Княгиня знала, что лучше об этом не думать. Как только она доходила до мысли о смерти князя Игоря, все кончалось для нее. Отступали все самые насущные заботы и хлопоты. Даже сын Святослав. Даже внуки любимые. Княжеские неотступные дела. Все начинало крутиться в страшной круговерти: его смерть, ее месть. Да, она владела собой, как настоящая княгиня. Как верховная жрица, управляющая чувствами своих подданных… Но вот править, имея такой груз воспоминаний, ей было все труднее. Они подкрадывались постоянно и овладевали ею помимо воли, и тогда уже все отступало, становилось прозрачным, будто шелк византийский.
Ольга взглянула на стену, где висела маленькая иконка Богоматери Экономиссы - Домостроительницы. Это изображение Богородицы стало очень любимым в Византии всего лишь за два десятка лет до приезда княгини в Царьград. Подарили икону Ольге при отъезде, и она часто обращалась именно к ней при затруднениях. Изображения Экономиссы она видела и во дворце, и в лавках торговых, хотя явление Богородицы произошло совсем недавно. История была близкая каждому сердцу, особенно женскому. Ее явление было поразительным.
Ученик придворного ритора Афанасий стал монахом и основал на Афоне лавру, куда стекалось множество христиан, И многие стали там иноками, остались в монастыре. Однако настали трудные времена, голод, кончились пожертвования, деньги, припасы, не стало хлеба, выжгло все огороды. Стали монахи разбредаться в поисках пищи. Остался Афанасий один. Наконец, и он покинул лавру, побрел по каменистой дороге со своим настоятельским железным посохом. Двухчасовая дорога утомила Афанасия, и он решил уже отдохнуть на придорожном камне, как вдруг увидел идущую к нему женщину под голубым воздушным покрывалом. Афанасий смутился таким видением - ведь на Афон женщины не допускались, и принялся молиться. Женщина спросила монаха, куда он идет. На это, опомнившись, настоятель ответил вопросом: "Кто ты? Как ты сюда попала? И зачем тебе знать, куда я иду?" Женщина ответила, что знает о его горе, но просит сказать ей, куда он идет. Афанасий рассказал все, что случилось за последнее время с его обителью, и горько сетовал, что вынужден был ее оставить.
Незнакомая женщина воскликнула: "Как ты мог, строгий подвижник, покинуть свою обитель?! Ради куска хлеба! Не перенеся временных лишений? Воротись! Я тебе помогу! Все тебе будет дано - только не покидай лавру. Она прославится как первая между всеми афонскими обителями". Афанасий был поражен: "Но кто же ты?" "Я Матерь Господа твоего", - ответила женщина. Однако настоятель с недоверием ответил: "Сети диавола коварны, и часто он прячется под личиной ангела. Как ты сумеешь доказать истину твоих слов?"
Женщина ответила: "Ударь по этому придорожному камню своим посохом и тогда узнаешь, с кем ты говоришь. Но запомни - с этого дня я навсегда буду Экономиссою - Домостроительницею твоей лавры…".
Монах Афанасий ударил посохом по камню - тот разбился от удара, и из трещины побежал бурный ручей. Когда пораженный чудом настоятель обернулся, чтобы упасть к ногам Пресвятой Богородицы, ее уже не было.
Афанасий немедленно повернул обратно в свою лавру и нашел там закрома, полные всевозможных припасов: лари были полны крупой и мукой, кувшины и сосуды - маслом, в мешках - горы свежеиспеченного хлеба. Вскоре вернулись обратно и монахи.
Афанасий назначил в лавре помощника Экономиссы, а должность эконома была упразднена. Вскоре в монастыре была написана икона, где Богоматерь Экономисса сидит на престоле с Младенцем в руках, а слева стоит Афанасий с видом своей лавры.
На месте встречи настоятеля с Богородицей была воздвигнута церковка во имя Животворного источника, который не иссякал и радовал паломников. Для них там была устроена крытая галерея, а в церкви находилась икона, на которой стоит Афанасий с жезлом, направленным на камень, из него бежит вода, и рядом - Богоматерь с покровом на руках.
В Константинополе все увлеченно передавали друг другу эти события, многие богомольцы уже побывали на Афоне, приносили воду из источника. Княгиня Ольга сожалела, что ей как женщине закрыта дорога на Афон. Иначе бы сама отправилась к монастырю Афанасия.
Ольга чувствовала себя экономиссой града Киева и княжества и часто молилась перед этим образом, прося помощи. Она приходила. Вот только сын Святослав не верил в чудеса "дощечек", хотя и высоко ценил ум матери и ее распорядительность.
