Он был молод и его внезапная беспомощность была в высшей степени непривычна для него. Он, большею частью, сидел неподвижно, а когда хотел передвигаться по комнате, то хватался за стулья руками. Чем же заняться ему теперь? Для такого прирождённого матроса подобное положение было совершенно необычным. Порой он сам себе удивлялся, неужели он калека, беспомощный? Прежде всего, ему надо бы приобрести лодку, чтобы ловить рыбу для дома. Да, это было большое несчастье. Он лишился ноги, но когда ему отняли поражённую гангреной ногу и он перенёс это, то всё же почувствовал, что у него ещё остался запас жизненной силы.
Но рыбная ловля не была особенно удачна. Наступила морозная погода, и бухта покрылась льдом почти до самого открытого моря. Даже почтовый пароход не мог сохранить для себя свободный проход и всякий раз должен был пробиваться через лёд. Оливер мог бы, как это делали другие рыбаки, пробить во льду полынью и ловить рыбу, так сказать, пешком, с берега. Иёрген делал это, а также старый Мартин, живший на холме. Но Оливер был ещё новичком в этом ремесле и притом, ему не хотелось прибегать к таким крайним мерам. Люди не должны были думать, что он ловит рыбу из нужды. О, нет! Он занимается этим только ради развлечения, чтобы скоротать время.
Неприятная погода продолжалась и даже на Рождество она не изменилась к лучшему. Только на Новый год произошла наконец перемена. Началась буря, которая и разломала лёд в бухте. Тогда Оливер стал выезжать в море на лодке ежедневно и по целым дням ловил рыбу. Он всё дольше и дольше оставался в море, иногда до самого вечера, и приносил домой рыбу. Но всё же, пусть не думают, что он ловил из нужды! О, нет!
Мать сказала ему:
- Знаешь, Ионсены на пристани спрашивали меня, не принесёшь ли ты им рыбы?
- Я? - отвечал он. - Они спрашивали? Но я не ловлю для других рыбу!
- Да, я тоже это думала, - согласилась с ним мать.
Она больше не заговаривала об этом и сделала вид, что совсем об этом не думает. Ведь Ионсены, там, на пристани, сами могут ловить для себя рыбу. Однако, в конце концов, она всё-таки заметила, как бы вскользь:
- Они сказали, что хорошо заплатили бы за рыбу.
Наступило молчание. Оливер задумался.
- Ионсен должен был бы прежде всего заплатить мне за мою ногу, - сказал он спустя несколько минут.
Всё это время Оливер очень мало видел Петру. Она заходила ненадолго раза два, взяла его подарки, обменялась с ним несколькими равнодушными словами и опять ушла. Но она всё ещё носила на пальце колечко Оливера и как будто не собиралась порвать с ним отношения. Нет, она этого не делала! Но Оливера всё же тревожили разные мысли. Говоря по справедливости, он ведь не многого стоил теперь! Он был получеловеком, уродом и к тому же ничего не имел. Даже платье на нём уже стало изнашиваться.
Да, он сознавал, что был слишком легкомысленным, когда служил матросом! Он был такой, как другие, и очень мало откладывал из своего заработка.
Однажды, в воскресенье, под вечер, пришла Петра и была с ним гораздо приветливее, чем обыкновенно.
- Я увидала, что твоя мать отправилась в город, - сказала она Оливеру, - и мне захотелось немного взглянуть на тебя, посмотреть, что ты делаешь.
Оливер почувствовал что-то неладное. Его невеста была какая-то странная сегодня. Она нежно проговорила: "Бедный Оливер!" и прибавила, что их обоих постигло тяжёлое испытание.
- Да, - согласился с нею Оливер.
- Такова наша судьба! - прошептала она со вздохом.
- Что ты хочешь этим сказать? - спросил он.
- А ты что хочешь сказать? - возразила она. Он промолчал, отчасти из прежней гордости, а отчасти и потому, что не мог не признать, что она была права. Закрывать глаза на голые факты нельзя.
