Цезарь, к удивлению большинства людей, с помощью своего обаяния делал большие успехи на посту наместника. Из вольно подпоясанного "денди" получился природный полководец. Стремительный поход в северную часть нынешней Португалии не только позволил ему расплатиться со многими долгами, но и заставил Сенат наградить его триумфом. Однако эти успехи бледнели рядом с известием о том затруднительном положении, в котором оказался Помпеи. Цезарь сразу понял, что подобный шанс может выпасть ему только раз в жизни. Тем не менее, чтобы воспользоваться им, ему пришлось поторопиться. Кандидаты в консулы должны были выставить свои кандидатуры в начале июня. Оставив свою провинцию до приезда преемника и путешествуя с обыкновенной для него головокружительной скоростью, Цезарь прибыл на Марсовы поля как раз вовремя. Там ему и пришлось остановиться - среди шума и пыли, поднятых стройкой Помпея. До празднования триумфа официально он считался находящимся при оружии, и потому въезд в Рим ему был запрещен. Едва остановившись в Вилла Публика, Цезарь спешно подал заявку на выдвижение собственной кандидатуры в консулы через уполномоченного - и Сенат, имевший в запасе еще один день, был готов без всяких колебаний предоставить ему это право.
Однако Катон был против. Зная, что голосование должно состояться до заката, он поднялся и произнес пространную речь, затянувшуюся до самой ночи. Разъяренному Цезарю пришлось выбирать между триумфом и консульством. Он, в сущности, не колебался. В отличие от Помпея он всегда и без всяких затруднений отличал суть власти от ее тени. Он вступил в Рим, начиная гонку, в которой обязан был победить.
Катон и его союзники также понимали это. В их сражении с Помпеем произошел внезапный и резкий перелом. Тот факт, что Цезарь мог полагаться не только на поддержку Помпея, но и на собственную огромную популярность, делал его вдвойне опасным. Не сумев заблокировать вступление в гонку своего старого соперника, Катон принялся спешно принимать меры по нейтрализации его будущей победы. Самым неотложным условием стали выборы надежного второго консула, на которого можно было бы положиться с точки зрения нейтрализации предложенных Цезарем мер. Деньги из неисчерпаемой казны Помпея и без того уже перетекали к электорату: было очевидно, что он готов потратить любые средства, чтобы купить оба консульства. Собственным кандидатом Катона являлся его зять, честный и трудолюбивый сенатор по имени Марк Бибул, неожиданно, к собственному восхищению оказавшийся в роли спасителя Республики. Его поддерживали своим весом все враги Помпея. С точки зрения Катона, ситуация казалась настолько серьезной, что он даже закрыл глаза на то, что Бибул, по примеру агентов Помпея, начал лично раздавать деньги на подкуп избирателей.
Деньги оказались потраченными не напрасно. На выборах Цезарь пришел первым с головокружительным преимуществом, однако Бибул выбрался на второе место. Пока все складывалось удачно для Катона - однако теперь, после того как он сумел оказать противодействие маневрам Помпея, ему приходилось блокировать и устремления Цезаря. Военное дарование новоизбранного консула было очевидным. И с точки зрения Катона, пускать такого охотника за славой в новую провинцию было немыслимо. Но как остановить его? Обыкновенно каждого консула после завершения срока пребывания в должности назначали наместником какой-либо провинции. Так почему же, вдруг взволновался Катон, в то время как вблизи собственного дома столько всяких непорядков, начиная с 59 года, консулов направляют к внешним границам империи? В конце концов, по прошествии более чем десяти лет после восстания Спартака Италия полна разбойников и беглых рабов. Почему же, всего на один год, не возложить на консулов задачу - их истребление? Сенат согласился. Предложение стало законом. И вместо провинции Цезарю предстояло заняться наведением полицейского порядка в овчарнях Италии.
При всей своей строгости Катон явно не был лишен чувства юмора. Конечно, это было опасно - делать такого человека, как Цезарь, предметом шутки, однако, поступая так, Катон, расставлял ловушку. Если Цезарь откажется признать решение Сената и изъявит намерение прибегнуть к силе, чтобы опротестовать его, он станет преступником, вторым Катилиной; заодно окажется запятнанным и имя Помпея, программа его также будет скомпрометирована. Катон всегда занимал позицию защитника конституции и старался представить своих врагов ее нарушителями. При всем своем бесстрашии и отваге насколько далеко рискнет зайти Цезарь? Любым бурным крайностям будет противостоять внушительная коалиция. Избранный в пару к Цезарю консул сулил своем "собрату" одни неприятности: жизнь Бибула прошла в тени его блестящего соперника, и он возненавидел Цезаря. В Сенате союзники Катона располагали надежным и сплоченным большинством. Можно было положиться и на Красса с его влиятельным блоком: если в мире римской политики и существовало некая константа, то согласно ей Красе должен был оказаться в оппозиции ко всему, что связано с Помпеем. При всей опасности предстоящей борьбы. Катон мог ощущать мрачную уверенность в победе. Так и должно было быть - ибо в качестве собственной ставки он избрал Республику и ее стабильность.