"Но что же теперь делать?" - подумала княгиня, оторвавшись от воспоминаний. Ответ появился сразу - молиться!
Княгиня Ольга упала на колени.
Уже после ее отъезда из Константинополя пришел оттуда караван купцов, и они принесли радостную весть: настоятель Афонской лавры Афанасий жив, слухи о его смерти были ложными. Ольга обрадовалась: она знала, что никогда не увидится с ним, но ей было приятно думать, что есть на далеком Афоне местечко Мелана, и там трудами не старого еще человека, в недавнем времени придворного, то есть как бы обычного человека, выстроена огромная лавра: храмы, трапезная, дом для лечения больных, дом для странников. Весть о ней разлетелась по всему свету, и посетить ее стремились не только монахи, но и знатные и простые люди. Настоятели многих монастырей готовы были у Афанасия быть простыми иноками. Поражало всех и посещение его обители Пресвятой Богородицей. "Это в наши‑то дни! В наше время! С нашими грехами! Пусть даже у придворного Афанасия их и не было!" - думала княгиня Ольга.
Как‑то у иконы, где были изображены Богоматерь и Афанасий Афонский, иссекающий камень, и родник, бьющий из камня, как‑то она застала Малушу, внимательно разглядывающую икону.
Ольгу поразили слова Малуши:
- Почему рядом с богиней стоит простой человек, будто равный ей?
Княгиня ответила:
- Потому что у христиан все равны друг другу - и князья и холопы и слуги, а Христос умер за это равенство, чтобы доказать людям, что Он готов и умереть… как они…
Малуша взглянула на княгиню лукаво, как показалось Ольге, и опустила голову в знак покорности. А Ольге стало досадно. Впрочем, она и сама знала, что они с Малушей никак не ровня…
- В наших старых процессиях князья идут впереди… - Ольге не хотелось выговорить слово "языческий", будто она предавала что‑то родное. - А у христиан в церкви князь стоит рядом со своим слугой, - сказала княгиня строго.
- Да, это правда… - вздохнула Малуша.
Ольга часто смотрела на эту икону, и мечта о лавре овладевала ее сердцем: "Вот бы в Киеве такую выстроить! У нас тоже холмов немало, и острова на Днепре… В общине уже достаточно христиан. Может быть, и найдется такой же подвижник, как Афанасий… Устроит лавру… И Богоматерь навестит нас…".
Молитвы княгини Ольги выли услышаны, и спустя 14 лет после ее смерти в 983 году недалеко от Чернигова в местечке Любече родился преподобный Антоний Киево–Печерский. С детских лет он мечтал стать монахом и когда подрос, отправился в паломничество на Афон. Здесь он принял пострижение в иночество. Постригавший его игумен понял предназначение Антония и отправил его на родину, сказав: "Антоний! Пора тебе и других руководить во святой жизни. Возвратись в свою Русскую землю, да будет тебе благословение Святой Афонской горы, от тебя произойдет множество иноков".
Внук княгини Ольги князь Владимир крестил Русь - в 988 году. Вернувшись на родину, Антоний пришел в Киев, и крутые холмы киевские напомнили ему Афон. Здесь в лесу, неподалеку от пещеры, выкопанной священником Илларионом (впоследствии митрополитом Киевским), у села Берестово он стал подвизаться в молитвенных подвигах, и люди приходили к нему за благословением и помощью. Первым учеником его стал святой Никон, который постриг пришедшего в обитель Феодосия Печерского. Монахи выкопали большую пещеру и там устроили церковь. Великий князь киевский Изяслав подарил монахам гору, на ней выстроили большой храм и келии для иноков. Обитель стала называться Печерской, так как была основана над пещерами - печерами.
Во время строительства Печерской церкви Антоний и Феодосий были чудом перенесены в Константинополь, во Влахернский храм, где им было явление Богоматери, и они получили от нее золото на строительство. Богородица предсказала и близкую смерть Антония, который умер в 1073 году на 90–м году жизни.
Глава 11
Последний этруск
Святослав в Киеве!
Об этом можно было узнать и не выходя на улицу: шум, гомон толпы, свет костров и факелов, песни, приветственные крики…
Ольга услышала взрывы хохота и рев медведей: это была любимая забава князя - борьба медведей на площади.
Он стоял, окруженный толпой, вместе с воинами и отроками и заливисто смеялся, вскинув голову. В точности, как князь Игорь!
"Любит народ Святослава!" - радостно подумала Ольга, пока ее возок огибал это веселящееся, волнующееся море голов. Еще не наступила ночная тьма, и факелы были зажжены - видимо, для того, чтобы возбудить медведей.
