Дора Павловна сидела все так же, поджав губы, с грустным и словно бы даже отсутствующим лицом. У нее был такой вид, будто ко всему этому сомнительному предприятию она не имеет никакого отношения, но уступила, чтобы не портить настроения другим. Чего в ней было больше - печали по усопшему свату или материнской грусти на свадьбе сына, - трудно сказать, но, глядя на нее, и гости присмирели; за столом установилась выжидательная тишина. Официант бесшумно и ловко сновал за спинами, наполняя бокалы.
Копысов поднялся и, как крестный жениха, произнес тост.
- Дорогие Люба и Георгий! - сказал он с бокалом в руке. - Мы все сегодня пришли сюда, чтобы поздравить вас в этот торжественный для вас день. Ваши родители, достойные и всеми уважаемые люди, и Дора Павловна, и Гаврила Матвеич, и Мария Николаевна и покойный Иван Васильевич, которого, к прискорбию, нет с нами, много сил отдали, чтобы вас вырастить, много сделали для вашего счастья…
Он так ловко ввернул про покойного, что все как-то сразу почувствовали облегчение. Получилось так просто я естественно, будто и в самом деле отец невесты умер когда-то давно, и было весьма кстати, и благородно, и уместно вспомнить и его добрым словом за праздничным столом. Только Люба при этих словах вздрогнула и закусила губу.
- Вы, их дети, - продолжал Копысов. - стоили им немалых забот. Они воспитали вас настоящими людьми, создали все условия для счастливой жизни. И вот сейчас, молодые и красивые, вы готовитесь создать новую советскую семью. Хочу от имени всех ваших родных и друзей пожелать вам счастья и согласия в будущей семейной жизни! Пусть она медом течет! Совет вам да любовь!..
Копысов потянулся к ним со своим бокалом, все гости поднялись, стали чокаться. Зазвенели бокалы, загремели стулья, зазвучали вразнобой поздравления; фотограф откуда-то сбоку резанул яркой вспышкой. Гостя выпили стоя, потом сели и, изголодавшиеся в долгом ожидании, дружно набросились на закуски.
Люба отпила глоток из своего бокала, но вино показалось ей горьким и неприятным. Она машинально поискала глазами на столе, чем бы заесть, сморщилась от отвращения при виде всех этих острых закусок, отломила кусочек свежего хлеба, но и хлеб только поднесла ко рту, тут же отложила в сторону. Ее мутило. Неотступная тягучая тошнота, зарождаясь где-то пониже груди, волнами поднималась к горлу, холодной противной слабостью растекалась по плечам и рукам, тупо кружила голову. Она старалась терпеть, сидеть прямо и держать голову высоко, но было невыносимо противно видеть эти жующие рты, слышать жужжащий рой гостей, хотелось закрыть глаза и заткнуть уши, чтобы никого не видеть и не слышать.
Когда налили по второй, кто-то в соседней комнате неуверенно выкрикнул "горько" в расчете на поддержку соседей. Но его не поддержали, и он замолк. Зато уж с третьей рюмкой требовательно, хоть и вразнобой, закричали, и ей пришлось поцеловаться с Жоркой. И опять резануло по глазам вспышкой.
Потом поднялся полный, представительный Замуруев, и гости выжидательно замолкли. Привыкший выступать и заседать в президиумах, Замуруев стоял небрежно, раскованно, держа бокал между двумя пальцами и, пока не установилась полная тишина, слегка что-то дожевывая.
- В этом гостеприимном доме, - произнес он звучным баритоном, - за этим скромно сервированным столом… - он сделал паузу, пережидая смешки оцепивших юмор гостей, - я хочу поднять тост за хозяев этого прекрасного дома, за несравненную Дору Павловну и милейшего Гаврилу Матвеича! За то, чтобы тепло и радостно жилось молодым в этом доме, чтобы для Любочки он стал родным!..
Гости одобрительно зашумели и потянулись чокаться, но Замуруев показал жестом, что рано, он еще хочет говорить.
- Нам, старшему поколению, - проникновенно сказал он, - жилось трудно. Хлеба черного не досыта ели. А вам, дорогие наши детки, обеспечен белый хлеб, да еще и с маслом. - И, переждав одобрительные поддакивания, он продолжал, повернувшись к молодым: - Стройте счастливую жизнь, не зная забот. Об этом уже позаботились ваши уважаемые родители. Да и все мы, здесь собравшиеся… - сделал он значительную паузу, - об этом позаботимся… Вот уважаемая Раиса Михайловна позаботится, чтобы больше было товаров, хороших и разных (гости засмеялись). Многоуважаемый товарищ Алтынов избавит вас от докучных бытовых забот. Дора Павловна своими лекарствами вылечит вас от любых болезней. Обо всем позаботились ваши родители. Так выпьем же за них, обеспечивших вам счастливую жизнь!..
Захмелевшие гости с жаром поддержали этот тост. Многих потянуло высказаться, и они выступали перед рядом сидящими, не дожидаясь общей тишины и внимания.
- Родители наши были никто, - разглагольствовал один из гостей. - Мы уже - кое-что (многозначительно поднял он палец), - А дети и внуки у нас будут - все! Стремитесь, добивайтесь блага жизни, а мы поможем - ничего не жалко для вас…
- Не тяните, давайте поскорее сына, а Доре Павловне внука! - кричал кто-то с другого конца стола. - Купим ему рояль, пускай учится музыке. Будет знаменитый композитор, второй Чайковский или Тухманов…
- Да мы все, если надо, поможем!.. А ну, тащи поднос, на рояль наследнику собирать будем!..
С тем же шаферским полотенцем через плечо, в невесть откуда взявшемся черном цилиндре появился Копысов и с расписным подносом в руках начал обходить гостей. Каждый лез в карман и клал на поднос десятки или четвертные, а Замуруев даже швырнул небрежным жестом пятьдесят рублей, вызвав одобрительные восклицания гостей.
От нового сильного приступа тошноты Люба страдальчески сморщилась и закрыла глаза. Никогда в жизни ее так не тошнило. Это была какая-то особенная, тягучая и неотвязная тошнота, какая-то неслучайная… И вдруг она поняла. Внезапной и острой догадкой поняла, что это за тошнота, откуда она взялась… И сразу все стало ясно, все объяснимо: и странные, небывалые ощущения, которые возникали в последнее время, и частые боли в низу живота, и прихоти вкуса, когда неудержимо хотелось то одного, то другого, то третьего…
Оглушенная этой догадкой, она с закрытыми глазами сидела за столом, уйдя в себя, прислушиваясь к этой волнами наплывающей тошноте, неодолимой, беспощадной, властно подчиняющей все ее существо, словно отныне она уже не принадлежала себе, а жила лишь для того, кто день за днем теперь будет расти в ней, питаться соками ее тела, чтобы потом в должный срок появиться на свет, - для ее будущего ребенка… Это так поразило ее, что она забыла, где сидит и что вокруг, совершенно отключилась от происходящего.
Громкий шум и возгласы гостей вывели ее из оцепенения.
- Прошу музыку! - крикнул Копысов я поднял на вытянутых руках поднос с целым ворохом денег, разномастных десяток, пятерок и четвертных. - Вот что может коллектив, если каждый да по денежке! Держите наследнику на рояль!..
И под громкий туш, исполняемый на баяне, он прошел к молодым и торжественно протянул им поднос с деньгами, поднеся близко к самым их лицам. От этой груды мятых захватанных бумажек на Любу пахнуло вдруг чем-то таким противным и затхлым, что новый ужасный приступ тошноты сдавил горло. Резкая бледность покрыла ее лицо, и, обмирая от слабости и отвращения, зажав рот рукой, она встала и вышла из зала.
Странное бегство невесты смутило гостей, веселье притихло. Но тут по знаку Доры Павловны подали к столу гвоздь программы - жаренного целиком поросенка на громадном блюде, украшенном зеленью, и это вызвало новое оживление, поток похвал повару и хозяйке. Дора Павловна слегка поклонилась гостям, сохраняя все тоже величавое и чуть отстраненное спокойствие. Ее Гаврила Матвеич изрядно набрался и уже клевал носом, сонно помаргивая. А она лишь омочила губы, когда провозглашали тосты, и сидела трезвая, зорко следя однако, чтобы гости пили, чтобы не стояли бокалы сухими.
Уже чего-то не хватало без музыки, уже многие гости порывались спеть и размяться в танце. Молодежь в соседней комнате достала гитару и, сгрудившись в уголке, чего-то там бренчала потихоньку, подергиваясь и перебирая ногами. Жорка сбежал со своего жениховского места и присоединился к ним. Нужна была музыка, но никто не решался включить проигрыватель. Наконец Дора Павловна чуть склонилась к Кириллу.
- Музыку включили бы, что ли, - укоряюще, что даже о таком пустяке не позаботятся сами, сказала она. - Чо люди томятся-то? - И сурово добавила: - Что-нибудь медленное.
Кирилл, уже порядочно выпивший, заплетающимися ногами устремился к проигрывателю. Через два усилителя музыка грянула сразу и в доме, и во дворе. "Утомленное со-о-олнце тихо с морем проща-а-алось!.." - затянул томным баритоном Иосиф Кобзон. Гости помоложе с готовностью встали из-за стола. Замуруев лихо по-гусарски подхватил Пчелякову, и они поплыли в танце, а за ними еще две-три пары гостей. Молодежь живо вымелась из-за своего стола и устремилась во двор, на свежий воздух, готовясь сразу после танго врубить шейк.
Пока Кобзон пел про утомленное солнце, почти все гости вышли на свежий воздух. Женщины томно обмахивались платками, мужчины ослабили галстуки, а некоторые вовсе сняли свои, засунув в карман за ненадобностью. Сытые и довольные они радовались хорошей погоде, сухой и теплой, почти летней, которая как по заказу выдалась к свадьбе, чтобы не испортить настроение гостям. Круглая желтая луна висела низко над крышей дома, словно тоже явилась на свадьбу, на людей посмотреть и себя показать.
Кончилась пластинка, и кто-то из молодых сразу включил магнитофон. И грянула музыка, заводная, электронная, неистовая. Молодежь, сбившись в кучу, задергалась в танце. А там уж и многие постарше полезли в круг, в толпу, содрогаясь в том же ударном, пульсирующем ритме. Оглушительная музыка властно задавала тон этой коллективной механической тряске веселья, веселья до пота, до изнеможения, до помрачения ума.
Скоро в этой беспорядочной толчее образовался центр, где в тесном чреве толпы на пятачке плясала Юлька. Весь вечер она пила бокал за бокалом, но не пьянела, а только мрачным неотрывным взглядом смотрела на молодых. И вот теперь, словно сорвавшись, кинулась в пляску. В своем фирменно-джинсовом костюме со множеством молний, заклепок и фирменных блях, со вздыбленной прической из черных, мелко завитых волос, она в каком-то конвульсивном экстазе дергалась под музыку, извиваясь, выламываясь всем телом, словно музыка терзала ее. Молодежь подбадривала, подзаводила ее дружными в такт хлопками, а гости постарше качали головами: "Юлька-то, сатана, что делает! Огневая девка!.." Жорка, пьяный, краснорожий, сбросив свой черный жениховский пиджак и распустив галстук, пробился к ней из общего круга танцующих и, сначала качаясь на полусогнутых, азартно прихлопывал в ладоши, а потом и сам задергался вместе с ней.
8
Но не все еще гости гуляли на свадьбе. В самый разгар веселья, часов в десять вечера, перед домом Гуртовых на Пролетарской затормозила светлая "Волга" с шашечками. Из такси вышли Геннадий, двоюродный брат Марии, и жена его Вера. В руках она держала пышный букет белых роз.
- О, да тут пыль столбом! - закричал Геннадий, входя с женой во двор. - Принимайте гостей! А где молодые?..
Их появление было так неожиданно, что танцоры остановились. Да и музыка кстати оборвалась - кассета кончилась. На новых гостей смотрели как-то странно, молчаливо и выжидающе.
- Да вы что, своих не узнаете? - расплылся в улыбке Геннадий. - И, увидев в толпе Кирилла, помахал ему рукой. - Салют!.. А мы вот опоздали - Аэрофлот подвел. Зато с такси повезло, с ходу поймали… А что вы так смотрите? - обвел он глазами окружающих и невольно осмотрел свой костюм, оглянулся на жену.
Подвернувшийся тут же Копысов торопливо пошел ему навстречу с протянутой рукой:
- Здравствуйте, здравствуйте! Милости просим. Давно вас ждем.
Пожав Геннадию руку, он быстро увлек его в дом вместе с Верой. Но повел не в комнаты к накрытым столам, а на веранду, где, густо надымив, курили человек пять мужиков. И эти на веранде как-то странно смотрели на Геннадия, будто он явился к ним нежданным или не туда попал.
- Тут нужны уточнения, - непонятно бормотал встретивший его Копысов. - Здесь такие дела…
Геннадий обнял вошедшего следом Кирилла.
- Рад тебя видеть. А где Мария? Иван где? Что-то молодых не вижу. Где вы их прячете?..
Но Кирилл вдруг уткнулся ему в плечо и заплакал.
- Да ты что! - поразился Геннадий. - Что с тобой? Смотрю, ты уже хорошо поддал.
Жена его, интеллигентная и миловидная женщина, стояла рядом с немного растерянной полуулыбкой, держа в руках букет роз.
- Нету Ивана, нету его, Гена-а!.. - пьяно всхлипнул и затрясся Кирилл. - Ушел Иван, ушел от нас!.. Погиб!.. - Он буквально повис на шее Геннадия, содрогаясь от рыданий так, что тому пришлось за талию поддержать его.
- Да ты что! Что ты мелешь?.. - говорил Геннадий. Улыбка сошла с его лица. Недоверчиво, почти враждебно он оглядел этих окруживших его незнакомых людей на веранде. - Что у вас тут происходит?..
- Не просто, не так все просто… Да, сложная ситуация, - бормотал стоящий рядом Копысов. - Успокойся, кум, успокойся!.. Дай людям присесть с дороги, - говорил он, уводя Кирилла и усаживая в угол. - На, выпей, - подал ему стакан воды.
Геннадий и Вера с настороженными лицами сели на стоявшие у двери табуретки. Свой роскошный букет Вера положила на колени. За широким темным окном веранды после короткого перерыва снова заиграла музыка, но уже немного потише.
Стуча зубами о край стакана, Кирилл мелкими глотками пил воду, с трудом заглатывая ее. Слезы текли по его сморщенному лицу, мешаясь на подбородке с водой, льющейся через край стакана.
- Мария где? - уже начиная понимать, спросил Геннадий.
- Там, - вяло махнул рукой Кирилл. - Дома осталась с ним…
- А вы, значит, здесь веселитесь? - обвел их глазами Геннадий. Его тонкое породистое лицо потемнело, уголки крепко сжатого рта нервно вздрагивали.
- Не все так просто. Тут надо понять… - увещевающе заговорил Копысов. - Глупая молодежь, - он кивнул на окно, за которым гремело "Парижское танго". - Она веселится… Глупые еще, чего с них взять?.. А нам уж какое веселье… Все так неожиданно случилось. Поехал вчера утром в город, и вот разбился… Ирония судьбы, так сказать… Никто не знал, никого не успели предупредить. Люди собрались на свадьбу… Если бы на день раньше, - начал Копысов и осекся. - Если б раньше знать-то…
- Подвел, значит, покойничек! - гневно дыша, сказал Геннадий. - Нехорошо поступил, подвел коллектив…
- Не в том смысле, - с достоинством возразил Копысов. - Тут надо не так понимать…
- А как же понимать?! - вскинулся Геннадий. - Вы что, не могли на месяц-другой свадьбу отложить? Хоть бы сороковины сначала справили. Вы что, ополоумели здесь все?..
- Не надо ругаться, - тихо, убеждающе сказал Копысов. - Здесь надо понять. Войти, так сказать, в положение. Вы же не в курсе, какая здесь ситуация, не знаете местных условий, обычаев.
- Ни хрена себе! - даже привстал Геннадий. - Обычаев я не знаю… Ты представляешь, какие здесь обычаи завелись? - обернулся он к жене. - С ума сойти можно!..
Вера давно уже отложила свой роскошный букет на подоконник и сидела ссутулясь, скорбно подпирая щеку рукой. Лицо ее сделалось усталым, и теперь видно было, что красивая и нарядная женщина эта уже немолода.
- Да как же вам в голову взбрело в такой момент свадьбу играть?! - потрясенно и гневно допытывался Геннадий. - Как люди-то согласились? Неужели никто слова против не сказал?..
Мужики на веранде молчали, сосредоточенно куря. Они внимательно слушали, но не вмешивались в этот спор. Подошли и встали в дверях еще несколько гостей, вышедших покурить, в том числе и две женщины с сигаретами.
- Вот вы интеллигентный человек, - криво усмехаясь, сказал Копысов. - Я слышал, даже кандидат наук, если не ошибаюсь, а простых вещей не понимаете. Теперь ведь не прежние времена, когда каждый в селе друг дружку до седьмого колена знал. Я сам вон через три дома от Калинкиных живу в пятиэтажке, а познакомились только перед свадьбой. Тут мало кто Ивана знал…
- Ах, вот как! - вскинулся опять Геннадий. - Так вот вы какие, Гуртовые!.. Интересная у нас родня завелась, - обернулся он к жене. - Человек умер, а у них пир горой. Лишь бы не свой, значит. Так, что ли?!. А горе близких? Вы же надругались над ним!
Он вспомнил вдруг и сам о куреве, нервно зашарил по карманам, достал мятую пачку "Явы", сунул сигарету в рот. Опять зашарил по карманам в поисках спичек. Копысов быстро достал красивую никелированную зажигалку, выщелкнул голубой язычок пламени и протянул Геннадию, прикрывая от сквозняка левой рукой. Геннадий поморщился и, смяв в кулаке сигарету, отбросил ее в сторону. Копысов усмехнулся, погасил зажигалку и спрятал в карман.
За окном танцевальную музыку уже давно сменила Алла Пугачева. "Жизнь невозможно повернуть назад, - убежденно пела она. - И время не на миг не остановишь!.."
- Нельзя же так! - горячился Геннадий, обращаясь уже не к Копысову, а ко всем сидящим здесь. - Ведь тут всё, всё должно отступить! Ведь жизнь человека оборвалась. Неужели не понимаете?..
- Откуда у нас понятие? - делаясь вдруг пьяноватым, усмехнулся Копысов. - Мы люди темные, в столицах не обучались, лаптем щи хлебаем, - подмигнул он мужикам. - Только ведь и до нас кое-что доходит. Телевизор смотрим, радио слушаем, развиваемся помаленьку… Старые обряды везде устарели, теперь новые обряды вводятся. Диалектика, так сказать, закон отрицания отрицания… Удивляюсь я вам, - польщенный молчаливой поддержкой слушателей, сказал он. - Всю жизнь учитесь, а простых вещей не разумеете. Поближе к жизни надо быть, поближе к народу…
- Диалектика?.. - переспросил Геннадий, внимательно вглядываясь в него. - Диалектика, значит…
- Да ты не спорь с ним, - с пьяной фамильярностью сказал Геннадию один из мужиков. - Он у нас кого хошь переспорит, он такой…
Это прозвучало насмешливо и покровительственно, будто намек, что он со своей ученостью проигрывает в споре и лучше бы ему не позориться дальше. Но Геннадий только взвился от этих слов.
- Да вы что?! Для вас есть хоть что-нибудь святое? Во что ж вы веруете, что уважаете?..
- Ишь ты, о вере заговорил, - засмеялся тот же пьяный мужик. - Ты бы нам лучше лекцию атеистическую прочитал, если ты столичный кандидат. А то о вере толкует. То-то, я смотрю, интеллигенция наша длинные волосы да бороды поотращивала - от попов не отличишь.
- Если разобраться, - уверенно заявил Копысов, - старые обычаи связаны с суеверием, с религией. А кто нынче верят? Одни старые бабки. Сейчас попросту, без суеверий все делается. Умер человек - ну, значит, нет его. Нигде нет, ни здесь, ни там… Ну, горе, конечно, кто говорит. Ближние родственники убиваются. А остальные приходят больше выпить на поминках да пообщаться. Скажи, что без выпивки дело будет - мало кто и на похороны придет.
- Черт знает что! Смердяковщина какая-то! - пожал плечами, обращаясь к жене, Геннадий. - Удивительный тип! Этакий прагматик из толпы.
- Я не знаю, какой я там прагматик или математик, - обидчиво ответил Копысов. - Но я всякой этой туфты, - он неопределенно покрутил в воздухе растопыренными пальцами, - не люблю… - И опять трезвея, пронзительно глянув льдистыми своими глазками, заявил: - Мы ученых слов не знаем, но и похороним и поженим как надо. Без туфты, а все сделаем. Так-то, дорогой товарищ!
- Ну, я вам не товарищ! - огрызнулся кандидат.
- Напрасно брезгуете, напрасно… Мы, если разобраться, может, не хуже вас…