Они поговорили об этом между собой, и хотя она говорила очень осторожно, стараясь беречь его, но её намерения были ему вполне ясны.
- Я нисколько этому не удивляюсь? - сказал он, потупив глаза.
Когда она собралась уходить, то всё же как будто ещё не высказала самого тяжёлого, что, по-видимому, лежало у неё на душе. Она пошла сначала к двери, потом снова вернулась к Оливеру, погладила его щеки и приподняла ему голову.
- Не думай только о нас обоих! - проговорила она. - Ведь ты не только о себе должен заботиться, но так же и о своей матери. Нелегко это тебе!
Он с недоумением посмотрел на неё. Ведь они уже обсудили всё и он больше ничего не хотел слышать об этом.
- Я знаю это, - сказал он.
- А без здоровых членов и всего другого...
- Я это тоже знаю! - прервал он её с раздражением.
- Нет, ты не должен так относиться к этому, Оливер!
Но заметив что он готов сказать ей что-то более резкое, она сморщила брови и внезапно заявила, уже без всяких околичностей:
- Что бы ты ни говорил, это не поможет ничему! Положение твоё не очень хорошее теперь, но потом, наверное, оно станет лучше. Я кладу это кольцо сюда. Ты можешь обратить его в деньги. Бесполезно возражать мне. Вот, я кладу его на стол! Кольцо это тяжёлое и дорогое. Я уверена, что многие купят его.
- Что такое? Ах да, кольцо! Да, положи его вон туда, - сказал он и кивнул ей головой.
Она, видимо, желала избежать всяких лишних разговоров, и он в эту минуту даже как будто ничего не имел против того, чтобы получить обратно своё кольцо. Во всяком случае, это была ценная вещь. Когда Петра ушла, то он надел кольцо на кончик своего мизинца и стал вертеть его перед глазами. И вдруг он растрогался. Продать кольцо? Превратить его в какие-нибудь другие нужные ему вещи? Никогда! Скорее он бросит его в морские волны...
Нет, эту память он сохранит до конца своей жизни! Он будет вынимать кольцо по воскресеньям и смотреть на него. Ведь, в сущности, такая жизнь не может продолжаться бесконечно долго!
II
После этого разговора Оливер уже не ездил больше на лодке в море и не ловил рыбу ежедневно, как это было раньше. Нет, он не мог делать этого! Слова Петры отчасти лишили его бодрости. Он уже не помышлял о работе и не мог принять никакого решения. Мать иной раз спрашивала его:
- Ты не выезжаешь сегодня? Нет?
И он отвечал ей:
- А разве у тебя не осталось больше рыбы?
- Осталось, - говорила она. - Я вовсе не потому спросила.
И она умолкала.
Ах! Ей всё же хотелось бы иметь хоть немного муки и других вещей, в которых она так сильно нуждалась теперь!
Маттис, бывший подмастерьем столяра, усердно занимался устройством своего дома. Очевидно, он тоже помышлял о будущем, и в один прекрасный день Оливер заковылял к нему на своей деревяшке. Ведь они оба ничего друг против друга не имели!
Оливер сказал ему:
- Я велел сделать две двери для своей пристройки. Они были изготовлены твоим же хозяином.
- Да, помню, - отвечал Маттис. - Это было зимой, год тому назад,
- Ты мог бы теперь купить у меня эти двери и здесь их поставить, в своём новом доме.
- Разве ты хочёшь их продать?
- Да. Они мне больше не нужны. Я решил другое.
- Я знаю эти двери. Я ведь сам их делал, - сказал Маттис. - Так, так! Значит, ты решил иначе? Ты не хочешь жениться?
- Пока нет.
- Что же ты хочешь получить за двери?
В цене они скоро сошлись. Двери были не новые и даже не были выкрашены. Но Оливер купил для них петли и замки, цена, следовательно, была подходящая.
