Глава 5
Слава пришпоривает
Путь патриция
Жизнь молодого знатного римлянина была полна возможностей и риска. Гражданская война до крайности обострила и то и другое. При Сулле молодой человек мог попасть сразу на глубоководье взрослой жизни. Некоторые существенно обогащались. Наиболее ослепительным примером таковых является Помпеи, пыжившийся и прихорашивавшийся, не обращая внимания на направленные против "вундеркиндов" законы Суллы. В то самое время, когда диктатор принимал решение запретить нахождение на административных постах всем гражданам, не достигшим тридцати лет, его юный подчиненный разбил вдребезги армию упрямых сторонников Мария в Африке и был провозглашен "Великим" собственными войсками. Помпеи, однако, представлял собой исключение, пусть и славное. Другим представителям его поколения повезло в меньшей степени. Тайная полиция Суллы не считалась ни с молодостью, ни с происхождением. Поэтому, к примеру, случилось так, что, поскольку Марий в браке породнился с Юлиями, наследник этой древней патрицианской фамилии оказался в бегах. Молодому человеку всего девятнадцати лет отроду, которому семейные связи обеспечили бы беспрепятственное возвышение, приходилось прятаться на сеновалах в горах и откупаться от наемных убийц. Пережитого в ту пору он никогда не забывал. И в будущем ему предстояло обнаружить несравненное мастерство в улаживании "причуд" Фортуны. Молодой Юлий Цезарь был закален годами пребывания Суллы у власти не в меньшей степени, чем Помпеи, и так же, как и он, - раньше срока.
В этом оба они демонстрировали верность своему происхождению и воспитанию. В закалке римлянин видел свой идеал. Определяющим отличием гражданина была сталь, способная добыть славу или выстоять в несчастье. Качество это внедрялось в римлян от самого рождения. Похоже, что в отношении римлян к собственным детям доминировала не нежность, но скорее недоумение по поводу того, что можно быть мягкими и беспомощными. "Младенец, подобно моряку, выброшенному на берег бурными волнами, лежит нагой на земле, не способный вымолвить и слова, полностью зависящий жизнью своей от других людей". Дети были слишком слабы, чтобы в них можно было искать идеал, и высочайшая похвала для ребенка виделась в его сравнении со взрослыми. Результатом сего, во всяком случае на наш современный взгляд, является любопытный и нелепый пробел в античных биографиях. Великие деятели Республики никогда не кажутся нам более холодными и далекими, чем в описаниях первых лет их жизни. Нам предлагают образчики физической крепости или учености - жесткие, педантичные, попросту - нереальные. Анекдоты, в которых они предстают детьми, а не "мини-взрослыми", немногочисленны и разделены широкими временными промежутками. Чем величественнее персонаж, тем менее адекватен портрет его детства. О первых годах жизни такого человека, как Цезарь, мы ничего не знаем. И любая попытка воссоздать их должна в большей мере, чем это принято в древней истории, полагаться на обобщения и предположения. Тем не менее она стоит труда. Римляне не хуже любых психологов понимали, что "природа самым явным образом обнаруживает свои чертежи в первые годы жизни человека". Именно в детстве закладывался будущий гражданин.
Так что же тогда мы можем с уверенностью сказать о ребенке, которому суждено было уничтожить Римскую Республику? Гай Юлий Цезарь родился 13 июля 100 г. до Р.Х., через шесть лет после Помпея и через пятнадцать - после Красса. Обрядовая сторона жизни должна была окружить его с момента появления на свет. Римлянин становился гражданином не по праву рождения. Каждый отец был вправе отвергнуть новорожденного, приказать избавиться от нежеланного сына, а в особенности - от дочери. Прежде чем новорожденного Цезаря приложили к груди, отец должен был поднять его вверх, знаменуя тем самым, что признает мальчика своим ребенком, а потому - римлянином. Имя ребенок получал по прошествии девяти дней после рождения. При этом злых духов выметали из дома метлой. Будущее мальчика пытались определить по полету птиц. Наконец, на шею младенца Гая поместили золотой амулет, буллу, которому надлежало оставаться там до совершеннолетия, когда римлянин становился полноправным гражданином.
