательских звуков. Оценив в полной мере все достоинства пластунской укладки, и четко зная истину, что на войне мелочей не бывает, Драгомил подождал, пока пластуны освободят майдан, и тут же вывел на него свою сотню…
А Осычный повел пластунов в ореховую рощу, и вскоре оттуда раздалось тонкое посвистывание метательных дротиков и тупые удары ножей, вонзающихся в деревья.
Полковник Зырянский, наблюдавший эту картину из окошка сакли, которая на время стала помещением его штаба, только ухмыльнулся в вислые прокуренные усы и вернулся к карте.
Что-то беспокоило его в плане действий войск шамхала, а что – он пока не мог понять. Завал, перекрывший выход полка из котловины, мешал как осажденным, так и атакующим. Ведь разбирать его горцам придется под огнем казацких ружей, и, разобрав, они тут же нарвутся на стену плотного огня егерей и казаков. Значит, должен быть какой-то обходной путь, дающий шамхалу необходимое преимущество. Но сколь пристально не изучал полковник карту, обнаружить этот путь он не мог. А ведь он должен был существовать, должен…
Вот когда пожалел Зырянский, что оставил Зарубу с раненными, когда он был необходим здесь и сейчас. Потому что, как ни опытен и умел был Осычный, но все ж это не Заруба, нет, далеко не Заруба…
Полковник свернул карту, и набив духмяным турецким табаком свою любимую трубку, вышел на крыльцо.
В подготовке к выходу прошел день, и все три сотни были готовы уйти в горы по первому сигналу. Но гонцов от передовых дозоров все не было, как не было вестей и от пластунов, ушедших в отряд Зарубы.
Небо к вечеру нахмурилось тяжелыми тучами, в воздухе ощутимо запахло озоном.
Зырянский, с тревогой глядя на небо, подумал, что дождь сейчас будет совсем уж некстати…
4. ВОЛЧИЙ ВОЙ...
Луна снова укрылась за тучами, и непроглядная темень упала за землю.
И лишь Заруба своим волчьим зрением видел, как от кромки леса стремглав убегают пять казаков, отправленных им уничтожить следы его короткой схватки с психадзе.
Едва ввалившись за ограду кошары, Фрол Лысогорко, задыхаясь от быстрого бега, выпалил: "Хиджреты! Много!", и свалился на кучу сена.
Гнат сразу сообразил, что хиджреты вышли вслед за разведкой, намереваясь узнать ее результаты на месте. Нетрудно было предугадать и их дальнейшие действия в случае, если в условленном месте они не обнаружат психадзе. Тогда они пойдут лавой на кошару.
- Много – это сколько? – обернувшись к Фролу, спросил Заруба.
- Сотня, может чуть поболее, - все еще тяжело дыша, ответил Фрол.
- Ну, от сотни-то отобьемся, - сказал откуда-то из темного угла Лукьян Синица.
- Да? – жестко рубанул Заруба. – А сено запалят? А повозки начнут гореть? А крыша запылает? Что с раненными будешь делать, а, Лукьян?
Синица виновато промолчал.
- Ну-ка, быстро лекаря сюда! – приказал Заруба. Лекарь тут же объявился рядом с атаманом.
- Быстрый ты! – восхитился Гнат. – Слухай, есть у тебя склянка какая-нито, чтоб зеленого стекла была?
- Есть-есть, - затараторил лекарь, - целая кварта касторового масла в бутыли зеленого стекла.
- А что, часто казаки пользуют касторовое масло для быстрого опорожнения кишечника?
- Да вот, за два года так и ни разу не применялось, батьку!
- Так вылей его к бису – то масло, а склянку тащи сюда! – гаркнул Заруба.
Собрав в круг десяток казаков, он быстро заговорил:
- Сейчас побьем склянку на мелкие осколки, с пятак величиной. Осколки надо попарно расставить по щелям в тыне, на повозках, по всей длине нашей огорожи. Нарежьте все по два куска свечки, и когда хиджреты пойдут, нужно будет передвигаться от пары к паре стекляшек и подсвечивать их изнутри.
- Так нашо це, батьку? – недоуменно спросил кто-то из казаков.
- А на то, чтоб горцы, а точнее сказать, их кони приняли эти стекляшки за горящие в ночи глаза волчьей стаи. Горцы-то волков не испугаются, а вот их кони…
Тем временем лекарь принес бутыль, и Гнат, обернув ее холстиной, чтоб не греметь, аккуратно подробил ее рукоятью пистоля.
- Ну-ка, подсвети, - сказал он Лысогорке, вынув стекляшку из холстины и отставив ее на вытянутую руку.
Фрол поднес огонек свечи к осколку стекла, и тот вдруг вспыхнул ярко-зеленым бликом.
- Оце добре прыдумав, батьку-атаман! – крякнул удовлетворенно Фрол. – Здаля – ну точно вовчи очи!
- Быстро крепите стекляшки, как я сказал, - распорядился Гнат. – Хиджреты вот-вот появятся!
И точно, вскоре послышался знакомый каждому казаку с детства нарастающий гул, и земля под ногами стала мелко дрожать. Это могло означать только одно – приближение большого конского табуна.
Зная, что его голос за топотом копыт горцы не услышат, Заруба крикнул "зажигай" и подошел к ограде. Оглянувшись, он увидел, как то здесь, то там стали вспыхивать попарно "волчьи глаза", и, набрав в легкие побольше воздуха… вдруг завыл по-волчьи.
