- Почему? - на лице Антона отразилась тревога. Чумаков решил, что сейчас самый удачный момент вступить ему в разговор. Он, чуть отстранив Оттыргина, который стоял перед ним, подошел близко к к открытому пологу:
- Ваш каюр не был в Ново-Мариинске. Он не доехал до него.
- Почему же? - тихо, удивленно спросил Антон.
- Я его встретил в дороге и вернул, - объяснил Чумаков и улыбнулся просто и дружески. - Так что ругайте меня. Разрешите?
Он указал на место около Антона. Мохов кивнул, и Чумаков, присев рядом, понизил голос:
- Нам бы побеседовать одним…
Чумаков глазами указал в сторону чукчей, заполнивших ярангу и теперь тихо переговаривавшихся. Антон обратился к ним, чуть приподняв руку:
- До свидания, друзья… Идите… Новости потом скажу.
Оленеводы с разочарованными лицами неохотно покинули ярангу. В ней остались лишь Оттыргин с Вуквуной и Череле. Антон уже не мог больше сидеть и лег. Чумаков заботливо поправил на нем оленье одеяло и заговорил:
- Фамилия моя Чумаков. Вы меня, возможно, и видели в Ново-Мариинске.
Антон только прикрыл глаза, подтверждая слова Чумакова, и с нетерпением ждал, что же ему расскажет неожиданный гость. Антону хотелось крикнуть: "Да говори скорее. Как Наташа?" Но он владел собой. Чумаков же, хорошо понимая, что сейчас Антон выслушает все, начал издалека:
- Меня, как и вас, в этот дикий край забросили события и, честно говоря, непонимание того, что происходит в России, страх перед тем, что и ты можешь сделать неправильный шаг и погибнуть, не сделав на земле ничего полезного. Может, это и звучит высокопарно, но это так. Я из семьи техника-железнодорожника, из Тулы. Когда оказался в армии перед четырнадцатым годом, меня взяли в технические войска. Ну а потом фронт, в Галиции - ранение, госпиталь - в Сибири, и, наконец, я здесь. Думал, тут тихо и спокойно, а… - он развел руками, сокрушенно покачал головой, вздохнул и спросил: - Разрешите говорить всю горькую правду?
- В Ново-Мариинске что-то случилось? - с нарастающей тревогой произнес Антон.
Чумаков помолчал, словно собираясь - с силами, вздохнул и с наигранной горечью заговорил.
…Антон лежал обессиленный, придавленный услышанным. Сердце билось резкими толчками, и лицо заливал пот. Мысли то мчались с невероятной быстротой, наплывая друг на друга, то обрывались, и тогда Антон как бы оказывался на краю бездонной пропасти. "Ехать! Искать, спасти Наташу! Расстрелять Бирича, Струкова, всех, всех!.." - Мысли у Антона путались. Ему стало нестерпимо жарко. Он облизал пересохшие губы:
- Воды…
Пил долго, жадно. Чумаков, выждав немного, продолжал:
- Я понимаю ваше горе… разделяю его. Я на вашей стороне, я, с вами, потому что понял, где правда, где справедливость, и буду вам во всем помогать. Пусть мое членство в Совете будет моим щитом, маскировкой, так вы и скажите своим товарищам. Я не могу поехать в Марково или Усть-Белую. Это может вызвать в Ново-Мариинске подозрение, но я буду делать все, чтобы хоть чем-то помочь вам в нашем общем деле.
- Да, - только и мог произнести Мохов. Он верил в искренность сидящего рядом с ним человека. Чумаков попытался осторожно расспросить Антона о его прошлом, о Советах в Марково, в Усть-Белой, узнать, где они еще есть, но Мохов отвечал невпопад. Он думал о Наташе, о погибших товарищах, и Чумаков прекратил свои попытки, решив, что для начала он сделал и так много. Он нагнулся к Антону:
- Я утром уеду. Если что будет очень важное, я найду возможность вам сообщить из Ново-Мариинска. Только прошу держать в секрете мое посещение и, конечно, мое сочувствие. Иначе со мной в Ново-Мариинске… - он не договорил, но выразительно посмотрел на Мохова. Тот кивнул, и Чумаков, еще больше понизив голос, спросил:
- Как же быть с чукчами?
- Оттыргин не скажет, - ответил Антон. - Я его предупрежу, а…
- О своем каюре я сам побеспокоюсь, - перебил Чумаков и уже в полный голос сказал: - Я утомил вас. Будем отдыхать. Уеду я рано утром.
Антон остался наедине со своими тяжелыми, мучительными мыслями. У него начался жар, он снова бредил и не помнил, как уехал Чумаков.
День за днем вернувшаяся болезнь не отпускала Антона из своих цепких лап, терзала его. Он метался в бреду, звал любимую, товарищей, на кого-то кричал, с кем-то спорил, куда-то порывался ехать… Перепуганные Оттыргин и Вуквуна решили, что теперь Антон едва ли поправится, и позвали шамана.
Весть о том, что шаман будет камлать над больным русским, моментально облетела стойбище, и в ярангу старался попасть каждый. Шаман вошел важный и загадочный, Он постоял около Антона, упершись взглядом в его лицо, и тут заметил, что на висках русского ярко, точно снег на солнце, блестит седина. Она появилась в эти, после отъезда Чумакова, дни. Шаман склонился над Моховым, который метался в жару, и, вырвав один седой волосок, подбежал к очагу, подул на волосок три раза и бросил его в огонь. Оленеводы, затаив дыхание, следили за шаманом, а он, вскинув бубен, ударил в него и затрясся…
Прошло еще несколько дней, прежде чем Антон снова пришел в себя. Дело пошло на поправку. У него появился аппетит. Шаман, гордый результатом своего камлания, в силу которого искренне верил, пришел к Антону. Он важно уселся у очага и долго пил чай. Мохов, никак не мог понять, почему Оттыргин и Вуквуна так гостеприимно приняли шамана. Чаепитие длилось долго. Вуквуна и Оттыргин с трудом скрывали волнение. Они опасались, как бы Антон не догадался, что над ним было камлание. Наконец шаман, тяжело отдуваясь и обтирая катившийся по лицу пот, отказался от очередной кружки и с сожалением посмотрел на котел, где еще было много чаю. Но больше шаман пить был не в состоянии. Он с трудом поднялся, подошел к Антону и, присев на корточки, как-то очень быстро и ловко, так что Антон и не успел донять, что он делает, вырвал у него еще один седой волос и, ни слова не говоря, направился к выходу.
- Вот черт, леший! - выругался Мохов и потер висок. Он еще не знал, что у него появилась седина, и ошарашенно смотрел вслед шаману, который вышел из яранги и, подув на волосок, пустил его по ветру. Антон спросил Оттыргина:
- В гости приходил шаман?
- В гости, в гости, - закивал каюр, пряча от Мохова глаза.
- А зачем он у меня волос выдрал? - допытывался Мохов и усмехнулся: - На память, что ли?
Оттыргин обрадованно закивал. Мохов уже забыл о шамане, Он требовательно говорил Оттыргину:
- Готовь упряжку. Вези меня в Марково.
- Нельзя в Марково… - Оттыргин видел, что Антон очень слаб. - Ты плохой…
- На нарты меня положите и везите, - настаивал Антон.
- Нельзя… замерзнешь, - Оттыргин хотя и говорил тихо, но в его голосе была твердость: - Плох ты, уйдешь к верхним людям…
Антон и сам понимал, что он непригоден для дороги, но нельзя было медлить и минуты. То, что ему рассказал Чумаков, должен знать Чекмарев, должны знать члены Советов в Марково и Усть-Белой. Надо оповестить об этом всю тундру, собрать силы, чтобы уничтожить убийц, уничтожить американцев, которые и подготовили этот контрреволюционный переворот. Марковцы помогут разыскать Наташу и Нину Георгиевну. "А может быть, они уехали к Чекмареву?" - сделал Антон предположение и, ухватившись за него, обрадовался, поверил. Ну конечно! Они бежали к Чекмареву. Наташа, наверное, мучается, горюет, страдает, не зная, где он, что с ним. А ей нельзя волноваться. Она скоро станет матерью.
