- Нет, не думаю, - ответил он. - Отец не будет препятствовать… Для него приданое не имеет никакого значения… Он и сам женился по любви… Нет, ему хочется, чтобы у меня была именно такая жена, которая заставила бы меня работать и согласилась на тот суровый образ жизни, который ему по душе… Думаю, что он будет очень рад… Тетушки, и особенно тетя Фанни, слегка запротестуют из снобизма; им хотелось бы, чтобы я женился по меньшей мере на дочери какого-нибудь герцога… Но что они могут сделать, если мы с вами придем к соглашению и отец одобрит нас?
Они толковали все утро. У Денизы создавалось впечатление, что она уже привыкает к его присутствию, к его лицу. Ей казалось, что в его близоруких глазах мелькает выражение какой-то обиды, страдания - и это нравилось ей. Часов в одиннадцать она предложила пойти погулять. Заснеженная тропинка вела прямо к солнцу. Она взяла Эдмона под руку, и непосредственность этого жеста показалась ему очаровательной.
- Теперь я хочу взять с вас одно обещание, - сказала она. - Предоставьте мне для размышлений все время, пока вы тут; я отвечу вам только в день отъезда.
- Ну конечно, Дениза, конечно.
Вернувшись в гостиницу, она ушла к себе и написала Жаку Пельто:
"Мне надо сообщить тебе кое-что, Жак, и я в большом затруднении. За последние три месяца я пережила немало тяжелых дней. Несколько раз я готова была сдаться, ответить на твои письма и даже вернуться, повидать тебя. Теперь, наоборот, я должна уведомить тебя, что, быть может, выйду замуж. Ты удивишься, но, знаешь ли, теперь любовь и брак стали в моих глазах чем-то совершенно различным. Не упрекай меня, именно благодаря тебе я на многое стала смотреть скептически и примирилась с жизнью. Раз наша мечта не осуществилась, я другой не хочу или, по крайней мере, хочу совсем иной. Моя восторженная юность оказалась растоптанной. Теперь я уже никогда не буду вполне счастлива. Тебе досталось, дорогой, все, что было во мне самого лучшего, благородного и искреннего. Пишу тебе это, думая о другом. Он приехал потому, что ты покинул меня. Ты его знаешь. Меня всегда влекло к нему чувство большой, настоящей дружбы, а также любопытство, вызванное совсем иной жизнью, какой-то иной силой. Он хочет жениться на мне. Как я поступлю? Если бы я любила, я не колебалась бы, но я не люблю. А ты? Скажи мне, кого ты любишь?"
В эту минуту за перегородкой раздался веселый голос Эдмона:
- Дениза! Не пора ли завтракать? Я умираю с голоду.
- Сейчас, дорогой, - отозвалась она.
И она заметила, что впервые назвала его "дорогой", что слово вырвалось у нее бессознательно и что, быть может, это - доброе предзнаменование.
IX
О первых трех годах замужества у Денизы Ольман сохранилось воспоминание тусклое, но все же не лишенное приятности. Она провела их вместе с мужем и его отцом частью в Нанси, частью в Париже. Она сама выразила желание жить вместе со стариком Проспером Ольманом в его особняке на улице Альфреда де Виньи. Оба семейства осуждали ее за это. Эдмон несколько раз говорил, что боится, как бы такой молодой женщине не оказался в тягость суровый уклад их дома. Дениза настояла на своем. План, предначертанный ею, требовал, чтобы Эдмон был как можно ближе к отцу и воспринял от него не только технику, но также и все секреты и тонкости дела.
Проспер Ольман предоставил молодой чете часть своего дома. Это был человек молчаливый и грузный. Он подстригался бобриком, носил старомодные усы и тем самым напоминал Денизе русских стариков генералов из романов Толстого. Единственным романтическим событием его жизни была женитьба на иностранке, с которой он встретился в Польше во время инспектирования французских фабрик в Лодзи. Она умерла в тысяча девятьсот втором году, несколько лет спустя после рождения Эдмона. Ольман жил, окруженный портретами этой женщины. Никакой любовной связи за ним не знали.