Оливеру больше уже нечего было продавать. Не мог же он продать лестницу в мезонин? Он и его мать некоторое время недурно прожили на деньги, полученные за двери. Но вот опять наступила весна. Оливер был молод и ему не хотелось показываться в изношенном платье. Так как он, к сожалению, уже навсегда превратился в сухопутного жителя, то ему хотелось иметь хоть соломенную шляпу. Мать его всё безнадёжнее и безнадёжнее смотрела в будущее. Она даже высказала мысль, что они могли бы отдать внаймы свою пристройку.
Оливер заявил, что он ничего против этого не имеет.
- Да, но ведь там нет дверей! - заметила она.
Оливер на мгновение призадумался и затем спокойно ответил:
- Нет дверей? Ну, что ж такое. Я могу велеть сделать двери.
Мать покачала головой.
- Но там нет и печей! - возразила она.
- Печей? А зачем людям печи теперь, летом? - сказал он.
- Что ж, они не должны разве готовить обед? Им не нужен разве очаг? - возразила она.
Очевидно, голова Оливера пострадала от удара при его падении! Он теперь не так быстро соображал, как раньше.
Оливер опять потащился к Маттису, поговорил с ним несколько минут и сказал ему:
- Да! Вот, ты строишь себе дом. Ты хочешь его выкрасить, поставить в нём двери и окна. Значит, ты имеешь намерение жениться?
- Я не знаю, что должен ответить тебе на это, - возразил Маттис. - Но действительно, я не мог выкинуть это у себя из головы! Я всё думал об этом!
- Я понимаю, - отвечал Оливер и несколько времени молча смотрел, как работал столяр.
- Ну, что ж? Кто бы ни была она, а с тобой она может жить спокойно, - снова заговорил Оливер. - Да. Ты уже купил золотое колечко?
- Золотое колечко? Нет.
- Нет? Ну, уж если дело зашло так далеко у вас, то я могу предложить тебе кольцо.
- Покажи его... Но ведь там стоит твоё имя?
- Так что ж? Ты можешь велеть выцарапать его.
Маттис рассмотрел кольцо, взвесил его на руке и оценил. Опять-таки они сошлись в цене и Маттис купил кольцо.
- Только бы оно годилось, - сказал он.
Оливер многозначительно ответил:
- Ну, это меньше всего заботит меня. Насколько я понимаю...
Маттис прямо посмотрел на него и спросил:
- Ну, а ты что скажешь на это?
- Что же я могу сказать? - возразил Оливер. - Меня это не касается больше! Но, может быть, и для меня найдётся что-нибудь впоследствии. Я ведь ещё не совсем мертв!
- О, нет, конечно нет! - воскликнул Маттис.
- Как ты думаешь, однако, - спросил польщённый его словами Оливер, - могу я всё-таки на кого-нибудь рассчитывать?
- Ты шутишь, Оливер. У тебя такие же шансы, как у меня.
Маттис был, видимо, доволен оборотом, который принимал этот разговор. Они старались говорить друг другу приятные вещи, хотя и соблюдали при этом некоторую сдержанность в обращении.
- Как это несчастье случилось с тобой? - спросил Маттис. - Ты свалился на палубу?
- Я? - воскликнул обиженно Оливер. - Я слишком много бывал в плавании, поэтому упасть во время качки не мог.
- А я думал, что ты свалился во время качки.
- Нет. Но на судно хлынула огромная волна.
- Должно быть, она была велика, если уж так расправилась с тобой? - заметил Маттис.
- О, да, чертовски велика! - хвастливо отвечал Оливер. - Она сорвала весь груз на палубе и, бросила мне прямо в руки бочку с ворванью. Она подняла бочку на воздух, и та полетела на меня, словно пушечное ядро.
- Волна подняла на воздух бочку? - повторил Маттис. - Ты кричал?
- Зачем бы я стал кричать? Разве это могло мне помочь?
Маттис с улыбкой покачал головой.
- Да, да, ты остаёшься верен себе, - сказал он.
Маттис чувствовал большое облегчение. С Оливером можно было иметь дело! Он был такой обходительный человек. Он лишился половины туловища, лишился всего, и всё-таки посадите его в коляску, прикройте ноги кожаным фартуком - и ничего не будет заметно! Он остаётся Наполеоном.