- Язычники! - услышала она негромкий возглас.
Возглас достиг ее и растаял в воздухе, а в душе поднялась тревога. В Киеве сопротивлялись и не желали принимать христианства, хотя христиан было много. Но князь Святослав не хотел отказываться от веры предков, и его за это особо почитали. Едва возвращался князь домой, как город взрывался языческими празднествами.
Вот и сейчас Ольга увидела хвост длинного изгибающегося шествия, что спускалось к Подолу, к Колодцу Прекрасных хороводов. Это были девушки с венками на голове, в длинных одеяниях: поверх рубашек с широкими рукавами, перехваченными у запястья обручьями (чтобы внутрь ни один бес не проник), надеты были запоны, подпоясанные ремешками, некоторые девушки были в нарядных, украшенных вышивкой навершниках. Молодые голоса звенели в воздухе, и Ольге стало не по себе при мысли, что она не борется за учение дорогого ей Христа, что не теснит язычников. Ольга отправилась к Порсенне потому, что давно не слышала его последних песен, которые он сложил в честь победы Святослава на Дунае. Порсенна не только умел сочинять песни, он был чародеем и прорицателем. И прежде чем Порсенна выступит на киевском вече, княгине хотелось услышать эти песни первой.
Порсенна спас когда‑то жизнь князю Игорю. В Константинополе князя вместе со старейшинами и воеводами пригласили в дом знатного придворного, где ему поднесли почетный кубок вина; подносивший сделал Игорю едва заметный знак, нахмурив брови и чуть качнув головой. Князь понял и уронил кубок с отравленным вином на ковер. После этого Порсенна бежал к русскому князю и вернулся с ним в Киев.
Поступок был странным и трудно объяснимым, но нужно было знать Порсенну. Он был славянином, хотя считал себя этруском, родиной его была Италия, а родиной этрусков считал Русь, уверяя, что этруски и русские - это одно племя, братья, которые в древности разошлись по разным землям и забыли друг о друге.
Князь Игорь любил Порсенну и часто пользовался его предсказаниями. Как всякий этруск, тот гадал по внутренностям животных, в особенности по печени. Увидев в Киеве жрецов, которые по поведению священных кур определяли будущее военного похода, события жизни каждого человека, Порсенна пришел в радостное возбуждение и кричал князю: "Вот, я прав, вот, я прав! Вы русские, настоящие этруски, только не знаете об этом!"
Даже невозмутимые жрецы едва заметно улыбались, кидая ячмень священным курам и внимательно наблюдая, клюют ли они зерна или не клюют. Никому из посторонних не разрешалось при этом священном действии присутствовать, но князь Игорь - как верховный жрец - разрешил Порсенне наблюдать не только за этим действом, но и даже участвовать в нем.
Князя Игоря забавляли рассказы Порсенны об этрусках, о далекой Италии, он охотно слушал игру его на лире и пение на пирах. До тонкости изучив обращение киевских жрецов со священными курами, Порсенна сложил песню о том, как римские императоры, подобно русским князьям, всегда брали в свои походы кур, ячмень и этрусков, умевших угадывать волю богов. В этой песне он прославлял общих предков и этрусков, называвших себя расенами, то есть русскими, и русских, поселившихся по берегам реки Рось.
В Киеве очень скоро решили, что хотя Порсенна и спас князю жизнь, но после этого "грек" сошел с ума. От Порсенны потребовали роту - присягу в верности. Когда это делали воины из войска князя, они складывали на землю оружие и золото и клялись богами Перуном и Волосом, но Порсенна был иноземец и боги его были иноземные. Не признавая Христа, он клялся богиней этрусков Туран и богом смерти Калу.
После исполнения обряда роты Порсенну оставили в покое и не обращали внимания на его восклицания и напевания, когда он бродил по городу. Все приводило его в восторг - и курганы, под которыми были похоронены мертвые, и пещеры в горах, и деревянные крыши, и наличники на окнах и дверях, и открытые рундуки у домов. Обращаясь к прохожим, Порсенна махал руками: "О, совсем, как у этрусков!"
Отношение к нему изменилось, когда он стал свидетелем, как бешеная собака искусала юношу. С каменным лицом он приблизился к страшному псу, прыгнул и вонзил в него короткий кинжал, который всегда носил с собой. Потом никто не мог вспомнить, как этому многоречивому и забавному чудаку так быстро удалось одолеть собаку. Столь же молниеносно Порсенна раскроил ей череп, вытащил мозг и положил перед юношей прямо на землю, где тот сидел, потрясенный случившимся.
- Ешь быстро! - приказал Порсенна. Вокруг собралась толпа, все молча наблюдали, как пригнув голову юноши к собачьим мозгам, Порсенна ткнул его и приказал: - Скорее - или умрешь!
Затем отрезал кинжалом кусочек и положил на рану юноши, втирая.
- Не бойся - жить будешь! - пообещал Порсенна и кивнул небрежно подоспевшему стражнику: - Уберите собаку! Закопайте за городской стеной.
Все почтительно расступились. Юноша остался живым, и это показывало чудесное умение византийского чародея и гадателя.
Так за Порсенной полетела слава колдуна.
Он лечил печенью свиньи, глазами овцы, и часто к нему приносили больных на носилках, которых он поднимал на ноги, обертывая в шкуры только что освежеванных баранов.
- Золотое руно! - хохотал Порсенна, выбрасывая непонятные киевлянам слова.
Князь Игорь его любил, и на всех пирах в княжеской гриднице Порсенна, склонив голову набок, пел песни о славных победах Игоря, водя рукой по струнам лиры.
В Киеве он жил один, вместе со слугами, около него не было женщин, и это тоже внушало подозрения.
Он любил бывать в княжеском дворце, и скоро Ольга с ним подружилась. Ей нравились его шумные восторги и то, что русских он называл этрусками и уверял, что со временем русские тоже узнают свое прошлое:
- Не все народы знают о себе, свою историю. Знают в Египте, знают в Греции, знают в Риме. Но вы, русские, как и этруски, не пишите своей истории. Мы знаем, откуда пришли, как шли. Наша богиня Туран - а шли мы из далекого края Турфан в Азии - стала по дороге известна многим народам как Тара… И пока мы шли в Италию, где еще и римлян не было, сколько мы подарили знаний.
Порсенна умолкал, не замечая княгини. Она тоже молчала, не прерывая его. Ей хотелось подробнее расспросить Порсенну, кто хотел, отравить князя Игоря в Константинополе и почему он его спас, почему оставил родину и бежал так далеко.
Но Порсенна избегал вспоминать об этом. После смерти Игоря Порсенна рыдал как ребенок, не стыдясь своих слез.
И через год он сказал Ольге: "Я уговаривал князя не ходить тогда к древлянам, но ваш Свенельд настаивал…".
Больше ничего Порсенна не сказал, чтобы тень осуждения действий погибшего не коснулась его в царстве мертвых. Свенельда он не узнавал при встречах, как будто тот был ему незнаком. Он смотрел сквозь него, бормоча про себя что‑то невнятное. Ольга давно это приметила, но на вопросы о Свенельде Порсенна складывал брови и наклонял голову, как будто собирался запеть свою песню, и только однажды бросил отрывисто: "Он не этруск…".
Ольга привыкла ездить по городу и навещать тех, кого ей хотелось видеть. Как‑то она объясняла Святославу, что князь Игорь погиб, потому что общался с людьми только в военных походах или на пирах в княжеских палатах. Святослав тогда посмотрел на нее и ничего не ответил. Сейчас, по дороге к Порсенне, она вспомнила эти свои слова, сказанные сыну.
Порсенна был для нее собеседником, равного которому не сыщешь в Киеве. Он знал римскую историю как жизнь своих родных и говорил о ней взволнованно, как будто дело касалось его лично. Судьба этрусков и судьба Рима волновали его, он горячился, вспоминая события, которые случились и пятьсот, и тысячу лет назад. И поражение этрусков в борьбе с Римом Порсенна переживал столь же искренно, как не мог забыть и смерть князя Игоря. За это Ольга и любила Порсенну, и ей было приятно с ним беседовать. Она сердцем чувствовала, что гибель князя Игоря для него не забыта, не смыта временем. Не то что для многих других людей, даже тех, кому покровительствовал князь и сделал много добра, а сейчас сердца и глаза их пусты.
Ольга знала наизусть многие песни и рассказы Порсенны.
- Троянцы были этрусками, - воздевал вверх руки Порсенна, - никто не хочет помнить, что настоящее имя последнего троянского царя Приама было Подарк. Это понятно и этрускам и русским. Приамом его прозвали, потому что его выкупила у Геракла, разорившего Трою еще до Троянской войны, его сестра за свое покрывало. И Эней, спасшийся из горящей Трои во время Троянской войны, тоже был этруск. Его предок Дардан родом из этрусского города Кортоны, а оттуда переселился во Фригию в Малой Азии. Вы, русские, просто не знаете, что обязаны Фригии именем Бог… Да, да, фригийцы поклонялись Астарте, как и те, что основали когда‑то Киев, и у них главным божеством был бог Богайос. Все мы пришли из Малой Азии…