Как обычно случается во Франции, начало благосостоянию Ольманов было положено в провинции. В начале девятнадцатого века трое братьев Ольман основали в Нанси банк и содействовали созданию во Франции хлопчатобумажной промышленности, а затем развитию металлургии. Они располагали паями почти во всех крупных предприятиях Нанси, Эпиналя, Бельфора и провинции Вогез. Долгое время они являлись в Лотарингии деловыми монархами, подобно тому как семьи Кенэ и Паскалей-Буше царствовали в Нормандии. "Франция - королевство, столицей которого является республика", - писал в тысяча восемьсот сорок пятом году самый выдающийся из английских государственных деятелей. Глубокомысленные слова! Лучшие префекты Второй империи и Третьей республики действовали как прямые потомки интендантов Людовика XIV, и во многих провинциях еще в тысяча девятисотом году существовала промышленная и финансовая аристократия; она не имела доступа ко двору и поэтому была не известна Парижу, но на определенной, ограниченной территории сохраняла почти королевские права.
Около тысяча девятьсот пятого года благодаря своему уму, твердости характера и также, быть может, и удивительной активности, порожденной горем, которое отравляло ему минуты отдыха и досуга, Проспер Ольман оказался во главе огромных предприятий. Северные, вогезские, нормандские ткачи задумали в ту пору обходиться в деле закупки сырья без Америки и создать в наших африканских колониях обширные плантации хлопка. Чтобы на первых порах помочь плантаторам, требовался банк, капитал для которого фабриканты готовы были предоставить. Они предложили Просперу Ольману возглавить этот банк.
В связи с работой по организации Французского колониального банка Ольману приходилось большую часть года проводить в столице. Он оставил за собою дом в Нанси, но еще купил особняк в Париже, на улице Альфреда де Виньи; этот дом в стиле эпохи Возрождения был крайне безобразен, зато окна его выходили на парк Монсо. Доверенный Ольмана, Бёрш, сделался к этому времени пайщиком фирмы, и нансийский банк стал называться "Банк Ольмана, Бёрша и К°". Проспер Ольман вскоре понял, что хлопку из колоний будет трудно соперничать с техасским и египетским и что даже в случае успеха предприятие долгое время не будет окупаться. Поэтому Колониальный банк по его инициативе стал финансировать также и другие, весьма разнообразные предприятия, дававшие немедленный доход. Это встретило некоторое сопротивление в Совете, главным образом со стороны владельцев хлопчатобумажных фабрик, но Ольман начал скупать акции банка и покупал их до тех пор, пока большинство акций не оказалось в его руках; тогда он стал единственным хозяином дела.
Французские капиталисты, подобно китайским мандаринам и испанским грандам, делятся на разряды, и высший из них насчитывает всего лишь человек двадцать, которые либо непосредственно, либо через своих ставленников господствуют в основных административных советах, держат в своих руках финансы, торговлю и промышленность, создают видимость общественного мнения и негласно участвуют в решениях правительства, которое нуждается в них для поддержания курса франка и для завоевания доверия капиталистов.
К тысяча девятьсот двенадцатому году Проспер Ольман стал одним из тех, кого в случае финансовой паники председатель Совета министров приглашает к себе, чтобы просить совета и содействия. После войны он одним из первых понял опасность, связанную с инфляцией, и спас многие фирмы от катастрофы, переведя все их расчеты на золото. Сам он собрал большой резервный капитал и приобрел на французском рынке почти непререкаемый авторитет. Он по-прежнему жил монашески просто, вставал в семь часов, ложился в десять и, до того как у него поселилась молодая чета, обходился всего лишь одним слугою.