С самого начала судьбоносного года консульства Цезарю грозил кризис. Обстановка нервозности и недоверия царила в Сенате, собравшемся для того, чтобы в первый раз заслушать нового консула. Цезарь с великим изяществом старался очаровать аудиторию, однако Катон с привычным ожесточением отказывался поддаваться его чарам. Когда Цезарь предложил умеренный и рассудительно составленный билль, предусматривавший размещение ветеранов Помпея, Катон немедленно вскочил с места. Он говорил, говорил и говорил, следуя своей излюбленной тактике, пока Цезарь не пресек его речь коротким, обращенным к ликторам кивком. Когда Катона повели прочь, места сенаторов стали пустеть. Цезарь захотел узнать, почему сенаторы покидают заседание. "Потому что я предпочитаю находиться с Катоном в тюрьме, - огрызнулся один из них, - чем в Сенате вместе с тобой". Цезарь, скрывая ярость, вынужден был отступить. Катона отпустили. Оба они сошлись лицом к лицу - и первым моргнул Цезарь.
Так, во всяком случае, казалось. На деле скоро выяснилось, что предпринятое Цезарем отступление оказалось тактическим. С пренебрежением оставив Дом Сената, он перенес свою кампанию по борьбе за земельный закон непосредственно на Форум. И Рим начал наполняться ветеранами Помпея. Эта скрытая угроза обескуражила врагов Цезаря. Бибул был настолько взволнован ситуацией, что совершил высшую из возможных ошибок: сказал своим избирателям, что их мнение его не волнует. Наблюдая за этим, Катон, должно быть, прикрыл лицо ладонями. Тем не менее он все еще полагал, что Цезарь блефует. Бесспорно, принятый народом закон обладал полной силой, однако идти против мнения, высказанного Сенатом, мог только откровенный бунтовщик. Если Цезарь решит настоять на своем, доверие коллег к нему будет разрушено, и карьера его завершится. Бесспорно, нормальный человек просто не мог иметь замыслов, способных закончиться подобным образом.
Избранный Цезарем план игры скоро стал слишком ясен. Перед голосованием по предложенному закону он представил своих знаменитых союзников. Мало кто удивился, когда Помпеи выступил первым, с аргументами в пользу своих ветеранов, однако личность второго оратора явилась громом среди ясного неба. Все время своей скользкой и оппортунистической карьеры Красе сохранял верность единственному принципу - противостоять целям Помпея. Но даже и этот принцип оказался теперь слишком уж всеобъемлющим. Красе назвал свой резкий разворот поступком государственного деятеля, совершенным в интересах Республики, - хотя всем и каждому было ясно, что за целую жизнь он не совершил ни одного бескорыстного поступка. Похоже, что в холодной и расчетливой душе его даже сладость ненависти не могла конкурировать со стремлением к власти. Господство, которого он никак не мог добиться собственными силами, находилось теперь в пределах досягаемости. Обойденный с фланга Катон обнаружил, что все укрепления его пали. Ему вдруг стало ясно, что если Помпею и Цезарю еще можно противостоять, то участие в их союзе Красса делает его врагов фактическими хозяевами Рима. Трое мужей могли кроить Республику по собственной мерке, образовав "тройку" - "триумвират". Стоит ли удивляться тому, что Цезарь сохранял такую безмятежную уверенность в себе.
Катон и Бибул обратились к отчаянным партизанским мерам, чтобы остановить принятие законопроекта. В день голосования Бибул явился на Форум, чтобы объявить о том, что видел в небе неблагоприятные знаки и что посему голосование должно быть отложено. Pontifex maximus отреагировал на новость, приказав вывалить ведерко с дерьмом на голову Бибула. Оттирая экскременты с лица, горемычный консул заметил, что отряд ветеранов Помпея избивает его ликторов и ломает их фасции. Под одобрительные возгласы присутствующих Бибула и Катона спровадили с Форума, после чего провели голосование и приняли закон. Доходную обязанность по проведению его в жизнь возложили на комиссию под руководством - кого же еще? - Помпея и Красса. Чтобы скрепить свою победу последней печатью, Цезарь потребовал, чтобы Сенат дал присягу об исполнении нового закона. Устрашенные и дезориентированные противники кротко повиновались. Сопротивление оказали лишь двое. Одним из них был Метелл Целер, уже тяжелобольной, но все еще обладавший достаточным количеством сил, чтобы воспрепятствовать человеку, так жестоко оскорбившему его сестру. Вторым, естественно, оказался Катон. Однако обоих убедил сдаться Цицерон, справедливо указавший, что изгнание их из города едва ли поможет общему делу: "Возможно, вы не нуждаетесь в Риме, однако Рим нуждается в вас".
Тем не менее, побуждая себя продолжать борьбу, Катон не мог с горечью не осознавать своей роли в кризисе. Толкая Цезаря и Помпея на крайности, не сумев предвидеть всей глубины присущего Крассу цинизма, он во многом содействовал возникновению союза. "Трехголовое чудовище" было выкурено на открытое место, и теперь, не имея нужды держаться в тени, могло проявлять свою хищность без помех. Было ратифицировано и восточное соглашение Помпея, Красе получил возможность с выгодой для себя "позабавиться" с налоговым кодексом, а Цезарь принялся разыскивать провинцию для проконсульского командования. Он остановился на наместничестве сразу в двух провинциях, балканском Иллирике и расположенной непосредственно на северной границе Италии Галлии Тогате, или "Тогоносной Галлии". Единственным утешением для сенаторов, озабоченных присутствием трех легионов Цезаря практически на самом пороге Рима, служило то, что ни та, ни другая провинция не являлись подходящим объектом для ярких завоеваний. А потом, весной, Метелл Целер пал жертвой своей болезни, и Цезарь получил возможность наложить лапу на третью провинцию - ибо смерть Метелла не просто устраняла "занозу" в боку Помпея, но и оставляла Трансальпийскую Галлию, расположенную по ту сторону Альп, без наместника. К тому же провинции этой угрожали многочисленные варвары, и Цезарь ухватился за нее. Срок: командования его во всех трех провинциях был назначен ошеломляющий - пять лет. По сути дела, новому проконсулу было обещано роскошное пиршество славы.
Решение это особенно огорчило Катона. Разрозненные обломки составленной им коалиции были не в силах противодействовать его принятию. Когда ненависть к Помпею в последний раз заставила Лукулла высунуться из своей норы, Цезарь отнесся к нему с такой жестокой враждебностью, что Лукулл не выдержал и молил о милосердии на коленях. То, что столь великий и надменный человек унизил себя до такой степени, потрясло всех: быть может, в слезах, пролитых Лукуллом перед Цезарем, следует видеть ранний симптом старческого слабоумия, которое свело его в могилу уже через два года. Если так, помрачение ума Лукулла должно было показаться Катону мрачным предзнаменованием ослабления Республики. Сам он решительно не хотел покоряться этой болезни.
Ни один истинный гражданин не мог представить себя рабом. Истина эта кровью вписана в саму историю Рима. После того как на голову его вылили ведерко экскрементов, Бибул обернулся к своему собрату по консульству, распустил складки измазанной дерьмом тоги и обнажил горло. Удивленный Цезарь пренебрег предложением перерезать его. Тем не менее, при всей мелодраматичности жеста Бибула, он помог восстановить его честь. Катон и его сподвижники не боялись предложить себя на роли мучеников за свое дела. Консул заперся в собственном доме и до конца года изображал отшельника, в то время как Катон принял вызов непосредственно на Форуме, позволяя своим врагам творить самое худшее. Оба они сталкивались с унижениями и устрашением. Однако они сумели не просто бросить тень на законы Цезаря, но и разрушили образ стоящего за ними триумвирата. В пропагандистской войне не могло быть более красноречивого удара. Цезарь ради своей карьеры был готов к быстрым изменениям в конституции, однако ни Помпеи, ни Красе не стремились к роли могильщиков Республики. Когда речь шла о них самих, они играли строго по правилам: сложному и неписаному кодексу прецедентов, обязательных для каждого участника политической игры. С самых ранних лет существования Республики люди могущественные образовывали союзы. И потому, например, Цезарь, стремившийся упрочить свой союз с Помпеем, сделал это в самой традиционной манере: отдал тому руку своей дочери. Катон, однако, с высоты морального превосходства человека, отказавшегося сделать подобный шаг, немедленно объявил его сутенером. Подобные оскорбления смывались кровью. И хотя Красе, этот вечный Макавити, избегал основного потока оскорблений, Цезарь и Помпеи приходили во все большее озлобление. Да, власть находилась в их руках, однако для римского аристократа этого было мало. Он всегда хотел, чтобы его уважали, почитали, любили.
Непопулярность особенно трудно воспринималась Помпеем. Человек, всю жизнь купавшийся в восхищении своих поклонников, теперь оказался "физически искалеченным" потерей престижа, "жалким и горюющим, пораженным нерешительностью". Зрелище было настолько жалким, что, по мнению Цицерона, высказанному Аттику, "могло доставить удовольствие только Крассу". Безусловно, притворные улыбки старого врага ничуть не улучшали настроения Помпея. Союз между ними постепенно становился все более сомнительным. Ни Красе, высматривавший вблизи "свежий труп", чтобы объесть его, ни Помпеи, погруженный в скорбь и жалость к себе, не ощущали друг к другу ни малейшего сочувствия. По прошествии нескольких месяцев после рождения "трехголового чудовища" две из трех голов его уже начинали злобно огрызаться друг на друга. Катон, обозревавший эту сцену с суровым удовлетворением, мог надеяться на то, что Республика все-таки будет спасена.
Поистине, оставалась угроза - исходящая от третьей головы. Цезаря ожидала Галлия. Война, которую он был практически обязан начать, должна была обеспечить ему беспрецедентную возможность восстановить собственную репутацию. Тем не менее избранная Катоном тактика нанесла серьезный ущерб и ему. Цезарь оставлял за собой в Риме наследие: страх и ненависть. И какую бы славу ни удалось ему заслужить в Галлии, сколько бы золота ни привез он оттуда, жесткая коалиция противников все равно будет считать его преступником. Оставаясь проконсулом, Цезарь был свободен от судебного преследования - однако он не мог оставаться в Галлии вечно. Пройдут пять лет, и тогда ему предстоит новая встреча с готовым к действиям Катоном. Ее требовала справедливость и нужды его страны. Если Цезарь не будет уничтожен, значит, сила имеет право восторжествовать над законом. А Республика, в которой правит сила, не является Республикой как таковой.
Клодий поднимает ставки
Компиталии, зимний праздник перекрестков дорог, всегда были поводом для буйного ликования. Беднота, втиснутая в лабиринт задних переулков, скалившихся на каждую торговую улицу Рима, радовалась драгоценной возможности собраться вместе, чтобы почтить богов, покровительствовавших земле, на которой они жили. Однако богатым эти праздники несли беспокойство. Сенат, не желавший терпеть ничего, что якобы бросало вызов его власти, посвятил 60-е годы до Р.Х. практически уничтожению Компиталии. Объектом особого внимания и подозрений сенаторов являлись профессиональные ассоциации, или коллегии, традиционно организовывавшие уличные пиршества во время праздников. В 64 году они подпали под полный запрет. Празднику была предоставлена возможность увянуть на корню и умереть.
К 59 году Компиталии сделались настолько вялыми, что Цицерон нашел их вполне пригодными в качестве фона для приятной прогулки. Его старинный друг Аттик только что вернулся из Греции, и в январе, во время самого праздника, Цицерон предложил ему вместе обойти городские перекрестки. Им было о чем поговорить. Шел первый месяц консульства Цезаря. За несколько недель до этого агент триумвирата пытался вступить в контакт с Цицероном. Не заинтересует ли его, предложил агент, соединение сил с Цезарем, Помпеем и Крассом? Цицерон не сумел понять самой сути предложения - а оно давало шанс добиться власти над Римом, - однако даже если бы он и понял его, то, без сомнения, ответил бы отказом. В конце концов, именно он победил Катилину. Разве сможет он после этого принять участие в заговоре против Республики? Власть закона для него драгоценна - даже более драгоценна, чем его собственная безопасность. Цицерон, отнюдь не наделенный от природы бесстрашием, понимал, что такое решение оставляет его опасно уязвимым. В задумчивости он делился своими мыслями с Аттиком… Только представить, он повернулся спиной: "к примирению с врагами, к мирной неумытой и ленивой старости".
Тем не менее нервы его отнюдь не были перенапряжены, иначе он никогда не посмел бы предпринять поход по римским перекресткам. Именно в их тесном лабиринте пытался Катилина вынянчить революцию, и по прошествии трех лет после его смерти призраки долговой кабалы и голода по-прежнему скитались по гнилым улочкам. Пробираясь по грязи, Цицерон и Аттик едва ли могли не заметить признаков нужды. Аристократы не пребывали в полном неведении относительно страданий бедноты. Сам Цицерон, когда это соответствовало его интересам, мог красноречиво выступить в защиту того общественного слоя, который в приватной обстановке называл толпой. Прочие вполне спокойно обходились без слов. В Сенате ответственность за удвоение доли выдаваемого римлянам бесплатного зерна нес не кто иной, как сам столп общества Марк Катон. Естественно, даже помогая общественному благосостоянию, он делал все, чтобы казаться столь же суровым и праведным, как и в других случаях. Он не стал, подобно Цезарю, соблазнять своих сограждан, добиваться их любви. Различие между политиками определялось не столько программой, сколько имиджем. И ярлык демагога для Катона был не менее оскорбительным, чем для матроны звание шлюхи.