Оливер и его мать снова зажили хорошо на некоторое время. Он ловил рыбу, так что им хватало и для себя, и для своей кошки. На деньги же, вырученные за кольцо, они купили керосин и муку. Но теперь опять ему нечего было продавать. Ведь не мог же он продать трубу с крыши своего дома?
Мать его всё больше и больше тревожилась. Так не может идти дальше! Она несколько раз намекала сыну, что ему надо предпринять что-нибудь! Она даже решилась выказать некоторое неудовольствие. У них уже ничего не было в доме!
- Ты бы мог хот заняться плетением, - сказала она ему. - Разве ты не можешь попробовать?
Но Оливер ничего не мог делать. Он ничему не учился, никогда даже не старался чему-нибудь научиться! Когда надо было учиться, он отправился в море.
- Мне очень нужна мутовка, - говорила мать. - Ты можешь сделать её мне, если постараешься.
Оливер, однако, счёл это за неуместную шутку со стороны матери и возразил ей:
- Не должен ли я, пожалуй, ещё вязать рукавицы?
Но он всё-таки задумался. Да, что-нибудь должно быть сделано! Несомненно, надо что-нибудь предпринять!
Под заклад дома ничего уже нельзя было получить. Всё было уже давно заложено адвокату Фредериксену. Пристройка ещё не была заложена, но когда Оливер, тотчас по возвращении, обратился к Фредериксену насчёт нового займа, то получил отказ. Пристройка? Но ведь она составляет принадлежность дома.
- А новая черепичная крыша? - спросил Оливер.
- Тоже, - ответил Фредериксен.
А когда Оливер намекнул, что он мог бы занять в другом месте деньги под эту пристройку, то адвокат пригрозил ему, что подаст на него к взысканию, и дом будет немедленно продан с аукциона.
Они долго спорили, и, наконец, адвокат с удивлением спросил его:
- Неужели у тебя, в самом деле, ничего нет?
- У меня? - воскликнул Оливер и гордо выпрямился.
Да, адвокат подумал это! А так как он считал, это только эта пристройка и новая черепичная крыша могли служить обеспечением долга Оливера, то и предложил ему подписать заявление, что все сделанные в доме улучшения тоже относятся к залогу. Согласен ли Оливер, как порядочный человек, подписать такое заявление?
И Оливер, недавно вернувшийся домой из плавания, привыкший во время своего пребывания в морских гаванях к простоте отношений и добродушный от природы, подписал то, что требовал от него адвокат.
Он простился с Фредериксеном самым дружеским образом. Да, это было тогда! Потом он часто жалел о сделанной им глупости, но ничего уже нельзя было изменить. А разве он не мог бы без дальнейших околичностей сам продать дом, выплатить свой долг адвокату и отделаться от него? Хватило ли бы на это вырученных за дом денег? Вернее, он сам остался бы тогда без крова.
И Оливер продолжал раздумывать о своём трудном положении.
Мать, возвращаясь из города, часто многое рассказывала ему. Она больше встречала людей, чем он, и слышала больше на улице и у колодца. Она всё передавала ему, всякие сплетни, рассказы, ложь и правду. Иногда, впрочем, она забывала, что слышала, но порой её случайные сообщения приносили пользу Оливеру. Она рассказала ему про Адольфа, сына кузнеца Карлсена.
Адольф был молодой парень. Он нанялся матросом и собирался теперь идти в море.
- На какое же судно он нанялся? - спросил Оливер.
- На барку Гейберга. Говорили, что он хочет заказать для себя матросский сундучок.
Спустя минуту Оливер кивнул головой матери и сказал:
- Ведь он мог бы купить мой сундук.
- Как? И его ты хочешь продать? - вздохнула мать.
- А на что он мне теперь? - отвечал он. - Сколько раз я ездил с ним и туда, и сюда. А теперь он стоит тут неподвижно на одном месте! Скажи же Адольфу, пусть он купит мой сундук. Я не могу его больше видеть!