X
Те самые черты характера, благодаря которым человеку удается скопить огромное состояние, обычно мешают ему извлекать из этого состояния иные радости, кроме могущества и бурной деятельности. Молодые конторщики, завидовавшие богатству Проспера Ольмана, ни за что не согласились бы проводить вечера так, как проводил их этот всемогущий делец. Каждый день после обеда он уединялся в своем кабинете, освещенном одной-единственной лампой, усаживался за большой письменный стол и до десяти часов вечера просматривал документы, балансы и газеты, время от времени делая заметки. Дениза с мужем садились в кресла около этого стола, один напротив другого - с таким расчетом, чтобы свет падал на книги, которые они читали. Стараясь не мешать отцу, они хранили полное молчание. В десять часов господин Ольман прощался с ними, целовал Денизу в лоб, подавал руку сыну и уходил к себе.
Дениза безропотно приняла эту однообразную жизнь и тем самым завоевала расположение старика. Он говорил так мало, что его чувства никогда не выражались в словах. У Проспера Ольмана не было поводов для общения с сыном. Он не знал, что ему сказать, и затруднялся привлечь его к работе. Будучи властным, он мог терпеть возле себя только подчиненных, но никак не сотрудника. Дениза несколько раз решалась обратиться к нему:
- Отец, не могли бы вы иногда брать Эдмона с собой и объяснять ему дела. Ему так хочется вникнуть в них, помогать вам, но он смущается.
- А что же, дорогая, вы хотите, чтобы я объяснял Эдмону? Дела нельзя объяснить; мой отец никогда ничего мне не объяснял. Тут все зависит от терпения, труда, здравого смысла…
- Да, но ведь нужно еще получить возможность работать. У Эдмона такое впечатление, что он топчется на месте, зря теряет время, не делает ни малейших успехов.
- Каких успехов? Я ввел его в состав двух административных советов. Пусть пишет протоколы, составляет доклады. Не заставляйте его приниматься за много дел зараз. Я не люблю ни увлечений, ни чрезмерного рвения.
Такие разговоры обескураживали ее. В тех планах, которые она себе составила, предусматривалась также и пора ученичества, но она не думала, что ученичество будет столь бессодержательным и столь долгим. В первую зиму они с Эдмоном совершили поездку по восточным районам, побывали на фабриках, финансируемых Эльманами. Ее интересовала жизнь рабочих, общественные организации. Они вернулись из поездки полные идей и замыслов. Отец осудил все это.
- Никогда не вмешивайся в отношения хозяев и рабочих, - сказал он сыну. - Это не твое дело; ты банкир. Ты должен судить о деле по балансам, по отчетам… и должен хорошо знать руководящий персонал… Только и всего…
Несмотря на свое расположение к Денизе, он не любил, чтобы она по вечерам приезжала за Эдмоном в Колониальный банк. Когда она проходила по залам, молодые конторщики отвлекались от работы и смотрели на нее с веселым и услужливым видом. Еще больше, чем старика банкира, это появление женщины раздражало его компаньона, Бёрша. То был человек лет сорока с всклокоченными сросшимися бровями под вечно нахмуренным лбом. Дениза считала его умным, но грубым. Предвидя, что со временем Эдмону придется работать с ним рука об руку, Дениза попыталась было привлечь его на свою сторону. Но он относился к ней враждебно. Прежде он служил у Ольманов и поэтому предполагал, хоть и совершенно неосновательно, что они его презирают. Дениза поделилась с ним некоторыми мыслями (воспринятыми ею от Менико) насчет политической ответственности крупных банков, насчет благотворного влияния, которое они могли бы оказать на обновление Европы. Он ей ответил:
- Позвольте мне, мадам, высказать одно-единственное пожелание фирме, а именно, чтобы господин Проспер дожил лет до девяноста…
Не раз, сидя вечером в тиши темного кабинета, где слышался лишь легкий шорох карандаша господина Ольмана, делавшего пометки на полях документов, Дениза отрывалась от книги, устремляла взор вдаль и задумывалась. Счастлива ли она? Она жила в каком-то странном ожидании, как бы вне времени. Порой ей казалось, будто она - героиня какой-то сказки, что ее коснулась волшебная палочка и погрузила в сон. Неведомые чары ласково обволокли ее и скрыли от нее горести жизни. Каково-то будет пробуждение?
