Имя Валерия Яковлевича Светлова (Ивченко) (1860-1916), автора исторических романов и рассказов, увлеченного исследователя Кавказа и древних культур, путешественника, искусствоведа, было хорошо известно дореволюционной России.
Роман "При дворе Тишайшего", написанный в лучших традициях авантюрного жанра, раскрывает малоизвестные подробности времени правления Алексея Михайловича Тишайшего.
Содержание:
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ 1
ЧАСТЬ ВТОРАЯ 30
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ 52
ОБ АВТОРЕ 68
Валериан Светлов
При дворе Тишайшего
Исторический роман из времен царствования царя Алексея Михайловича
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
I
ВСТРЕЧА
Зима 1657 года выпала удивительно теплая, и праздник 21 декабря удался как нельзя лучше. За четыре дня до Рождества Христова москвичи праздновали память чудотворца Петра, первого митрополита, поселившегося в Москве и давшего ей величие.
Уже 19–го числа патриарх явился к царю во дворец, чтобы звать его и старшего царевича; на торжество приглашалась также и вся знать. 21 декабря выдался ясный и солнечный день, легкий морозец, непохожий на обычные рождественские стужи, пощипывал щеки москвичей, торопливо сновавших с предпраздничными хлопотами по улицам. Народ валил в Кремль, в Успенский собор, где был царь со всеми своими боярами и где обедню служил сам патриарх Никон.
Все были весело настроены и одеты по–праздничному. Ратники забыли, казалось, на время свою вражду к городскому классу и перекидывались теперь шутками и прибаутками, кто не спеша, а кто почти бегом стремясь к высокой белокаменной стене Кремля.
- Эй, берегись, служилый! - гаркнул с широких розвальней ражий детина, гикая и помахивая плеткой.
Служилый едва успел отскочить в сторону, хватив кулаком лошадей в морду. Великолепной масти пара гнедых взвилась на дыбы и шарахнулась в толпу, но опытная рука возницы удержала их; из толпы двое–трое свалились и с бранью барахтались в рыхлом снегу.
В это время из розвальней вышел боярин огромного роста, широкоплечий, с черными, сумрачно сдвинутыми бровями; одет он был в соболью шубу, а на его голове была высокая шапка. Маленькие серенькие глазки злобным взглядом окинули толпу и, остановившись на смельчаке–служилом, загорелись, как у волка при виде добычи.
- Это ты осмелился тронуть моих коней? - подступая медленной, тяжелой походкой к высокому, стройному стрельцу, спросил он.
Тот, немного струхнув, молча смотрел своими большими голубыми глазами грозному боярину в очи. Легкий пушок покрывал его верхнюю губу и выдавал его юный возраст.
- Молокосос! - разъяренно крикнул вдруг боярин. - Разве не знаешь, чьи таки кони? - и увесистая пощечина опустилась на бледную щеку стрельца.
Стрелец пошатнулся, схватился одной рукой за щеку, а другой - за висевший на поясе нож. Но боярин поймал это движение, и, перехватив его руку, так стиснул ее, что молодой стрелец с мучительным стоном опустился на землю.
- Негоже, боярин, служилого трогать! - вдруг раздалось в толпе.
Боярин злобно оглянулся, и так зловещ и страшен был взгляд его маленьких глаз, что толпа, как завороженная, стихла. Ближайшие к боярину людишки торопливо постарались скрыться из–под этого грозного взгляда и подальше уйти от греха.
- Кто говорил? - скрипучим голосом спросил боярин.
Все молчали. Стрелец встал и растирал себе руку. Капли холодного пота катились по его высокому, белому лбу, на котором слиплись густые, русые волосы; его шапка все еще валялась на земле.
- Кто говорил? - повторил свой вопрос боярин. - Кто пожалел служилого, а себя забыл? Разве он не знает, кто я?
- Как не знать? - послышался из толпы голос. - Кому не ведом князь Григорий Сенкулеевич Черкасский!
Князь, как раненый вепрь, кинулся вперед при этом возгласе, но толпа мгновенно раздалась, и он очутился лицом к лицу с человеком, вид которого не имел ничего общего ни со служилым, ни с купцом, ни с посадским; этот человек с любопытством смотрел на разыгравшуюся пред ним сцену. По лицу и по одежде это был иноземец.
Невысокого роста, стройный, тонкий и гибкий, как молодая девица, он был черноволос и смугл лицом. Крупные белые, как жемчуг, зубы виднелись из–под длинных черных усов; его большие черные, словно маслины, глаза, подернутые выражением неги и ласки, сверкали теперь неукротимой отвагой и веселым задором. Длинный суконный казакин светло–голубого цвета, плотно стянутый у талии серебряным кушаком и украшенный на груди золотыми газырями с драгоценными камнями, резко бросался в глаза своим оригинальным покроем и богатством.
Москвичи уже знали, что эти длиннополые, тонкие и гибкие люди - грузины, понаехавшие в Москву еще с 1553 года с челобитной к царю Алексею Михайловичу. Все они были знатного рода - по крайней мере, сами себя считали таковыми, а по одежде нельзя было отличить одного от другого. Все носили одинакового вида кафтаны, лишь разных цветов; только по богатству отличались их газыри: у кого - серебряные, у кого - золотые с камнями или без них.
Юноша, на которого налетел князь Черкасский, по–видимому, был богат и знатного рода; это сейчас же смекнул строптивый и гордый князь и немного поубавил тона; однако все еще со сдвинутыми бровями он повторил свой вопрос:
- Это ты мне указ давал, чего мне не надлежало делать?
Он был уверен, что грузин не поймет его, а для толпы он все–таки сохранит свое грозное обличье.
Грузин промолчал, а князь, поощренный этим молчанием, усмехнувшись, прибавил:
- Только ведь ты, собачий сын, на православном языке не говоришь.
Грузин побледнел и, схватившись за рукоятку великолепного кинжала, висевшего на его поясе, громко, резко и гортанно ответил на русском языке:
- Кто ты, я не знаю, что смеешь так говорить, а кто из нас собачий сын - ты или я, - скажет тебе мой кинжал.
Князь Черкасский усмехнулся, скинул с плеча на руки своему холопу шубу и стал засучивать рукава кафтана; потом он встал во весь могучий рост, выпрямил грудь, вытянул вперед обросшую волосами руку и, потрясая огромным кулачищем, вызывающе смотрел на грузина, как бы приглашая его к единоборству.
Грузин стоял молча, с недоумением глядя на эти странные приготовления, а на пригласительный жест князя вступить с ним в кулачный бой не шелохнулся.
- Ты чего ж, щенок, ждешь? - весело крикнул князь, предвкушая легкую победу над тонким, сухопарым грузином и потрясая в воздухе своим кулачищем. - Или испугался?
Грузин встрепенулся и проговорил:
- Да где же у тебя кинжал?
- На кинжалах хочешь? - ухмыльнулся князь. - Нет, басурманишка, мы в честном стародавнем русском бою силушкой с тобой померяемся. Выходи, что ль, нечего дурака валять!
Грузин с недоумением пожал плечами и оглянул толпу. Народа осталось немного. Колокола перестали звонить; в церквах уже шла обедня, и на улицах почти прекратилось движение. Вокруг князя и грузина остались только страстные поклонники кулачного боя и вообще любители всяких уличных скандалов, да еще несколько человек, лично знавших свирепого князя и сильно недолюбливавших его.
Среди последних был и молодой стрелец, у которого ныла щека и вспухла рука. Он очутился как раз возле грузина, когда тот с недоумением оглянул небольшую кучку любопытных.
- Иди, молодец! - шепнул стрелец грузину. - Да хвати его, шельмеца, под самые микитки; ты вон какой махонький, угоди–ка ему под самое брюхо!
Грузин опять пожал плечами и крикнул нетерпеливо топтавшемуся на месте князю:
- Выходи с оружием, а то не буду биться!
Князь побледнел от злости. Он был страстным любителем кулачных боев и прямо–таки выискивал случаи, где бы мог показать свою удаль и телесную силу. И вдруг такой представившийся ему случай ускользал из его рук. Было на что разозлиться. Однако князь во что бы то ни стало решил заставить своего противника вступить с ним в единоборство без оружия, которого он не терпел уже потому, что совершенно не умел владеть им.
