Чекмарев сначала заговорил быстро и с подъемом, уверенный, что его слова дойдут до сердца и ума каждого, но вскоре понял, что люди отгородились от его слов подозрительностью, даже уверенностью, что их пытаются обмануть. Впервые в своей жизни эти люди стали владельцами больших запасов продуктов. И вот эти запасы хотят от них увезти. Призрак так хорошо знакомого голода виделся им за словами Чекмарева, и едва он кончил говорить, как со всех сторон понеслись возмущенные возгласы:
- Не дадим товаров!
- Голодом нас хотят заморить!
- Хороши советчики: у наших детей изо рта кусок рвать!
- Наши советчики заодно с марковцами.
- Советчики - обманщики!
Последний крик сорвал Падерина с места, и он оказался рядом с Чекмаревым. Василий Михайлович видел, как дрожали от волнения и гнева его губы. Падерин совсем негромко спросил:
- Советчики - обманщики?
Его услышали все и стихли. Кто-то примирительно выкрикнул:
- Оговорка вышла! Погорячились!
Люди избегали встречаться взглядом с Чекмаревым, с членами своего Совета. Падерин тем же приглушенным голосом сказал:
- Идите по домам. Час поздний. А завтра снова все сюда. Совету нужно полное доверие. Совет ваш и его черным словом не трогать!
Голос Падерина зазвенел. Устьбельцы виновато топтались на месте, кое-кто опустил голову. Падерин добавил:
- Свою власть хаете. Эх! - Он махнул рукой в сторону двери, и все поняли это как предложение покинуть собрание. Люди торопливо, толкая друг друга, хлынули к выходу. Дом Совета быстро опустел. Ушел и Никифор Дьячков. Только молодой чукча возился у печки.
- Что же будем делать, Василий Михайлович? - спросил Падерин.
- Пить чай и спать, - весело откликнулся Чекмарев. - Поговорили шумно. Надо отдохнуть. А завтра опять попробуем…
- Ничего не получится. - Кабан жадно курил самокрутку. - Живот сильнее ума оказался.
- Не это страшно, - Чекмарев заговорил о том, что его больше всего беспокоило. - Доверия Совету нет. Это плохо, очень плохо.
- Что же делать? - спросил Наливай.
- Вернуть доверие! - ответил Чекмарев и решил не уезжать из Усть-Белой, пока здесь не станет спокойно и пока жители во всем не будут поддерживать Совет. Он знал, что не имеет права теперь уезжать из поселка.
Гулко хлопнула дверь в коридоре, и в комнату вбежал Никифор. Его узкое лицо, обросшее седой щетиной, было удивленным и обеспокоенным. Он, часто дыша, проговорил:
- У складов…
- Что? - встревоженно спросил Чекмарев. Ему подумалось, что устьбельцы начали грабеж складов.
- Сторожей людишки понаставили!
- Вот это здорово! - захохотал Чекмарев. - Жители от Совета своего охраняют склады.
На другой день после обеда устьбельцы опять собрались в Совете. Чекмарев заметил, что настроение у людей изменилось, стало более миролюбивым, а на некоторых лицах можно было без труда прочитать и чувство неловкости за крики накануне, за высказанные оскорбления. Чекмарев приветливо, с полуулыбкой, заговорил первый:
- Хочу просить у вас извинения, товарищи. Мы, марковцы, ошиблись в вас, думали, что вы не сможете охранять склады. А оказывается, это у вас великолепно получается… Вы, чтобы члены Совета вместе, со мной не ограбили вас и не увезли тайком ночью грузы, выставили караулы. От кого же вы охраняли склады? - голос Чекмарева зазвучал гневно. - От своего Совета? От людей, которые ради вас, ради того, чтобы вам жилось лучше, чтобы вас не мордовал Малков, чтобы вы не погибли от голода, рисковали своей жизнью? Разве вы забыли, какими вышли Падерин, Кабан, Наливай, Дьячков из малковской каталажки? Вы же сами избрали их в Совет. А теперь оберегаете от них склады?
