* * *
Наутро около десяти он позвонил у ее дверей. Она отворила и впустила его.
- Что с тобой? - тотчас спросила она. - Что-то случилось?
Он был небрит, глаза у него запали. Всю ночь он бродил по улицам.
- Да, - сказал он. - Пожалуй, случилось.
Он долго сидел, обхватив ладонями лоб, и молчал.
- Так что же с тобой, Арвид? Отчего ты молчишь?
- Погоди. Сейчас скажу. Я по случайности узнал, что ты задумала летом ехать в Норвегию.
Она вся натянулась, как струна, и от неожиданности в первую минуту ничего не могла ответить.
- От кого ты узнал? - потом спросила она.
- Ты не догадалась? Разве не один-единственный человек мог мне это поведать?
Она молчала потерянно. Наконец она выговорила:
- О, Арвид, не мучай! Расскажи мне все, как было!
Он рассказал. И прибавил:
- Я не утверждаю, будто узнал тебя в его Лауре. Вряд ли найдутся такие двое, в чьих глазах одинаково запечатлелся бы третий. Но я узнал внешность, обрамленье всей твоей судьбы.
Она ходила взад-вперед по комнате, ломая пальцы и свесив голову. Длинные ресницы затеняли взгляд.
- Постой, он так и сказал: "Полгода назад у нас была связь"? Со мной?
- Он не назвал тебя. Он скромный юноша.
- Но я действительно знакома с господином Туре Торне, - сказала она. - Не знаю даже, отчего я тебе никогда об этом не упомянула? Никакой "связи" у нас с ним не было.
Арвид попытался выдавить улыбку.
- В таком случае, - возразил он, - господина Туре Торне ждет поистине блистательное будущее сочинителя, если он сумеет продолжать в том же духе…
Она подошла к нему вплотную и глубоко заглянула ему в глаза.
- Арвид, - сказала она. - Арвид, ты мне не веришь? Он старательно избегал ее взгляда, словно так избавлял ее от необходимости лгать.
- Ну, полно, полно, - пробормотал он, - конечно, я верю.
Не верить, подозревать он был просто не в силах. И без того больно.
- Знаешь, если уж говорить правду, - сказала она, - я с ним несколько раз поцеловалась. Вот и все. И состряпать из этого целую пьесу!
- Ну вот видишь! Я же говорю - его ждет блестящее будущее!
- Ах, - возразила она, пожав плечами. - Какое нам дело до Туре Торне! Его нельзя принимать всерьез; даже сердиться на него нельзя. Но у тебя такое странное, такое измученное лицо. Приляг, отдохни немного. Хочешь, я тебе поиграю?
Он лег и прикрыл глаза. Она сыграла адажио из "Патетической сонаты".
Он рассеянно взял со стола раскрытую книгу. То оказалась "Большая дорога" Стриндберга. И раскрыта она была на том месте, где поэт пишет о затуманенных очах, свидетелях "долгих слез, что пролиты тайком".
Адажио кончилось. И она подошла к нему и положила ему на лоб прохладную ладонь.
- Какой ты горячий, - сказала она.
- Ты читала, когда я пришел? - спросил он.
- Да. Я в газете прочла, что он при смерти. И достала книгу с полки. Я так люблю это место…
- О, я тоже. Конечно, нельзя сказать, чтобы сам Стриндберг проливал слезы тайком. Напротив, всю свою жизнь он только и делал, что рыдал и стонал на удивленье громко и публично. А это, должно быть, облегчает душу. Очень облегчает.
Он поднялся.
- Ну вот, - сказал он. - А теперь я, верно, должен с тобой проститься.
- Арвид, - заговорила она. - Ты ведь и сам понял, что так, как прежде, у нас продолжаться не может. Но если ты меня еще любишь, если не хочешь меня потерять, тогда… Тогда тебе придется пройти все тяготы развода, вторичного вступления в брак и прочее. А так, как прежде, теперь уже нельзя…
Он не знал, что сказать. Ни разу за все эти годы она не заговаривала о браке, и вот…
Он сказал:
- Лидия, я скоро уеду, далеко уеду. И вчера, еще вчера я решился просить тебя ехать со мною вместе, иначе я себе и не мыслил. Но с тех пор для меня мир перевернулся. И неужто же тебе кажется, что сейчас нам время говорить о женитьбе? После вчерашнего, после того, что я пережил?
Она избегала его взгляда. Он долго молчал.
- Да, - сказала она наконец будто сама с собой. - Да. Теперь мне не для чего себя беречь…
Как сквозь сон, ему вспомнилось, что она эти слова уже говорила - давно, много лет назад…
- Когда ты едешь? - спросила она.
- Через неделю. Или еще чуть позже.
- Что ж… тогда прощай…
- Прощай.
* * *
И прошло несколько дней, и на столе перед ним лежало письмо от Лидии.