Явное обожание мужа трогало ее. За три года у них родилось трое детей: дочь Мария-Лора и два сына - Патрис и Оливье; оцепенение, связанное с беременностью, помогало ей выносить эту однообразную жизнь. В ее отношении к детям было, пожалуй, больше заботливости, чем материнского чувства, но они уже привязывались к ней. "В этом-то и заключается счастье?" - по-прежнему раздумывала она. Она отлично знала, что нет! Больше чем когда-либо ее томила "жажда бесконечного", о котором говорила когда-то мадемуазель Обер. Она обращала взор на Эдмона и господина Ольмана. Почему у столь сильного отца такой слабый сын? Когда стрелки часов подходили к десяти, она с тоской и отчаянием думала о комнате, обитой красным штофом, где она, не испытывая ни желания, ни наслаждения, отдастся ласкам страстного и неловкого мужа.
XI
В 1925 году все трое детей переболели коклюшем. Лето они проводили в Сент-Арну, нормандском поместье, подаренном господином Ольманом. Целых три месяца все внимание домашних было поглощено болезнью детей. Денизу умиляла кротость этих маленьких созданий и их удивительная способность быстро забывать невзгоды. Едва проходил приступ кашля - и они, как ни в чем не бывало, снова принимались за игры.
В октябре дети еще не совсем поправились. Доктор сказал Денизе, что хорошо бы отправить их на юг и продержать там до весны. Она передала его мнение свекру. Так повелось, что все важные вопросы обсуждались непосредственно Денизой и стариком, в то время как Эдмон ограничивался ролью простого свидетеля. Проспер Ольман никогда не уклонялся от этих кратких совещаний; он не без удовольствия играл роль доброго волшебника, которому дано мановением жезла устранять препятствия и вызывать из-под земли дворцы и сонмы слуг. Непринужденность снохи и его огромное состояние делали эту роль совсем нетрудной. Он молча выслушивал Денизу, обдумывал вопрос и излагал план действий, сопровождая речь решительными жестами могучей руки. Высказавшись, он считал вопрос окончательно решенным и был бы недоволен, если бы Дениза вздумала продолжить обсуждение.
- Мне кажется, доктор прав, - сказал он. - Хорошо… Так я предложу вам следующий план. С первого взгляда он вам не понравится, но потом вы убедитесь в его преимуществах… Мне представляется весьма полезным, чтобы Эдмон съездил в Африку и посетил там отделения нашего банка. Для правильного подбора служащих необходимо, чтобы он знал наших директоров и их помощников и чтобы о каждом из них имел ясное представление… Отвезите детей на юг. Моя сестра Фанни предоставит вам свою виллу в Теуле, она все равно пустует. Там у вас под рукой будут каннские врачи, превосходные специалисты. Эдмон вас там устроит, потом отправится в Алжир, и я обещаю, что к Рождеству он вернется к вам… Знаю, это ваша первая разлука, - добавил он, заметив, что Дениза хочет что-то сказать, - но она необходима и будет недолгой.