- Мы не от них… - послышались неуверенные голоса. - Мы от тех, что ты говорил…
- Почему же Совет не знал, что вы стали охранять склады? - Чекмарев усмехнулся. - Не надо юлить. Все ясно. Если вы не верите своему Совету, то я предлагаю вам избрать новый. Советская власть должна быть в доверии у народа. Без доверия и власти Советской нету.
- Да ты што, Василий Михайлович? - раздалось сразу несколько голосов. - Доверяем мы нашему Совету. Другой не будем выбирать.
- Знаем Падерина, Наливая, Кабана! Они наши!
- Чего ты, Чекмарев, Совет и склады мешаешь в одно?
- Мы не дадим грузов, а Совет признаем!
Сколько ни бился Чекмарев, устьбельцы стояли на своем: грузов не давать. Чекмарев видел, что дальше спорить с ними не только бесполезно, но можно, и повредить общему делу, поэтому он сказал:
- Хорошо, грузы мы брать не будем. Они остаются здесь. Упряжки я отсылаю назад в Марково…
- Куда же в ночь? - возразил кто-то. - Темнеет уже.
Собрание затянулось, на Усть-Белую надвигался вечер. Люди после заявления Чекмарева почувствовали себя свободнее, лица потеряли настороженную напряженность, взгляды потеплели. Свою промашку с охраной они пытались загладить заботой о каюрах:
- Завтра утром побегут. Пусть спят ночь-то.
- Ладно, - согласился Чекмарев. - Уедут завтра. А теперь я хочу вам рассказать, как я первый раз увидел Ленина.
- Ленина? Ленина?! - переспрашивали устьбельцы оживленно. - Владимира Ильича?
- Его самого, - подтвердил Чекмарев, и уже больше не было между ним и устьбельцами никакой стены отчужденности.
В доме стало тихо, это была совершенно особенная, светлая тишина. И он начал неторопливо рассказывать.
…Белеющий в темноте фасад Смольного, на котором дрожат блики от костров, пылающих у самого подъезда, у нижней ступеньки широкой лестницы. Ночь. Рвутся к черному октябрьскому небу извилистые языки костров. Грозно уставились в темноту пулеметы.
У подъезда - водоворот людей с винтовками. У каждого на груди большой красный бант. Шум, гуд голосов. Подъезжают и отъезжают автомобили, реквизированные у вчерашних хозяев России, медленно и грузно пробирается к воротам броневик. И сквозь этот многоголосый грохот слышится чей-то громоподобный простуженный бас:
- Чекмарев! Чекмарев! Акула тебя проглоти! Где ты? Чекмарев! - У одной из арок подъезда Смольного появилась высокая фигура моряка в бушлате. На сдвинутой на затылок бескозырке золотом вытиснено: "Голиаф".
От его могучего рыка испуганно шарахнулись в сторону ближние. Кто-то восхищенно сказал:
- Медная труба!
В этот момент к подъезду института подъехал автомобиль с высоким кузовом и зеркальными стеклами. На дверце автомобиля был какой-то графский герб. Из автомобиля выскочил подтянутый моряк, и в это время снова раздался крик:
- Чекмарев!
- Здесь! - откликнулся приехавший и, придерживая деревянную кобуру маузера, легко взбежал по ступенькам.
- Здорово, Шошин! Ну знаешь, Гаврила Кузьмич, и дело мы сейчас провернули! Две типографий будут сегодня печатать…
- Доложишь товарищу Бубнову, - остановил его Шошин. - А сейчас айда за мной, братишка.
- Куда? - остановился Чекмарев. - Мне еще надо разыскать генерала от инфантерии, как его… прячется контра, а товарищ Подвойский…
Шошин приблизил губы к уху Чекмарева:
- Ильич нас ждет.
Чекмарев уставился на друга.
- Врешь!
- Топай за мной.
Они, пробираясь сквозь густой поток людей по коридорам и лестницам, подошли к белой двери, у которой стоял солдат с нанизанными на штык винтовки пропусками. Шошин вытащил из кармана два мятых квадратика бумаги. Солдат на них внимательно посмотрел, кивнул в сторону двери:
- Проходи, - и укоризненно добавил: - Эх, опоздали, раззявы. Ильич-то аккуратность уважает.