Оливер был убеждён, что Адольф охотно возьмёт его сундук. Ведь этот сундук совершил столько морских путешествий! Это был хороший, испытанный корабельный сундук. Он был товарищем Оливера, верным другом, и Оливер скучал по нём, как по живом существе. Но теперь пусть он отправляется! Счастливый путь!
Во время его последнего путешествия из Италии домой этот сундук был для него настоящей обузой. Оливер стал калекой, не мог носить его, как прежде, и на железной дороге ему пришлось за него платить. Не надо его больше!
И всё же Оливер не мог отнестись равнодушно к разлуке со своим сундуком, когда мать привела к нему Адольфа. Всё-таки, это был славный сундук, старый морской товарищ!
- Вот, посмотри на него! - сказал Оливер Адольфу. - Ведь он никогда не обращал внимания ни на важных капитанов, ни на маклеров, ни на консулов, а стоял себе на месте, как всегда, и только силой можно было его сдвинуть.
Отставной матрос мог, конечно, многое порассказать юноше о той жизни, которая ждала его. О, это вольная, здоровая жизнь, но всё-таки не всё в ней можно похвалить! Безбожие, разгул и дурное поведение - всё это, несомненно, было. Многое испытал Оливер во время своих отпусков на берег в иностранных городах и гаванях. Ну что! Ему везло! Во всех городах он находил себе возлюбленных, хвастался Оливер. Но не каждое дело обходилось без спора и драк. Впрочем надо было только умеючи схватить за шиворот соперника и вышвырнуть его за окно, в сточную канаву. Ведь не всегда же Оливер был калекой и вынужден был только смирнёхонько сидеть на стуле!
Оливер начинал философствовать. Его матросская болтовня была ни лучше, ни хуже болтовни других матросов. Она была полна таких же пустых избитых слов. Правда и неизбежная ложь, хвастовство, высокопарные угрозы и смирение - всё тут можно было найти. Он распространялся насчёт искушений, подстерегающих юношу, примешивал к своей речи английские слова и предостерегал его от пьянства.
- Ты думаешь, может быть, что моё несчастье произошло от кутежей, от разгульной жизни? О, нет! Я всегда был таким же трезвым, как ты. О, Господи! Случилось это среди бурного моря. А разве я в чём-нибудь провинился тогда? Смотри же, никогда не напивайся, как некоторые другие, иначе Господь Бог накажет тебя за это и ты уже не сможешь ничего изменить. А если другие увидят, что у тебя есть с собой деньги, и ты будешь вытаскивать из кармана английские фунты, то за тобой будут следовать, как чайки за плотвой, потому до отплытия сделай себе в жилете внутренний карман и прячь туда деньги.
- А разве тебя был такой карман? - спросила мать.
- Был ли у меня? - возразил Оливер и тотчас же расстегнул свой жилет. Но кармана в нём не оказалось. - Должно быть, он в другом платье, в том, которое я надевал, когда съезжал на берег.
- В каком? - спросила мать.
Но он сделал вид, что не слышит вопроса, и продолжал:
- Как бы то ни было, но Адольф должен извлечь пользу из моих советов. Да, ты, Адольф, должен запомнить это! Ты должен помнить Бога, когда будешь ночью стоять на вахте или на руле. И ещё вот что: ты должен научиться английскому языку. С ним ты можешь объехать весь свет и везде тебя поймут. Тебя поймут и в кабаке, куда ты зайдёшь, чтоб выпить кружку пива, и в церкви, и в консульстве... Ну, а теперь бери мой сундучок и постарайся с ним вместе пробиться вперёд в жизни. Он ведь ни к чему иному и не привык!
- О каком это платье ты говорил? - снова спросила мать. - Разве у тебя есть какое-нибудь другое платье, кроме того, которое на тебе?
- Есть ли у меня? - возразил Оливер. - Я привёз его из Италии. Что ты только болтаешь?
Но мать чувствовала себя храброй в присутствии третьего лица, поэтому она улыбнулась немного насмешливо на слова сына. Чулан-то был уже совершенно пуст у них, запасов не оставалось!