Антон при мысли о скором появлений их ребенка так разволновался, что у него на глазах появились слезы, и ему стоило больших усилий взять себя в руки. Он сказал Оттыргину:
- Я напишу письмо Чекмареву. Беги сегодня с ним в Марково.
- Побегу. - Оттыргин обрадовался: Антон больше не настаивает, чтобы его везли в Марково.
У Антона сохранился огрызок карандаша и нашлось несколько помятых листков бумаги. Он принялся за письмо. Руки словно разучились держать карандаш и выводить буквы. Буквы получались корявые, то большие, то маленькие. Антон быстро уставал и подолгу лежал, собираясь с силами. Письмо заняло почти весь день, и отъезд Оттыргина пришлось отложить до утра. Мохов был огорчен задержкой и с нетерпением ждал рассвета. Вручая письмо, Оттыргину, он предупредил:
- Наташе скажи, что я уже совсем поправился и скоро приеду. Не говори, что я лежу. Скажи, что тут дела меня задержали. Понял? Не забудешь?
Оттыргин обещал в точности все передать, и они расстались.
В просторной яранге Аренкау шло веселье. Ярко пылал огонь в очаге, кипело в котле мясо. Развалившись на оленьих и белых медвежьих шкурах, которыми был устлан пол яранги, Черепахин щедро угощал приехавших час назад Микаэлу и Мартинсона. Американцы, промерзнув в пути, жались поближе к огню. Они охотно отзывались на тосты Черепахина и уже были навеселе. Не отставали от них и Аренкау и Пусыкин с дружками. Они расположились по другую сторону очага и жадно пили и ели.
Черепахин, раскрасневшийся от вина, стоял на коленях с кружкой, в которой был разведенный спирт, и самодовольно говорил американцам:
- Я благодарю вас, господа, за то, что вы откликнулись на мой призыв. Я принимаю вас в свой отряд, и мы будем наносить удар за ударом по советчикам. Я забрал у советчиков награбленные у нас продукты. Вот они, перед вами, - он указал на штабель мешков и ящиков, которые были сложены в яранге, на угощения, которые были расставлены на шкурах. - Мы должны теперь вернуть и все остальное.
Мартинсон чувствовал себя менее спокойно, чем Микаэла. Уже уехав из Марково, где он по совету Микаэлы оставил картонку с надписью, которую сочинил Черепахин, Мартинсон не мог отогнать от себя ощущения, что он совершил большую оплошность, ошибку, почти непоправимую. Когда. Пусыкин привез американцев в стойбище к Аренкау, где обосновался Черепахин, Мартинсон увидел, что никакого отряда у Черепахина нет. Есть восемь человек. И это все.
"Шайка", - определял про себя Мартинсон. Он всегда недолюбливал Черепахина, а теперь вышло так, что он оказался под его началом. Американец прислушался.
- Мы не будем медлить, - продолжал Черепахин. - Мы не дадим советчикам опомниться. Завтра мы выступаем в поход. Мы обрушимся на Усть-Бельский Совет и уничтожим его одним, ударом. В Усть-Белой много товаров. Мы их заберем.
Мартинсон хмуро уставился в свою кружку. Нет уж, он не будет разбойничать. Он торговец, а не бандит. Но открыто порвать с ними нельзя. Пристрелят еще, с них станется. Мартинсон взглянул на Черепахина, который все больше распалялся, на Микаэлу, не сводившую с фельдшера восхищенных глаз, на лежавших за очагом людей. Да, они, не задумываясь, пристрелят его, стоит ему лишь заикнуться о своем с ними несогласии. И Микаэла не станет его защищать, как и этот бурдюк с жиром. Мартинсон зло посмотрел на Аренкау, который словно и не замечал американца. Мартинсон, лишившийся своей службы, товаров, просто перестал интересовать Аренкау, потерял в его глазах какое-либо значение. Теперь Аренкау все свои симпатии отдал Черепахину. Мартинсон залпом опорожнил свою кружку и, не закусывая, лег на спину, уставился на свисающие с жердей остова яранги хлопья копоти. Через минуту все поплыло у него перед глазами. Спирт ударил в голову, оглушил его. Он смутно помнил, что Черепахин пытался разбудить его, потом махнул рукой. Ночью, проснувшись от жажды, он видел, как фельдшер прошмыгнул в полог Микаэлы, но не испытал ни ревности, ни обиды. Выпив кружку холодного чая, он снова уснул.