Моряки, стянув бескозырки, с виноватыми лицами на цыпочках вошли в кабинет. Ильич прохаживался у стола, накрытого цветной бархатной скатертью, и говорил:
- Вы, посланцы партии, поедете в глубь России, чтобы принести туда пламя революции и зажечь костры восстаний на местах…
Внимательно слушали вождя собравшиеся в его кабинете люди. Их было человек сорок. Это первая группа коммунистов, которых партия и Ленин посылали из революционного Петрограда в далекие уголки страны в помощь местным партийным комитетам. Среди них оказались и балтийские моряки Григорий Шошин и Василий Чекмарев, члены партии большевиков с пятнадцатого года, участники октябрьских событий.
Дальше их жизнь пошла разными путями. Шошин оказался на Урале, Чекмарев - на Алтае, где он формирует отряды красной гвардии, бьется с контрреволюционными бандами. Тиф, несколько ранений приковывают его к постели. Едва оправившись от ран, он снова на коне, в будке паровоза, пешком меряет русскую землю, выполняя приказ партии. И вдруг под Кустанаем кулацкая пуля из-за утла надолго сбивает его с ног. Чекмарев в это время со своим отрядом и при поддержке крестьян-бедняков посылал эшелоны с хлебом в рабочую Москву, в красный Петроград. И вот - тяжелое ранение.
Чекмарева выхаживали в маленьком домике на окраине Кустаная. Город был занят белыми. За голову Чекмарева была назначена крупная награда. А он лежал в бреду. Когда возвращалось сознание, Чекмарев видел над собой низкий черный потолок погреба, паутину в углах, влажные стены, кули с картофелем, бочки с солеными огурцами и помидорами, за которыми его прятали. При каждом шорохе, при звуке человеческого голоса его слабая рука тянулась к изголовью, где лежал верный маузер. В нем осталось всего шесть патронов.
Когда Чекмарев окреп, когда затянулись раны и он смог ходить, к нему в подвал спустился незнакомый, часто кашлявший человек и сказал:
- Вот какое дело, браток. Ты в этих краях нам полюбился. Слово Владимира Ильича принес, да и дело толково вел, но кулаки да офицеры верх у нас взяли. Тебе надо подаваться отсюда.
- Куда же? - Чекмарев подумал о Петрограде. Вспомнил Шошина. Хорошо бы с ним встретиться. Собеседник, покашляв, сказал:
- Не гадай, куда курс тебе, морячок, держать. Партия уже решила. Бери пеленг на Владивосток.
Ты что, тоже моряк? - спросил Чекмарев.
- В Цусиме варился. Осколок японский до сих пор между ребер сидит. Ну да ладно. Слушай, что тебе надо сделать…
Через месяц Чекмарев с подложными документами был во Владивостоке, занятом интервентами и белогвардейцами. По заученному адресу он нашел маленький домик на окраине города, где жил машинист Меркурьев, и явился к нему, когда над городом лежала дождливая темная ночь. Меркурьев, уже пожилой человек, встретил его как старого знакомого:
- Долго добирался. А тут тебя работа ждет. Английский хорошо знаешь? Не забыл?
Чекмарев, много плававший торговым моряком по иностранным портам до военной службы, а затем участвовавший в заграничных морских походах, довольно бегло говорил по-английски. Василий Михайлович удивился осведомленности машиниста и ответил:
- Вообще говорю, но давно не практиковался.
- Ну что же. Потолкайся по улицам, послушай, как янки болтают, а потом и задание получишь.
Чекмарев ходил по Владивостоку. По мостовым маршировали отряды интервентов десятка стран. В порту было тесно от иностранных военных кораблей. То и дело гремели якорные цепи и опускаемые трапы. Это сгружались на берег новые части интервентов, выкатывались на пристань пушки, походные кухни. Осторожно съезжали по сходням броневики и автомобили с американскими флажками на радиаторах. Интервенты готовились серьезно и основательно осесть на русской земле.
На тротуарах толпились те, кого революция вышвырнула из Петрограда и Москвы. Аристократы, заводчики, биржевые дельцы подобострастно заглядывали в лица иностранных офицеров, надеясь, что они вернут им их прежние привилегии.
Через несколько дней Меркурьев познакомил Чекмарева с американским сержантом, назвав его Кольном.
- Это наш человек. Американский коммунист. Служит в военной цензуре, но работает на революцию.