В подготовке к этому мгновению не допускалось никаких задержек. В латинском языке, языке римлян, отсутствовало слово "младенец", свидетельствуя тем самым о том, что ребенок никогда не бывает слишком юн для закалки. Новорожденного туго пеленали, чтобы придать ему очертания взрослого, его "месили" и "лепили", а мальчикам надрывали крайнюю плоть, чтобы она растягивалась. Старорежимная республиканская мораль и новомодная греческая медицина предписывали дитяти кошмарный режим из голодания и холодных купаний. Столь суровое воспитание вносило свою лепту в и без того крайне высокую детскую смертность. Было подсчитано, что лишь двое из троих маленьких римлян переживали первый год своей жизни, и что зрелости достигали менее 50 процентов от этого числа. Смерть детей являлась неизменным спутником семейной жизни. В восприятии подобных утрат общество требовало от родителей твердости кремня. Чем в более юном возрасте умирал ребенок, тем меньше эмоций следовало обнаруживать; посему даже было принято считать, что "если ребенок умирает в своей колыбели, то смерть его не стоит оплакивать". Тем не менее сдержанность не обязательно подразумевала безразличие. Надгробия, стихи и личная переписка отражают ту глубину любви, которой были наделены родители-римляне. Строгое обращение с ребенком не было отражением осмысленной жестокости. Напротив: чем суровее были родители, тем больше любви подразумевало подобное обращение.
Методы воспитания Цезаря прославились своей строгостью, и его мать Аврелия запомнилась последующим поколениям римлян как образец родительницы; причем настолько идеальной, что, по словам современников, она даже сама выкармливала грудью своих детей. А этого, как утверждают злые историки, женщины из высших слоев общества старались избежать, вопреки требованиям гражданского долга, напоминавшего о том, - хотя это было известно всем, - что женское молоко передает характер кормилицы. И хотя молоко рабыни не могло идти ни в какое сравнение с молоком благородной римлянки, безответственные аристократки, отдававшие своих детей на попечение кормилицы, заведомо ставили под угрозу будущее своих детей. Тем не менее они так поступали, что явно и недвусмысленно свидетельствует о нравственном упадке. В похвальбе Аврелии, заявлявшей, что она посвятила себя воспитанию детей, звучала горделивая, но анахронистическая нотка.
Являясь поборницей системы республиканского материнства, подрастив детей, она занялась их образованием. Гай не являл собой единственный объект внимания Аврелии. Кроме сына у нее было две дочери, Юлия Большая и Юлия Младшая. Римляне полагали, что девочек следует подвергать такой же "лепке", как и мальчиков. И тем и другим прописывались физические и интеллектуальные упражнения. Мальчик тренировал свое тело для войны, девочка - для чадородия, однако и тех и других заставляли напрягаться до истощения. С точки зрения римлян, самопознание достигалось путем познания собственной выносливости. Лишь определив пределы ее, человек мог считать себя подготовленным к взрослой жизни.
Так что незачем удивляться тому, что у римских детей оставалось немного времени для игр. Временем Римской Республики датируется очень мало игрушек; гораздо больше сохранилось их от последующего периода, когда давление общества, требовавшего воспитывать добрых граждан, пошло на убыль. Однако при всем том дети оставались детьми: "Когда они подрастают, никакая угроза наказания не может удержать их от игр, которым они предаются со всей своей энергией". У девочек, безусловно, были куклы, поскольку брачный обряд требовал посвящения их Венере. Мальчики, тем временем самозабвенно играли с волчками. Игральные кости, похоже, имели "ранг" всеобщего наваждения. Во время свадьбы жениху полагалось одаривать детей монетами или орехами, которые те могли потом использовать в качестве ставок в игре. Однажды, в самый серьезный миг своей жизни, Цезарь упомянул о жребии, и симпатии к этой метафоре он, несомненно, сохранил с детства. Но даже во время игры в кости за ним следила невозмутимая Аврелия, столь же стремившаяся "управлять его поведением во время игр, как и когда он был погружен в занятия". Возможно, именно от матери Цезарь научился своему величайшему мастерству - умению отличать оправданный риск от риска безрассудного.
Факт этот лишь подчеркивает зияющую брешь в описании детства Цезаря - отсутствие в нем упоминания о влиянии его отца. Пристально контролируя воспитание своего сына, Аврелия, будучи идеальной мамашей, рисковала ущемить права своего мужа. Конечно, римская женщина обладала исключительными для своего времени правами, однако на долю римлянина-отца прав приходилось существенно больше. Его власть над жизнью и смертью детей не заканчивалась приемом новорожденного под свой кров. Дочери его даже после замужества вполне могли оставаться на его попечении, а сыновья вне зависимости от возраста и числа занимавшихся ими административных должностей, оставались у него в подчинении. Не было отца патриархальнее римского родителя. Однако как случается всегда, когда речь заходит о Республике, права влекли за собой обязанности. Во время переписи каждый глава дома должен был ответить на следующий вопрос: женился ли он ради того, чтобы иметь детей. Гражданин и патриот был обязан обеспечивать рабочей силой будущее своего города. Однако более насущной и, вне сомнения, более остро ощущавшейся обязанностью являлся долг отца по отношению к престижу семейства.
Дело в том, что статус в Республике не наследовался. Напротив, каждое последующее поколение должно было заново зарабатывать его. Сын, которому не удавалось сравняться со своими предками в ранге и достижениях, дочь, не умевшая повлиять на мужа в интересах отца или братьев, - равным образом считались позором своего семейства. И pater familias был обязан построить отношения так, чтобы подобная неприятность не случилась. И в результате воспитание детей, как практически всякий прочий аспект жизни Республики, отражал укоренившуюся любовь римлян к конкуренции. Воспитать достойных наследников, вложить в них должную гордость собственным происхождением и стремление к славе, - такие достижения считались достойными мужчины.
Честолюбию Цезаря в свое время предстояло подчинить всю Республику. И в воспитании его определенную роль должен был сыграть его отец. Рим знал такие предметы, преподать которые мог только мужчина. Самые ценные уроки молодой Гай получил не сидя у ног матери, а находясь возле отца, когда тот приветствовал своих политических союзников, или прогуливался по Форуму, или внимал сплетням на сенаторском пиршестве. Лишь вдыхая тонкие ароматы власти, мальчик мог развить в себе "нюх", способный уловить многосложные обороты политической жизни Римской Республики. Отец Цезаря обладал широкими связями, а имя его могло открывать многие двери. Взамен он сам был обязан содержать открытый дом. Римляне толком не имели представления о личном уединении. Городской дом аристократа представлял собой не столько его прибежище, сколько сцену, на которой он мог позировать и принимать восхищение; дом являл собой выполненную в камне проекцию его собственных представлений о себе. Отдаленный от центров власти дом Юлиев, окруженный тавернами и трущобами грязной Субуры, тем не менее предоставлял отцу Цезаря внушительную "штаб-квартиру". В прихожей толпились просители и клиенты. Отношения зависимых людей к своему патрону составляли еще одно течение, которым должен был овладеть честолюбивый молодой политик. Должным образом эксплуатируемая поддержка клиентов могла оказаться существенно важной для его амбиций. Римский аристократ всегда старался заботиться о своих людях. Чем влиятельнее становился он, тем больше клиентов залетали на его огонек. После 92 г. до Р.Х., когда отец Цезаря стал претором, свита его должна была сделаться соответствующей положению значительной персоны. Однако удовлетворяла ли она ожидания его восьмилетнего сына?
А они были огромны. Цезарь никогда не упускал возможности потребовать к себе соответствующего его происхождению почтения - в степени, чрезмерной даже по римским "стандартам". Мысль о происхождении от Венеры в него вдалбливали с малых лет. Семейный дом казался подобием святилища имени Юлиев. Стены атрия, расположенного за портиком, повторяющим черты храма, были увешаны мрачными изображениями, восковыми посмертными масками государственных чиновников, свидетельствующими о почестях, завоеванных семейством в прошлом. Портреты соединяли нарисованные линии, уходящие назад во времени - к герою-троянцу, и далее - к богине. Чужеземные наблюдатели, вне сомнения, понимали степень воздействия подобного зрелища на впечатлительного ребенка. "Трудно представить себе более впечатляющую сцену для юноши, стремящегося заслужить славу путем добродетели". Сами римляне называли детские души "пылающими факелами". Наследник великого дома, обнаруживший несоответствие традициям своего рода, становился объектом презрения. "Страшно, когда люди могут пройти мимо него и сказать: "Почтенный старинный дом, бедный ты бедный, какой никчемный новый хозяин в тебе поселился!"" В случае Цезаря созерцание прежней славы семейства могло только подчеркнуть нынешний недостаток почестей. Да, отец его был претором, но не консулом. Да, когда он проходил по Форуму, за ним тянулась свита клиентов, однако он не мог назвать ни одного города или провинции, настолько полного его клиентами, чтобы он мог сравняться в этом с самыми величайшими из семейств. Помпеи, например, мог мобилизовать целую полосу территорий на востоке Италии. Вероломный и жестокий Страбон был образцовым папашей. Помпеи даже научился читать, изучая хвалу деяниям своего родителя. Напротив, нам ничего не известно о том, что читал юный Цезарь, мы знаем только, что он писал. Должно быть, темы его сочинений показались современникам значительными, иначе память о них не дошла бы до нас. Одно из них было написано как "хвала Геркулесу", величайшему из греческих героев, внебрачному сыну Юпитера, своими подвигами заслужившему бессмертие. Другое рассказывало об Эдипе.
Что бы Цезарь ни думал о своем родителе - молчание источников не позволяет нам высказать определенного мнения, - несомненно одно: перед его глазами был куда более впечатляющий образчик карьеры. Проведя год в качестве претора, отец Цезаря был назначен на пост наместника Азии - самое доходное место. Устроить такое назначение можно было, только дергая за самые главные из натянутых за сценой веревок. Митридат еще только готовился к вторжению, однако Марий уже устраивал себе нечто вроде генерального командования на востоке. Внезапное возвышение свояка попахивает участием полководца. Когда сперва восстание италиков, а потом гражданская война охватили Римскую Республику, Марий продолжал являться патроном своих родственников Юлиев. Перед самой своей смертью, во время кровавого седьмого консульства, он намеревался возвести молодого Цезаря в жрецы Юпитера, место которого оставалось вакантным после вынужденного самоубийства предшественника, и его мог занимать только патриций. Цезарю тогда было всего тринадцать, и место это было уготовано для мальчика, который тут же был втянут в водоворот гражданской войны.
В 84 г. отец Цезаря скончался - по неизвестной нам причине. В том же самом году Цезарь сам снял с себя буллу, задрапировал тело тяжелыми складками тоги взрослого человека и официально обрел статус совершеннолетнего. Консул Цинна, являвшийся после смерти Мария влиятельным человеком в Риме, медлить не стал. Цезарь был официально возведен в жреческое достоинство. Шестнадцатилетний юноша, должно быть, сделался заметной фигурой, поскольку Цинна также предложил ему руку своей дочери Корнелии. Цезарь уже был помолвлен, однако ни один разумный молодой человек не упустит возможности породниться с первым лицом Республики. Римский брак обыкновенно являлся предприятием несентиментальным. Любовь здесь была ни при чем, все определяла политика. Женщина из высших слоев общества, особенно оказавшаяся плодовитой, была призовой ставкой в азартной игре возвышения. Поскольку от девочек при рождении избавлялись чаще, чем от мальчиков, в обществе всегда существовал недостаток подходящих невест. Как и слову "младенец", в латинском языке нет эквивалента понятию "старая дева". Отцы настолько рьяно торговали браками своих дочерей, что девочки обыкновенно признавались взрослыми в возрасте более раннем - на три-четыре года, чем их братья. Отпраздновав свой двенадцатый день рождения, девочка вполне могла тут же оказаться под традиционной шафрановой вуалью невесты. Если жена оставалась на попечении отца - как большинство состоятельных женщин, - тогда верность ее мужу в лучшем случае являлась видимостью. Браки складывались и распадались с головокружительной скоростью, ибо внезапное изменение какого-либо альянса могло потребовать столь же внезапного развода. Пока Корнелия оставалась женой Цезаря, он мог быть уверен в благосклонности Цинны. Мужу незачем любить свою жену, когда можно просто ценить ее.
Но когда Цинна пал от рук взбунтовавшихся солдат, Корнелия должна была вдруг превратиться в бремя. После того как Сулла истребил сторонников Мария и уничтожил последние остатки режима Цинны, она превратилась в нечто еще более худшее. Будучи племянником Мария и зятем Цинны, Цезарь едва ли мог предлагать свои услуги новому диктатору. Однако при всем том имя его не появилось в первом из проскрипционных списков. Будучи протеже марианцев, Цезарь также сохранял тесные связи с Суллой. Причудливый характер общества Римской Республики часто порождал весьма противоречивые связи. Мирок аристократии, в частности, был невелик, а сложная паутина брачных альянсов могла связать вместе даже самых непримиримых соперников. Мать Цезаря была родом из семейства, давшего Сулле нескольких наиболее влиятельных сторонников. Это и спасло жизнь молодого человека.