"Арвид. Ты забудь все, что я тогда наговорила. Про развод, про женитьбу. Я так разволновалась из-за того, что ты мне рассказал, я сама не помнила, что говорю.
Оставайся со своей женой. Обо мне не пекись. Я свой выбор сделала.
Я его люблю. Я никогда никого так не любила!
Лидия".
Он скомкал письмо, прошел в конец коридора и выбросил бумажку в уборную.
Из открытого окна наискось через улицу неслись звуки граммофона. Играли "Господи, ближе к тебе".
* * *
Наконец-то Арвид Шернблум обрел недолгий покой в своем доме… Он написал шурину, настоятелю Ранделю, - Харальд Рандель уже два года как получил приход в нескольких милях к северу от Стокгольма, - и попросил его пригласить на несколько дней Дагмар с девочками. Пастор с готовностью согласился, и Арвиду удалось уговорить жену поехать. Передышку он использовал для улаживания необходимых предотъездных дел. Надо было отказаться от квартиры. Надо было договориться с Донкером, чтоб тот послал его корреспондентом от газеты. Надо было условиться со знакомым адвокатом, чтоб тот взял на себя ведение развода, если удастся добиться от Дагмар согласия. Жить с ней он больше не будет; после разрыва с Лидией самая мысль об этом стала ему несносна. И надо было получить заграничный паспорт. И надо было уложить вещи в дорогу. Кроме кое-какого белья и одежды, он захватил с собой несколько книг.
Блеклая полоса вечернего солнца падала на книжную полку. Одну за другой он перебирал книги, листал. Добрые старые знакомцы, милые друзья… О, Господи, старина Эрнст Фридрих Рихтер… "Учение о гармонии", издание двадцатое, Лейпциг, 1894… И Бельман, и Лиднер, и Тегнер, и Стагнелиус, и Стриндберг, Стриндберг… И последний томик стихов Улафа Левини, как мило, что он ему его подарил… Уж год, как он умер… И Хенрик Рисслер: "Юные годы". Он полистал книгу и наткнулся на место в самом конце: "…И если вдруг моя жизнь осветится весенним лучом, я погибну от непривычки к теплу". Ну нет, приятель, ничего с тобой, однако же, не случилось. Не такой уж ты хилый. Он выбрал Бельмана и Гейне и старый французский перевод Плутарха. "Книгу песен" он положил в дорожную сумку. Пусть будет под рукой. Давно он ее не читал. Библию он взял с собою тоже.
Он уезжал назавтра, утренним поездом. Лидию он уведомил об этом коротенькой запиской на случай, если бы она вдруг вздумала написать ему по старому адресу.
Он вышел из дому.
И еще раз, в последний раз ноги сами понесли его к Юханновскому кладбищу. И в последний раз он стоял на могиле Георга Карла фон Добельна и смотрел на три слова: ЧЕСТЬ - ДОЛГ - ВОЛЯ.
И покуда он разглядывал блеклую позолоту трех гордых слов, в памяти встали три строки из Йенса Петера Якобсена:
Ночь палящая!
Наша воля - лишь воск в твоей нежной руке,
Наша верность - тростинка под вздохом твоим.
И ему вспомнились слова последнего ее письма: "Никогда никого я так не любила…"
"Никогда так не любила".
Бесценные слова, завораживающие слова, когда в жаркий час их шепчут на ушко любимому. Грязные слова, бесстыдные слова, когда их швыряют в час разлуки в спину уходящему.
Оставалось лишь проститься с Маркелем. Маркель пока даже не знал, что он собрался уехать.
Он пошел в "Дагенс пост". На улице Королевы он обменялся беглым поклоном с Туре Торне.
Маркеля он застал в его кабинете.
- Вот как, стало быть, едешь, - сказал Маркель. - Ну и правильно делаешь. Давно пора.
В руке у него была телеграмма.
- Итальянцев, как я погляжу, снова отделали в Триполи. Времена теперь военные. "Война - либо распутство, иному и не время нынче". Так, кажется, у Шекспира? До чего же в точку! Ну, счастливый тебе путь! Надеюсь, еще свидимся!
* * *
Он стоял у кассы и покупал билет. Когда он, с билетом в руке, оглянулся, он увидел Лидию. Ему вдруг показалось, что она в дорожном платье. И на долю секунды мелькнула несуразная мысль, что она едет с ним.
- Я пришла проститься, - сказала она. - И кое-что подарить тебе на память.
Она протянула ему маленький пакетик.
- Это так, пустяк. Одна вещица, может быть, она тебе понадобится. Вот ты меня и вспомнишь.
- Благодарю, - сказал он. - И прости!
И он сунул крошечный пакетик в карман, и пошел на перрон, и вошел в. поезд, отправлявшийся к югу.
И поезд уносил, уносил его прочь.
Он, сгорбясь, сидел в углу купе. Проходя коридором, он увидел себя в зеркале. И он подумал: "Мне тридцать семь лет, а у меня лицо пятидесятилетнего".
И еще он думал:
"Что ж, поглядим, какая она, эта жизнь. Жизнь "вне стен Вероны". Помню, прежде я ее чувствовал… Но, верно, я слишком долго тут засиделся. И свет сошелся клином на этой моей Вероне, и больше нигде мне жизни нет. Поздно уже".
И еще он думал:
"Странный у нее, однако же, обычай выбирать себе любовников непременно из числа моих друзей и знакомых… После той страшной осени, когда она написала мне: "Я была с другим, когда ты уехал", - я уже слепо доверялся ее откровенности. Но только ли откровенность это была? Может быть, тут примешалось еще и злое любопытство? Поглядеть, как я это приму? Поглядеть, с каким лицом я отведаю хлыста?"
От этих ужасных мыслей хотелось избавиться, отряхнуться; они словно сто лет его мучили. Он достал из сумки "Книгу песен", наудачу раскрыл и прочел:
Прежде дней моих ненастье
образ озарял родной.
Ныне образ замутился.
Я сплошной окутан тьмой.У детей в потемках часто
кошки на сердце скребут.
И они, чтоб страх развеять,
песню громкую поют.И теперь я, обезумев,
как дитя, пою впотьмах.
Песня, хоть не из веселых,
все ж развеяла мой страх.
"Да, - думал он, - хорошо поэтам. Они от чего хочешь найдут утешенье. Даже когда вся жизнь испорчена, растрачена зря, когда последняя карта бита, они и тут найдут утешенье. Они и для самой последней безутешности найдут слова, и в этом-то их утешенье. Но что же делать нам, грешным?"
Тут он вспомнил о подарке Лидии. На память. Что бы это могло быть?
Он вынул из кармана пакет и развернул. В пакетике оказался разрезальный ножик с перламутровой ручкой.
Ну что ж. Она не суеверна.
Ибо, по старинному народному поверью, которое он знал с детства, нельзя дарить ножа тому, кем дорожишь, не то непременно рассоришься с ним, и не будет конца ненависти и вражде.
И он сунул ножик в карман.
Вот сейчас она встречает его на тропинке Зоологического. И ярко светит солнце. И она останавливается у поворота тропинки и говорит, опустив глаза под длинными ресницами: "Я недавно встретила того, кого прежде любила. Просто не понимаю, как я могла его любить…"
…А поезд уносил, уносил его прочь…
Примечания
1
Стихи здесь и далее переведены К. Богатыревым.
2
"Зачем ты так далеко" (нем.).
3
Бельман сам сочинял мелодии для своих стихов на мотивы народных песен.
4
Тебя зову напрасно, моя любовь!
На небе звезды гаснут, моя любовь!
Мерцает месяц бледный, к тебе взываю тщетно.
Усни, моя любовь, спокойно спи! (нем.).
5
"Учебник нравственного воспитания. А. Бурдо, председатель палаты депутатов" (франц.).
6
"Да здравствует человечество! Да здравствует Франция!" (франц.).
7
Мабийо Леопольд - доктор филологии, директор Музея обществоведения (франц.).
8
Stjärnblom; stjärn - звезда, blom - цветок (швед.).
9
Опись документов (франц.). Речь идет о документах, анонимный автор которых предлагал выдать французские военные секреты Германии.
10
Шерер Кестнер Огюст (1833–1899) - французский политический деятель, сторонник пересмотра дела Дрейфуса.
11
Строка из стихотворения норвежского писателя Бьёрнстьерне Бьёрнсона (1832–1910).
12
Тауницкое озеро - символ счастья в драме Ибсена "Когда мы, мертвые, пробуждаемся".
13
Великая страсть (франц.).
14
Речь идет о скандальных процессах 1906–1907 гг., в которых немецкий публицист, основатель политического еженедельника "Цукунфт" Максимилиан Харден выступил разоблачителем нравов и пороков придворных кругов. Одним из обвиняемых был приближенный императора Вильгельма II князь Филипп Эйленбург.
15
В квадратном зале: "Портрет молодого человека" (франц.).
16
Франчабиджо (Франческо ди Кристофано, ок. 1482–1525 гг.) - итальянский художник.
17
Академия надписей (франц.) - научное учреждение, занимающееся проблемами истории и археологии.
18
Цинцендорф, Николай Людвиг (1700–1760) - немецкий богослов и проповедник.
19
Здесь: неудовлетворительно (лат.).
20
"О солнца свет" (нем.).
21
Перевод Б. Пастернака.
22
Перевод Н.И. Гнедича.
23
Нурландер Эмиль (1865–1935) - шведский писатель и журналист.
24
Цитата из романа самого Сёдерберга "Юность Мартина Бирка".
25
Шекспир, Троил и Крессида, V, 2.
26
Слова Ромео из трагедии Шекспира "Ромео и Джульетта", III, 3.