Кольн, молчаливый, с лицом сельского учителя, принес для Чекмарева американскую матросскую форму, и в ней Василий Михайлович отправился на первое задание. Он встретился в городском саду с группой матросов с американского крейсера "Бруклин" и стал им рассказывать о том, как в Петрограде происходил штурм Зимнего, как выглядит Ленин, как жил в те дни Смольный. Потом он говорил о задачах - революции и целях интервенции. Слушателей было всего восемь человек.
На следующий раз было уже четырнадцать… С каждой встречей их становилось все больше и больше.
И вот новое задание. Честно говоря, Чекмарев волновался. Он должен оказаться на американском крейсере с работами Ленина, с листовками владивостокского подпольного комитета партии.
На Северном проспекте Василий Михайлович поймал извозчика, и тот повез его к центру города.
На углу Светланской и Китайской улиц Чекмарев расплатился с извозчиком и неторопливо направился в порт. У входа его как-то незаметно окружила группа матросов с крейсера "Бруклин". Один из них шепнул Чекмареву:
- Ты крепко выпил…
Чекмарев понимающе кивнул, расслабил мускулы лица и, чуть покачиваясь, зашагал дальше. Моряки затянули веселую песенку, которую обычно пели американские подвыпившие моряки:
Я помню, Мэри, наш маленький домик,
Где счастливы были с тобой, -
Качаешь ты там восьмерых ребятишек,
Вернусь - мы удвоим их счет.
Вот и серая громада крейсера "Бруклин".
Чекмарев уронил голову на грудь и качнулся в сторону. Американские товарищи подхватили его и еще одного матроса, который действительно был нетрезв, под руки и поволокли по трапу на верхнюю палубу. Дежурный офицер, рассматривавший в бинокль женщин на берегу, мельком взглянул в их сторону и сказал брезгливо:
- Пьяных свиней под душ!
Матроса поволокли в душ, а Чекмарев оказался в одном из кубриков. Закурив предложенную сигарету, он стал говорить о Ленине. Тихо было в кубрике. Простые американские парни слушали слова правды, и на их лицах лежала задумчивость. Вдруг пронесся предупредительный шепот. Чекмарева уложили в один из гамаков. Вошел офицер:
- Эти свиньи спят?
Матросы хором подтвердили. Офицер ушел. Чекмарев продолжал беседу. Потом он достал брошюры и листовки. Они моментально были разобраны, а вечером, когда опустились сумерки, Чекмарев, оказался на берегу.
Через несколько дней Меркурьев, посмеиваясь, принес приятную весть:
- Генерал Грэвс взбешен. Большевистская зараза на "Бруклине"! Крейсер, на котором на орудийных башнях оказались расклеенными наши листовки, отведен за Русский остров. Команда матросов будет сменена. Нынешняя отсылается в Штаты. Тем лучше. Эти ребята расскажут там то, что слышали от тебя, что прочитали в брошюрах Владимира Ильича и в наших листовках. А ты готовься к отъезду. Партия дает тебе задание - на Чукотку, - машинист лукаво посмотрел на Чекмарева. - Поедешь с одним товарищем. Не знаю только, понравится он тебе или нет.
Меркурьев подошел к двери, ведущей в соседнюю комнату, приоткрыл ее и пригласил кого-то:
- Войдите! Познакомьтесь!
В дверях показался улыбающийся Шошин. Друзья обнялись. Они были счастливы. Было что рассказать друг другу. Воспоминаний хватило на вою длинную дорогу до Ново-Мариинска, административного центра Анадырского уезда. Здесь товарищи снова расстались. Шошина направили на мыс Дежнева, а Чекмарева - в Марково.
Поздно разошлись устьбельцы в этот вечер по своим домам. Убедившись в ошибочности прежних опасений, взволнованные рассказом Чекмарева, они больше не выставили охрану у складов.
Падерин ушел около полуночи, а Чекмарев с Кабаном и Наливаем остались в Совете. Уснули в первом часу ночи.
Чекмареву показалось, что он только что закрыл глаза и не успел даже задремать, когда его плеча коснулся Кекуай.
- Что? - поднял глаза Чекмарев. - Что тебе?