От неожиданности ближайший к нему казак выронил свечи, и упав на колени, начал истово креститься, бормоча "свят,свят,свят…"
В этот же момент с другой стороны кошары завыл Синица, ему вторил Лысогорко, и леденящий душу волчий вой разнесся далеко вокруг, ввергая в смертельный ужас все живое.
Как и думал Заруба, лошади хиджретов впали в панику. Зловещее мерцание полутора десятков пар волчьих глаз и волчий вой, от которого кровь стынет в конских жилах и грива встает дыбом, остановили стремительный бег коней. Не слушаясь всадников, пытающихся вернуть их в строй, кони шарахались, сбивая и тесня друг друга, стремясь найти спасительный проход и уйти от опасной близости волчьей стаи. Их дикое, испуганное ржание перекрыло даже вой "волков". Постепенно, расталкивая мощными крупами собратьев, лошади горцев освободили проход и плотной массой пошли обратно в горы.
И еще долго их преследовал несмолкающий предвестник смерти – волчий вой…
В это момент в небе раскатисто громыхнул гром, и небо наискось прорезала яркая вспышка молнии. А через несколько мгновений – вначале медленно, крупными каплями закапал дождь, и вдруг хлынул сплошным потоком ливня.
- Теперь уж точно пронесло, - подумал Заруба и широко, размашисто перекрестился.
- Оце так победили, не стрельнув ни разу, - произнес рядом чей-то приглушенный голос…
5. ЗАРУБА И СИНИЦА
Ранним утром прискакали на измученных лошадях пластуны, высланные Осычным.
Им пришлось передвигаться всю ночь под проливным дождем, поэтому все вымокли до нитки. И казаки, и их лошади были заляпаны глиной, вылетающей крупными ошметками из-под копыт, с ног до головы. Идти даже шагом лошади по местному глинозему, раскисающему в дождь в вязкое, тягучее месиво – тяжкий труд, а им пришлось скакать рысью, чтоб до рассвета добраться до кошары.
Глядя, с сожалением на падающих от усталости коней, Заруба подумал, что бесполезно вот сейчас, без отдыха отправлять их в обратный путь со сведениями, полученными от Кунты. А сведения необходимо было доставить Зырянскому немедленно.
Оставался еще его бодрый и выносливый Янычар, но оставить казаков и раненных Заруба не мог. Прибывшие пластуны тоже нуждались в отдыхе, и Заруба решил отправить на Янычаре Синицу.
Уединившись с Лукьяном, Заруба подробно рассказал ему о плане шамхала Тарковского атаковать полк по старому руслу Аксая с выходом через орешник прямо во фланг позициям полка. Чтобы запереть войско шамхала в русле под каменными сводами, Заруба предложил заложить пороховые заряды в наиболее узких местах на гребнях и взорвать их, когда войско полностью втянется в теснину ущелья, образованного руслом. А тех хиджретов, что прорвутся сквозь завалы, добить в орешнике.
Заруба лично оседлал Янычара и, подтянув все ремни подпруги, ласково потрепал его холку.
- Ну, любый друже, сослужи службу добрую – донеси швыденько моего брата Лукьяна до казацкого стана! – сказал Гнат на ухо коню.
Янычар посмотрел на хозяина с немой укоризной в темно-лиловых глазах, но все ж прикоснулся своими бархатными губами к щеке казака в знак понимания.
Синица ловко, не касаясь стремян, вскочил в седло и, накинув на голову брезентовую накидку ушел под косые струи дождя.
Несмотря на раскисшую грязь под копытами, Янычар пошел ровно и легко. С белой завистью и восхищением смотрели казаки вослед атаманскому коню….
Разделив нехитрые припасы, доставленные пластунами: сухари, сало и лук, казаки впервые за несколько дней поели нормально – до этого экономили каждый сухарь.
Лекарь, сидя у костерка, разглядывал содержимое медицинской сумки, переданной ему полковым врачом, и по его лицу блуждала довольная улыбка (до этого он полоскал под струями дождя уже не раз использованные бинты).
Убедившись, что все в их временном лагере идет своим чередом – казаки накормлены, медикаменты доставлены, дозоры выставлены и бдительно несут службу, хиджреты под проливным дождем вряд ли рискнуть напасть на казачий лагерь, Заруба уединился с толмачом Улябом и о чем-то долго с ним разговаривал, глядя на линии и стрелки, которые чертил Уляб на мокром песке тонким прутиком.
Вскоре начало темнеть, и Заруба, подозвав к себе Антипа Синицу и Фрола Лысогорко, коротко сказал:
- Собирайтесь! В гости к "водяным псам" пойдем…
- Шо, втроем?- спросил молодой Антипка.
- Нет, всю заставу с собой возьмем, - отшутился Гнат. – Нужно угнать их лошадей, а получится – то и всю их банду вырезать. Но твоя задача – только собрать коней, потому что они тебя все почему-то любят, даже чужие.
- Шо, втроем? – опять открыл удивленно рот Антип, но в ответ получил лишь легкий подзатыльник.
- Та как можно втроем, их же может из сотню буде, чи больше… - продолжал бурчать Антип, потирая затылок.
Оставив в лагере огнестрельное оружие, чтоб не таскать в горах лишний груз (стрелять-то все равно не придется – в полной тишине придется работать), казаки, накинув на головы плотные брезентовые накидки, сложенные пакетом , ушли в дождь.