Черепахин поднял всех рано. Помятые, с головной болью, люди кряхтели, чертыхались. Только Микаэла, как всегда, была бодра. Выскочив из яранги, она бесстрашно умылась снегом и вернулась свежая, в хорошем, даже веселом настроении:
- Кофе у вас есть, мистер Черепахин?
- Для вас, у меня все есть, - галантно ответил фельдшер.
За завтраком Черепахин всем дал немного спирту опохмелиться, предупредив:
- Больше ни капли. После боевой операции будете пить сколько угодно. У Малкова и Маклярена в складах спирту - море разливное. Если стрелять будете метко - все станет, ваше.
- Уж я не промахнусь, - зло ощерился Пусыкин. - У меня свои счеты с советчиками.
- И мне можно с вами? - Микаэла улыбнулась Черепахину. - Я не боюсь выстрелов.
- Конечно, можно, - кивнул обрадованно фельдшер. - Ваше присутствие вдохновит нас, придаст моим людям смелости. Могу вас вооружить. Он указал на груду винчестеров, лежавших в стороне. - Выбирайте любой.
- Слишком тяжелы, - отказалась Микаэла и вытащила из кармана смит-вессон. - Я привыкла к нему.
Она засмеялась и спрятала револьвер. Черепахин сделал знак всем соблюдать тишину и прислушался. Его губы шевельнулись в довольной улыбке:
- Едет.
- Кто? - Микаэла и Мартинсон вопросительно и чуть обеспокоенно смотрели на Черепахина. Он загадочно ответил:
- Кого вы будете рады видеть. Это мой сюрприз.
Теперь уже все слышали, как к яранге подъехала упряжка, как остановились нарты и с них кто-то встал.
Глаза у всех были обращены к вошедшему в ярангу человеку в заиндевелой кухлянке. Брови Мартинсона удивленно взлетели. Он увидел перед собой обветренное лицо Маклярена.
- Джозеф! - вскричал Мартинсон, кидаясь к нему. - Нас проведать приехал?
- Угадал, - Джозеф указал глазами на Черепахина. - Вот сводня. Получил вчера записку, что вы будете здесь. Давно бы нам надо было собраться.
- А я думал, что ты или удрал в Ново-Мариинск, или же, как и мы, пилишь дрова для Советов у себя в Усть-Белой.
- Было и такое, - Джозеф набивал трубку табаком. Его обычно бесстрастное лицо стало злым и тяжелым. - Я не прощу им ничего.
Черепахин довольно потирал руки. Он вынашивал план собрать в своем отряде всех американских коммерсантов. Это придаст его отряду больше веса, а операциям против советчиков - даже международное значение. Черепахин рассчитывал связать себя с американцами как можно крепче, втянуть их в борьбу против Советов так, чтобы они потом уже не могли от него отказаться и считали его своим верным союзником, помогали ему и оружием и товарами, а в случае опасности защитили, бы его. Черепахин мечтал стать необходимым американцам. После долгих размышлений он понял, что в одиночку ничего не добьется.
- Как положение в Усть-Белой? - спросил он Маклярена.
- Вчера вечером в Усть-Белую приехал Чекмарев, - сообщил американец.
- Зачем?
- Товары начнут перевозить в Марково.
- Грабить? - сузил глаза Черепахин. - Мы проучим советчиков, как воровать! Когда повезут?
- Собираются завтра утром. Нарт пятнадцать будет.
- В тундре встретим их! - предложил Пусыкин.
- Нет, - покачал головой Черепахин. - В дороге они будут настороже. О Шарыпове еще не забыли. Мы можем сами под огонь угодить. Прихлопнем советчиков прямо в Усть-Белой.
Слова Черепахина вызвали у всех замешательство, даже испуг. Американцы стали его отговаривать:
- Это опасно!
- Там много людей, и они все против вас!
- Мы можем наткнуться на засаду!
Черепахин с легкой улыбкой смотрел на американцев, а когда они высказались, произнес убежденно и спокойно:
- Ваши опасения напрасны. Советчики ждут возможного нападения в пути, а не в селе. Нагрянем в полночь. Застанем тепленькими в постелях.
- О'кэй! - первым согласился с Черепахиным Маклярен. - У вас голова Наполеона.
- Но не будем повторять его ошибок, - засмеялся польщенный Черепахин и перешел на деловой тон. - Будем готовиться к выезду. Вы, Маклярен, устали. Всю ночь ехали. Часа два можете поспать.
- Для меня этого вполне достаточно, - Маклярен посмотрел на котел. - Только надо поесть…
- Микаэла накормит вас самым лучшим из того, что у нас есть, - тоном приказа сказал Черепахин, и никто не удивился этому. Американцы признали фельдшера командиром.
Падерин, Кабан, Наливай и Дьячков мрачно слушали Чекмарева. Они сидели в доме Малкова. Здесь теперь помещался Усть-Бельский Совет и больнице, как пышно называли устьбельцы большую комнату, в которой жил спасенный Берзиным чукотский юноша Кекуай. Он уже поправился, работал уборщиком в Совете и помогал в продовольственном складе. Сейчас он сидел у печки И внимательно вслушивался в то, что говорили старшие. Чекмареву понравилось чистое привлекательное лицо юноши с пытливыми, умными глазами. "Надо с ним поближе познакомиться, - подумал Чекмарев. - Он может нам помочь в работе с чукчами и чуванцами". Василий Михайлович только что объяснил цель своего приезда.
В кабинете, который раньше был столовой Малкова, наступила напряженная тишина. Было слышно, как гудело в печке пламя, как лаяли в ночном поселке собаки. Падерин, потупившись, пристально рассматривал ногти на пальцах. Кабан, с черной повязкой поперек лица, свирепо уставился ней Чекмарева единственным глазом. Наливай, подперев голову рукой, задумчиво скреб в густых, щедро пересыпанных серебром волосах.
Никифор Дьячков, однофамилец председателя Марковского Совета, кашлянул в кулак и осторожно, с тревогой спросил:
- Голодуха опять у нас будет?
- С чего это? - не понял Чекмарев.
- Все же увезете… - Дьячков опять кашлянул. Он очень волновался.
- Дурная твоя башка! - нахмурился Чекмарев. - Какого черта мы переворот устраивали? Чтобы вас голодухой томить? Да поймите вы, что легче в одном месте охранять товары. Нападение на Шарыпова - только начало. Сможете вы защищаться, если на вас нападут?
- Сможем! - Кабан выпрямился на стуле. - Я и с одним глазом пулю мимо не положу!
- Подожди воевать, - остановил его Падерин. Он, как всегда, был чисто выбрит. Близко посаженные друг к другу глаза требовательно смотрели на Чекмарева. - Вы серьезно опасаетесь нападения банды?
- Да! - Чекмарев почувствовал облегчение. Падерин, кажется, начинает склоняться на его сторону.
- Я согласен, - Падерин строго взглянул на Кабана и Наливая и снова обернулся к Чекмареву. - Я понимаю вас, но надо объяснить жителям. Они будут волноваться - как это так от них увозят товары, продукты. Уже по всем углам разговор об этом идет.
- Хорошо. Ты прав, - Чекмарев встал. - Сейчас же собирайте людей.
- Ночью-то? - удивился Наливай.
- Все равно никто не спит, - поддержал Чекмарева Падерин и обратился к Дьячкову:
- Беги по избам. Зови сюда всех, кто хочет.
Люди словно ждали сигнала. Захлопали двери Совета, впуская все новых и новых встревоженных, недовольных устьбельцев. Чекмарев видел, как они недобро, даже враждебно бросали на него взгляды, сердито перешептывались. Пришли даже старики и старухи, которые обычно редко выходили из хибарок на улицу. Становилось жарко и душно, а люди все шли и шли. Чекмарев понял, что сейчас все настроены против решения Марковского Совета, с которым он приехал.
- Товарищ Чекмарев будет говорить, - без всякого вступления сказал Падерин и слегка кивнул Василию Михайловичу. - Давай…