- Ах ты, курицын сын! - заревел он, подступая к грузину. - Тебе оружие надо? На–кося! - и он замахнулся кулаком на грузина.
Но тот с удивительной ловкостью увернулся от могучего удара, который, наверно, был бы для него смертельным, а затем в свою очередь, замахнувшись кинжалом, вонзил его в быкообразную шею князя.
Это случилось так внезапно и быстро, что все ахнули.
Князь, зарычав, как дикий зверь, медленно стал опадать всей своей огромной, могучей тушей на землю. Золотая рукоятка кинжала сверкала на зимнем солнце, а красный рубин, вделанный в нее, переливался кровавыми огнями. Князь сам имел еще достаточно сил, чтобы, схватив кинжал, отшвырнуть его от себя. Но из его глубокой раны уже хлынула на белый снег широким потоком темная кровь.
- Лови… лови… изменника! - прохрипел князь и тут же потерял сознание.
Холопы окружили раненого и старались втащить его в розвальни; несколько человек кинулись за грузином, но ни его, ни стрельца уже не было видно. Когда князь повалился, как срубленный дуб, а толпой овладело оцепенение, стрелец быстро схватил чужеземца за руку и потащил его в соседний проулок.
- Бежим, молодец! Я укрою тебя! - шептал он, пугливо озираясь. - Ничего, так князю и надо! Зверь–человек. Ну, а если поймают тебя, то запытают.
- Да за что же? - покорно идя за стрельцом, спросил грузин. - Не я его вызывал - он меня. Он меня не по правилам первым ударил, я только ответил на удар ударом…
- Вестимо. Вдарь он тебя по башке, так на месте и пришиб бы. Так то он боярин, а ты иноземец. Иноземцу за убийство боярина либо служилого и даже холопа плохо приходится. Засудят, запытают…
- Вздор какой ты говоришь! - нахмурившись, возразил грузин. - Как это меня за правое дело запытают? Разве я какой–нибудь безродный?.. За меня есть кому вступиться. Я и сам не хуже вашего боярина - царской крови. Здесь, в Москве, моя царевна Елена Леонтьевна с внуком Теймуразовым, Николаем, а я его воспитатель и родственник Елены Леонтьевны. Как это меня можно запытать? - и грузин гордо посмотрел на своего спутника.
Но того, видно, мало удивил высокий ранг иноземца. Он только покрутил головой и, опасливо оглянувшись, ответил:
- Ступай–ка в эти ворота. Схоронимся пока. Там видно будет. - Он пропустил своего спутника в низенькие почерневшие ворота и, ступив за ним во двор, тщательно запер их на засов, еще раз оглядев пустую улицу. - Ступай же за мной! - сказал он грузину, видя его нерешительность.
Тот нехотя последовал за ним.
II
В КОРЧМЕ
В маленькой, но чисто убранной горенке сидели оба молодых человека пред накрытым белой скатертью столом, уставленным яствами. На столе находился большой чайник, из которого стрелец то и дело наливал себе в стакан сби-
8
тень. Пред грузином стояла чарка с вином, но он лишь чуть–чуть прикасался к ней губами.
- И зовут меня Провом, по отчеству Степанычем, а прозвище мое - Дубнов! - продолжал разговор стрелец, шумно отхлебывая сбитень с блюдца. - Числюсь я на царевой службе: третий уж год с Петровок пошел. Рода буду я все же дворянского. У отца и посейчас Дубновки в Новгороде имеются… а братишка мой старшой с боярином Ординым–Нащокиным в чужие земли венецейские и другие заморские города езживал… Да что ж ты, молодец, не пьешь? - обратился он к молча слушавшему его собеседнику. - А еще, слышь, молвят, что вы, грузины, дюже горазды выпить! - с легкой насмешкой проговорил он и налил себе вина из братины.
- Да, мы любим пить, но только свое кавказское вино. А это, - он отхлебнул и поморщился, - не очень хорошее! И здесь пить неприятно - жарко, душно. Почему ты при* вел меня сюда, а не пошли мы в корчму?
- Мы и есть в корчме, только с заднего хода, - смеясь, ответил Дубнов.
- Почему с заднего? - продолжал допытываться грузин.
- А потому самому, что в корчме в праздничный день ничего и нет - ведь корчма заперта. Нешто не знаешь царева указа? "В воскресный день и Господские праздники не работать никому; в субботу прекращать работу, как заблаговестят к вечерне". Ну, понял? Стало быть, корчма и закрыта, чтобы, значит, прислужники и хозяева не рабог тали.
- А что же в праздник делать? - усмехнувшись, спросил грузин.
- "В воскресенье, Господские праздники и великих святых приходить в церковь и стоять смирно", - ответил Пров Степанович словами из царского указа. - И еще указано: "Скоморохов и ворожей в домы к себе не призывать, в первый день луны не смотреть ее, в гром на реках и озерах не купаться, с серебра не умываться, олова и воска не лить; зернью, картами, шахматами и лодыгами не играть; на браках песен бесовских не петь и никаких срамных слов не говорить; кулачных боев не делать". Смекаешь ли, молодец? - подмигнул он грузину. - А кто ежели не послушается, бить того батогами. "Домры, сурны, гудки, гусли и хари искать и жечь". Во как! И указ этот должен знать кажный. А ты небось не знал?
- Не знал! - покачав головой, ответил грузин. - Да и где ж мне знать? Говорить по–русски я выучился легко, а читать по писаному не умею. Грамота ваша совсем отличная от нашей.
- Если бы знал ты боярина, небось не затрогал бы? - сочувственно спросил Дубнов.
- Нет, все равно я сказал бы, что хотел сказать, и на бой вышел бы.
- А батоги?
- Меня бить батогами? - сверкнув взором и гордо закидывая голову, с усмешкой спросил грузин.
- А и тебя… ты что за птица такая?
- Кто же бы это смел меня бить?
- А по царскому указу, на Съезжем дворе.
- Меня? Князя родового?
- А что за важность? Не рушь, значит, царского указа. А рушил - отведай царских батогов. Ничего, что ты князь. Вот батюшка–царь онамеднясь стольника своего, князя Григория Оболенского, в тюрьму послал за то, что у него в воскресный день люди и крестьяне работали черную работу да он же, князь Григорий, скверные слова говорил.
- Так то тюрьма, а не батоги! - возразил грузин.
- А кто ж его знает? Может, боярин–то и батогов отведал? - задумчиво проговорил Пров Степанович. - Да разве он выйдет на Красную площадь поведать народу, что, мол, его батогами били? Ни в жизнь! В себе скроет срамоту–то свою.
Грузин пожал плечами.
- Значит, и мой враг, вот этот самый ваш боярин, пойдет в тюрьму и батогов попробует? - злобно спросил он у Дубнова.
Тот протяжно свистнул, налил себе еще сбитня на блюдечко и стал тихонько подувать. Потом, торопливо сделав несколько глотков, он поставил блюдце на стол, рукавом кафтана вытер губы и, лукаво посмеиваясь своими голубыми глазами, весело спросил:
- Нешто, думаешь, князь жив остался? Я так думаю, что наш обидчик к вечеру Богу душу отдаст.
- Нет! - покачал головой грузин. - Я хочу с ним еще раз драться, а теперь я ему только показал, какова у меня рука и каков верный глаз. Я метил в шею повыше кости, туда и попал. Боярин ваш жив будет.
Он победоносно посмотрел на молодого стрельца, ожидая от него изъявления восторгов. Но румяное, веселое лицо Дубнова вдруг потемнело, в глазах отразились смущение и страх. Он взъерошил свои курчавые русые волосы, густо вившиеся вокруг его высокого белого лба, и с искренним сожалением проговорил:
- Эхма, молодец! Маха ты дал, нечего сказать!
- Как это маха? - обиделся грузин. - Вовсе не мимо; куда метил, туда и попал. У меня глаз верный…
- То–то и оно! Метил бы в сердце, дело–то куда лучше было бы.
- Разве я убийца? - гордо спросил грузин. - Ты говоришь, он князь? Большой боярин? А разве он поступил со мной по–княжески? Бросился на меня, не предуведомив о нападении! Так только поганые персы поступают да еще лезгины, а честные люди на бой идут открыто, при всем народе, во всем вооружении, и спор свой решают равным оружием, а не тем, кто больше ростом да большей силой наделен от Бога. Что ж? И я ведь поступил не по правилам боя, да уж разобидел князь меня руганью да насмешкой, ну и не вытерпел, немножко проучил его… Но убивать?.. Нет, я не убийца, друг мой.
- Ну, так теперь он тебя убьет! - досадливо заметил стрелец, принимаясь снова за сбитень и безнадежно махнув рукой.
- Ну, это еще как Бог рассудит. Мы ведь с вами одному Богу молимся, Он нас и рассудит.
- Да, как же, держи карман шире, станет князь Черкасский Божьего суда дожидаться. Пырнет он тебя где–либо в закоулке и в Москву–реку сволочит. Вот тебе и вся недолга!
- Так поступают только разбойники–ингуши…
- Ну, уж я там не знаю, как кто поступает, а только тебя, молодец, мне очень жаль, да и себя чуточку. Не успокоится боярин Григорий Сенкулеевич, пока врагов своих не изведет злою смертью. А как тебя величать, как по отчеству звать, добрый молодец?
- Князь Леон Вахтангов Джавахов! - ответил грузин с нескрываемой гордостью.
- Прозвище мудреное! Ну, князь Леон, совет тебе мой добрый: уезжай–ка ты восвояси, пока еще ноги носят. Ведь иначе князь Черкасский сживет тебя со света белого, размечет твои косточки по ветру буйному. Улепетывай–ка поскорей в свое царство, если такое есть где на земле!
Грузин равнодушно выслушал его и при последних словах пожал только плечами.
Пров Степанович налил себе и ему вина и продолжал:
- Выпьем на дорожку, и с Богом! Если ты вправду говоришь, что глаз твой верный и князь только ранен, то через неделю он очухается и примется тебя отыскивать, а ты уж будешь далеко, и ему будет тебя не достать. А я как–никак пока схоронюсь, хоть у батьки на хуторе. Да меня он за тобой–то, я так думаю, и позабыл: весь ведь он на тебя распалился. Ну, доброго пути! - и Дубнов залпом выпил плохое рейнское вино, которое подавалось в корчме.
- Я никуда не уеду! - отодвигая от себя чарку с вином, хладнокровно проговорил Джавахов.
- То есть как же это? - поперхнувшись, спросил Дубнов. - Или жизнь тебе не мила, что сам на рожон лезешь?
- Я не могу ехать без царевны; я приставлен за царевичем Николаем смотреть и без указа царевны отлучаться никуда не могу.
- Добудь у царевны своей указ. Скажи, что тебе опасливо на Москве оставаться, она и даст.
- Может, и даст, да я все равно не уеду!
- Или зазноба? - лукаво подмигнув, спросил Пров.
- Никого у меня нет здесь, - нахмурившись, ответил грузин.
- А, да и упрямый же вы народ! - ударив по столу кулаком, крикнул стрелец. - Ну, говори ж толком, что тебя здесь привязало? - Дубнов видимо хмелел, но старался бодриться пред своим новым знакомым. А тот сидел насупившись, и его смуглое лицо точно почернело; глаза не искрились больше и потеряли свой блеск, губы были плотно сжаты, а тонкая рука нервно перебирала серебряные газыри на черкеске из дорогого сукна. - Ну, что ж, скажешь ты, кто приворожил тебя здесь, что тебе головы своей не жаль? - приставал к нему Дубнов.
- Я второпях оставил на месте боя свой кинжал, - сумрачно ответил грузин. - Надо ж мне его вернуть!
- Эка чего захотел! Ты, я вижу, парень ловкий. Так тебе его и отдали, держи карман шире! А разве дорог твой кинжал?
- Не в цене сила, а наследственный он.
- Купи новый.
- Нет! У грузина должен быть один кинжал на всю жизнь.