В конце октября Эдмон Ольман со всем семейством отправился в Теуль. Они прибыли туда солнечным утром. Вилла тети Фанни представляла собою провансальский домик со стенами розовато-оранжевого цвета и крышей из круглой черепицы; он был так удачно расположен на вершине небольшого мыса, что с террасы видны были два ярко-синих залива, окаймленных скалистыми бухточками. Большую часть обширного земельного участка занимали сосновый лес и оливковые рощи. Денизе понравился его дикий, безыскусственный вид. Свет опьянял ее. У нее, выросшей в Нормандии, четкость южных скалистых контуров, сухой и чистый воздух вызывали в памяти легендарную Элладу. Осматривая вместе с Эдмоном маленькие пляжи, к которым вели тропинки, усеянные сосновыми иглами, она попробовала поделиться с ним своими впечатлениями. Но он казался безразличным и грустным, как всегда. Не раз уже она замечала, что Ольманы - и отец и сын - не видят природы.
Они вернулись на террасу. Дети уже завладели кучей песка и занялись игрой. Дениза была задумчива и молчала. Украдкой она посматривала на Эдмона. Вид у него был усталый. Она сознавала, что не любит его пылкой, непреодолимой любовью, но они безмятежно прожили уже четыре года, ни разу не ссорились. Почему бы этому покою чувств не сохраниться навсегда? Она уже не представляла себе жизни без Эдмона. Предстоящая разлука пугала ее. Не нарушит ли разлука действия тех чар, которые погрузили ее в сон? Не окажется ли ее хрупкое счастье всего лишь видимостью? Не рассыплется ли оно, если до него дотронуться, и не исчезнет ли как мыльный пузырь, налетевший на препятствие? Но самым странным было то, что, наряду с этой тревогой, в ней росла какая-то надежда, словно предстоящее одиночество должно было ее вернуть ей самой - Денизе, более сильной, более сложной и вместе с тем более целостной. Она снова посмотрела на Эдмона, и взгляды их встретились. Он как бы говорил: "Я знаю, конечно, что ты не можешь любить меня, что ты меня только терпишь; рядом с тобою, полной силы и огня, я скучен и безгласен; но у тебя возвышенная душа, и в данных обстоятельствах она получает возможность раскрыться во всем своем благородстве".
Дениза взглядом подбодрила его, потом откинулась на спинку кресла и потонула в лазурных небесах.
Взгляни, о небо, - вот я, переменный!
Возле кого ей хотелось бы смотреть на небо? Ей вновь представились полированные колышки и новенькие мешки траншей, по которым вел ее Рэдди. Рэдди? Жак? Менико? Или некий незнакомец, еще совершеннее их? Из этих раздумий ее вывел голос Эдмона. Он говорил о чековой книжке, которую оставляет в ее распоряжении, и о докторе для детей. Она приподнялась и увидела, что море все пронизано блестящими стрелами, которые вонзаются в волны, как стальная игла в черный корсаж Эжени.
Как тонких молний труд неуловимый…
- До чего все здесь напоминает "Морское кладбище", Эдмон… Что вы сказали, дорогой?
- Я говорил: что же вы будете делать в этом домике совсем одна?
- Не беспокойтесь. Я взяла с собой книги, ноты… И дети тут.
- Я ведь знаком с владельцами соседней дачи… Вилье - наш клиент, а отец - акционер нескольких его предприятий в Марокко. Не сомневаюсь, что они пожелают с вами познакомиться…
- А мне этого совсем не хочется. Я предпочитаю побыть одной. Кроме того, я слышала отзывы тети Фанни о Соланж Вилье, и все это мне не по душе.
- Да, конечно, - согласился Эдмон. - Однако, если они вас пригласят, побывайте у них хоть раз. Тетя Фанни - пуританка, и весьма возможно, что она сильно преувеличивает.
Он мгновенье помолчал в нерешительности.
- Только будьте осторожны, - добавил он. - Если у Вилье будут мужчины, не принимайте их у себя. Даже самую безупречную женщину легко скомпрометировать, если…
Она прервала его с чуть заметным раздражением:
- Что за мысли, недостойные вас, Эдмон! Право же, вы меня достаточно узнали за эти четыре года… Единственный человек, которого мне приятно видеть, - это вы… Если вам удастся приехать сюда из Орана или Туниса на несколько дней, я буду счастлива.