Он слабо различал в полутьме лицо юноши. От печки на стены, пол и потолок падали красно-желтые отсветы. Кекуай всю ночь поддерживал огонь.
- Упряжки там… Много упряжек…
- Где? - Чекмарев не понимал, о чем говорит юноша. - Какие упряжки? Чьи?
- Там много упряжек, - повторил Кекуай и потянул Чекмарева за руку. - Слушай. Тундрой бежали.
Чекмарев соскочил с постели, подбежал к окну и прислушался. Он сразу же услышал характерное повизгивание снега под полозьями нарт. Ожесточенно и зло залаяли собаки. Они всегда так лают - отрывисто, с хрипом, - когда появляются чужие упряжки.
"Может быть, кто-нибудь из ново-мариинских ревкомовцев пожаловал наконец?" - подумал Чекмарев и сказал Кекуаю:
- Отопри дверь и зови гостей, замерзли, наверное.
Он шагнул к столу, пошарил по нему рукой, разыскивая спички. Кекуай уже был у двери, когда в нее с улицы сильно застучали. Проснулись Кабан и Наливай.
- Что случилось?
- Кто-то приехал, - Чекмарев наконец нашел коробок со спичками, зашуршал ими и прикрикнул на Кекуая: - Чего там возишься? Открывай же!
Чекмарев засветил лампу, поставил стекло и подкрутил фитиль. В комнате стало светло. Кекуай выскочил в коридор, из которого слышался непрерывный стук в двери, взялся за засов, и тут же с улицы донесся отчаянный крик:
- Не открывай!.. Бандиты!.. Черепа…
Голос оборвался, но все узнали его. Кричал Падерин. Озадаченные Кабан и Наливай вскочили с постели. Чекмарев хотел остановить Кекуая:
- Подожди! Не открывай!..
Но было уже поздно. Кекуай отодвинул засов. Кто-то рванул снаружи дверь. Вместе с морозными клубами в коридор ворвались черепахинцы. Они отшвырнули Кекуая в сторону…
Чекмарев схватил свой винчестер, обернулся и - вскинул оружие в тот момент, когда в комнату вбежали Пусыкин и Черепахин с винчестерами. За ними толпились еще какие-то люди, но Чекмарев не успел их рассмотреть. Красные от мороза лица Пусыкина и Черепахина были перекошены злобой. Черепахин закричал:
- Руки вверх! Сдавайтесь!
Его приказ остановил Кабана и Наливая на полпути к оружию. Пусыкин держал их под прицелом. Черепахин целился в Чекмарева. Василий Михайлович отпрыгнул в сторону в тот момент, когда Черепахин выстрелил. Его пуля прошла мимо. Грохнул пусыкинский карабин. Наливай рухнул на стол, опрокинув лампу. Лампа погасла. Но прежде чем комната погрузилась во мрак, Чекмарев дважды разрядил свой винчестер. Он успел заметить, что Пусыкин, закинув голову, попятился назад, а Черепахин выронил винчестер и протяжно с надрывом закричал.
Василий Михайлович перебежал в противоположный угол комнаты, снова выстрелил по направлению к двери, а затем распластался на полу и перекатился к кроватям.
На его выстрелы ответили залпом, но когда Чекмарев еще послал несколько пуль в темноту, нападавшие отступили. Черепахин продолжал кричать. По голосу было слышно, что он уже на улице. В комнате раздались быстро последовавшие друг за другом три выстрела.
- Это ты, Кабан?! - крикнул Чекмарев.
- Да! - Кабан снова выстрелил.
Чекмарев его остановил:
- Береги патроны! Прорываемся на улицу! Здесь нас перестреляют!
Зазвенели разбитые стекла, со свистом прошили мрак возле виска Чекмарева пули. Кабан и Чекмарев быстро натянули кухлянки. Обстрел дома усилился. Кабан проговорил:
- В дверях нас перещелкают, как щенков!
- Выйдем через кухню. - Чекмарев сделал несколько выстрелов в окно и дверь и первый пробежал в кухню. Кабан не отставал от него. Они отворили первую дверь, осторожно шагнули ко второй, прислушались. За ней было тихо. Шум, выстрелы доносились с другой стороны дома. Чекмарев прошептал: