По лицу Лиды пробежала тень. Как и всегда, когда она упоминала имя Лопатина. Цагеридзе уже знал из разных разговоров, что Лопатин просил Лиду выйти за него замуж, повторял свою просьбу чуть не каждый день до самого последнего своего часа, а сам между тем ходил ночевать куда придется. Василий Петрович однажды объяснил это так: "Любил первую. По всем законам, какие есть, - первую. Любил, словно лебедь. А она ушла. К другому. Подло ушла. И сына оторвала с собой. Притом с позором Лопатину: суд, елементы. А он ей не то елементы - все, что от зарплаты еще оставалось, все премии свои подчистую - все отсылал. Любил. Ништо - брала без звука! Он затосковал. Ну и пошло. В спирт ударился. Сплав - холодно. А там, под пьянку, у которой-нибудь пригрелся. Так, без тепла. Черт его знает зачем? Потом пошло и пошло. Слава: "Лопатин алкоголик, Лопатин распутствует". По фактам - все так. А на Лидку надеялся. Как первую, уже не любил. Это только раз у человека. А надеялся. Могла бы вытащить. Не поняла. Не поверила. Не захотела. Тоже правильно. Ей двадцатый, а ему за пятьдесят. Не совпадает. Попал мужик в беду, выходи сам как знаешь. В таком деле жестокость к себе быть должна. А у него полной силы воли не было".
Цагеридзе подумалось вдруг: а не понимала ли эта девушка и Лопатина, не понимает ли теперь вот и его, Цагеридзе, просто, так, что начальникам все дозволено? Как боится Лида, чтобы не оставался он ночевать в конторе! Убереги тогда себя от дурной молвы…
Он даже покраснел от этой мысли.
- Я должен извиниться перед вами, Лидочка, - поспешно сказал он. - Это была моя очередная ошибка. Такого случая в жизни Цагеридзе, чтобы он умер с голоду, еще не было. С перепечаткой своих никуда не годных приказов я и так задержал вас дольше, чем следовало. Идите, пожалуйста, домой. Отдыхайте.
- Зачем вы говорите: "негодных приказов"?
- А вы в них верите?
- Верю, - сказала Лида. И тоже почему-то покраснела. Крупные серьги в ушах у нее закачались сильнее. - А поесть вам я принесу.
- Не надо! Если то была моя просьба, это приказ. А приказы мои, вы сами сказали, вам нравятся.
Лида молча повернулась и вышла.
В красном уголке народу набилось, пожалуй, не меньше, чем на танцах. Цагеридзе удивился. Он же не созывал общего собрания! Он нарочно велел написать в объявлении, что приглашаются только желающие. Это все - желающие?
Цагеридзе не стал подниматься на возвышение, где обычно размещался президиум. Попросил снять оттуда небольшой столик и поставить внизу. Это подходило как-то больше к задуманному им разговору.
- Нет ничего хуже, - сказал Цагеридзе, усаживаясь, - нет ничего хуже начальника, который не решается сразу отдавать категорические приказы, а ходит, как кот вокруг горячего мяса. Сегодня я хочу снова послушать ваши советы.
- Это неплохо! - выкрикнул кто-то от двери.
- Допустим, неплохо. Но и не очень хорошо. Прошел почти целый месяц, я все советуюсь, все пробую, а твердо решить ничего не могу. Что тут хорошего?
- Ежели общим умом еще не достигли, с тебя одного не спросится! выкрикнул тот же голос.
- Почему не спросится? - возразил Цагеридзе. - На мое образование государство истратило большие деньги. Чему я тогда научился, если сверх народного опыта ничего не могу прибавить от своих инженерных знаний? За что Николай Цагеридзе получает зарплату выше, чем голос, с которым он сейчас разговаривает?
Все засмеялись, а "голос" выкрикнул снова:
- Да летом-то я не менее твово зарабатываю!
Цагеридзе пощипал свои коротенькие, подстриженные усы.
- Где можно не спорить, я рад не спорить. И еще я рад, что "голос" пока поддерживает начальника. Поддержит ли он его и тогда, когда начальник решительно объявит: спасаем замороженный лес, вступаем в борьбу с ледоходом!
- Так это смотря как, - с сомнением выговорила одна из женщин, сидевших поодаль, у окна. - Ледоход - его и в сторону не отвернешь и не остановишь. Это все одно, как наше женское дело, когда родить срок придет…
Соседки, пересмеиваясь, зашикали на нее.
- Ну, вот, - протянул Цагеридзе, - все благополучие мое и кончилось… Начинается борьба не с ледоходом, а с начальником. Товарища Булатову я запомнил. Вместо женского мастерства пришивать пуговицы она показала другое мастерство - как их отрывать на мужских костюмах. Мне тогда дорого стоило сохранить пуговицы: пришлось уступить "котеж". Не знаю, чем теперь с Булатовой сумею я рассчитаться?
- Миллионом, который во льду, - торопливо подсказал Максим. И довольный огляделся: здорово ли это у него получилось?
- Правильно, Петухов! Это единственное, чем я могу свободно распоряжаться. Если товарища Булатову устраивает один миллион, я ей этот миллион предлагаю.
Все одобрительно засмеялись. Цагеридзе почувствовал: ему сейчас доверяют, ждут от него, коли пригласил на совет, главного разговора. Он начал его.
- Прошу послушать. Идея такова. Не считаясь с тем, что ледоход, как сказала товарищ Булатова, наступит в свой обязательный срок, - я надеюсь, я хочу отодвинуть его, этот срок! - Цагеридзе помолчал, чтобы придать большее значение своим словам. - Отодвинуть срок. Но только в протоке, в запани. А главным руслом тем временем пусть себе идет ледоход. Вы скажете: Цагеридзе хитрый. А вот как это сделать? Мне очень хочется быть хитрым! Прошлый раз некоторые товарищи уже советовали построить ледяную дамбу. Но другие резонно сказали: "Нужно делать очень широкую, прочную и, следовательно, очень дорогую дамбу. А воду на дамбу качать насосами. Во что обойдется?" Правильные были слова! Теперь прошу послушать меня. Какой лед взламывается легче всего и раньше всего? Тонкий лед, дряблый, подтаявший. Правильно? Но если в запани, в протоке весь лед будет, скажем, вдвое толще, чем вообще в реке, он от весеннего тепла раздрябнет позже. Во всяком случае, позже, чем лед в главном русле, и ледоход начнется там, пойдет туда, где сопротивление слабее. Вот в чем идея.
- Оно так, - сейчас же отозвался лоцман Герасимов. - Это знакомо. Первое дело при отстое твердый лед сохранить. Да только, кроме дамбы, ничего не выдумаешь.
- Дамба дамбой, - сказал Цагеридзе. - А речь, я повторяю, о том, чтобы лед во всей запани сделать толще.
- Ого! Как сделать? Как? - закричали сразу несколько человек. - Это как же ты нарастишь его?
- Просто, - сказал Цагеридзе. И глаза у него загорелись, как у фокусника, который решается открыть секрет, хотя и не очень сложный, но в то же время почему-то никем из зрителей еще не разгаданный. - Все очень просто. Соорудить сперва - не ледяную! - плотную снежную дамбу. Вал! От устья речки Громотухи и наискось через протоку к изголовью острова. Потом построить невысокую запруду, может быть три-четыре метра всего, на Громотухе. Потом по деревянному желобу из этой запруды пустить воду в запань поверх льда. Ручаюсь, за двадцать дней в протоке лед нарастет на полтора метра. А этого при любых обстоятельствах хватит. Мало? Для большей прочности, поближе к снежному валу, заплавить, вморозить еще суковатый кустарник. Что? Все не годится?
Кто-то от неожиданности охнул, кто-то сказал: "Н-да!", "Ого!", и потом наступила продолжительная тишина - тишина, как показалось Цагеридзе, полного признания правильности его замысла.
- Это что же, совершенно без всякого риска? - первым, наконец, спросил Михаил. Его поразила простота замысла. И в то же время как-то разочаровывало, что, по существу, никакой борьбы со стихией и не получится. Он все еще не знал твердо: останется здесь или не останется. Он мог бы остаться, если бы…
Феня сказала:
- Красиво!
- А вдруг морозов больше не будет? Воду в протоку напустим, а она не замерзнет! - выкрикнул Павел Болотников.
- Вот и риск, - засмеялся Цагеридзе. - Но мы тут с Павлом Мефодьевичем разбирались в погоде. Такая беда, кажется нам не грозит. Не знаю, что другое, а уж вода-то в Сибири зимой замерзнет обязательно. Словом, я верю, будет "красиво", как говорит девушка Феня.
- А нет, ты не шути, - вдруг поднялся Герасимов и пошел к столу, замерзнуть-то вода замерзнет, но - как? Это не кадушку тебе налить, а затопить всю протоку. Сам говоришь, вычислял - на двадцать ден расчет. Чистое зеркало не получится. Лед нарастать будет пластиками, где бугорок всхолмится, где ямка, озерцо с тонкой пленочкой образуется. В оттепельную пору вода из одной ямки в другую понизу прососется: пустой пузырь готов. Какая в нем крепость? Зазря только нагрузишь коренной лед этой новой тяжестью. Я не против. Такого наплаву делывать мне не приходилось, и не слыхивал я. А нравится. Но подумать тоже надо, что и как, чего желать, а чего опасаться.
- Вот и советуемся, - сказал Цагеридзе, слегка ошеломленный словами Герасимова. Ему и в голову не приходила мысль, что слой наплавленного льда может оказаться бесполезным, более того - способным даже ослабить коренной лед.
С места, не вставая, заговорил другой лоцман, Иван Романович Доровских. Крупнолицый, с бугроватыми надбровьями, он говорил между тем тоненьким, вовсе не подходящим для него, женским голосом.
- Это ничего. Это во все я верю, получится. Потому - воды в Громотухе достаточно, без спеху, по нужной погоде нам запань залить, заплавить. Я же Кузьме Петровичу Герасимову обратное скажу. А ну-ка, вспомни, Кузьма, как от ключей малых по берегам в злые зимы лед накипает? Перехватит морозом ключишко до дна, вот он и сочит и сочит поверх. Он сочит, а рубчиками, горкой лед настывает и настывает. Вот ты и ответь мне: бывает еще другой лед такой крепости, как этот? Никакой силы ледоход эти накипи от берега никогда не отколупнет. Не только сама река очистится, а и вся природа расцветет, лето полное водворится - и то по распадкам, у ключей этих, на берегах Читаута ледовые глыбы лежат. Заметь еще: иголочками этот лед вовсе, почитай, не точится, не рассыпается, а просто потихоньку истаивает. Тоже свойство. Но опасности во всем этом деле есть. Ей-богу, есть. А вот какие, верно, надо подумать, с бухты-барахты сразу не скажешь.
- Я вас так понимаю, Иван Романыч, - спросил Цагеридзе. - Сразу много воды пускать не следует, надо тоненькими слоями лед наплавлять?
- По погоде, по погоде, Николай Григорьевич, - торопливо ответил Доровских. - Все от погоды. Но чем потоньше каждый слоек, ясно, тем лучше.
Герасимов потер ладонями свои сухие, впалые щеки. Настороженно поднял вверх указательный палец, помедлил и, описав им в воздухе крутую дугу, ткнул в плечо Цагеридзе.
- Дозволь, Николай Григорьевич? - И к Доровских: - Ты все это очень точно заметил, Иван. А давай теперь рассудим вот еще с какой стороны. Зима теплее - лед тоньше; зима холоднее - и лед на реке толще. Еще спрошу тебя: откуда, с какой пласти, с верхней или с нижней, лед зреет? Только с нижней. Из самой чистейшей водицы образуется, без всякой такой примеси, скажем, совершенно из аптечной воды. И вот тебе равновесие: какие бы морозы ни жгли, толще толстого лед не станет. Почему? Потому, что сама вода теплая. Она снизу все время лед подтачивает, разогревает. А мороз, наоборот, сверху льдину прокаливает и свободную водичку к ней подтягивает, прихватывает. Вот две силы и борются всю зиму между собой. Теперь давай подумаем так. Лед мы начали сверху намораживать, на метр целый, к примеру, наплавили. Стало быть, морозной силы уже не хватит, чтобы ей через всю толщину проникать. И что тогда? А тогда начнет вода из-под низу коренной лед помалости слизывать, тонить. И могёт так быть: коренной лед постепенно весь смоется, а его место заступит верхний, наплавленный, намороженный? И ты хоть умри, Кузьма, этот лед, новый, завсегда слабже будет, чем коренной. Потому не из аптечной воды, а со снегом и с воздухом он будет сделанный. Ты со мной в этом согласен?
- Почему не согласен? - сказал Доровских. - Только наплав сверху куда скорей можно сделать, чем вода тебе снизу лед подточит.
- Хорошо! Я все понял, - нетерпеливо перебил Цагеридзе.
Спор два опытных лоцмана завязали важный, серьезный и очень полезный. Но это все частности. О главном никто не спорит. Видимо, все соглашаются, что способом, предложенным сейчас, лес в запани отстоять можно. Превосходно, чудесно! Цагеридзе хотелось теперь лишь одного: чтобы зима не оказалась оттепельной, чтобы не нарушилось то "равновесие", о котором встревоженно говорил Герасимов. Он повторил:
- Я все понял, Иван Романыч. Спасибо! Нет ничего труднее, как предсказывать погоду. Но теперь я все же прошу вас, Павел Мефодьевич, предсказать нам погоду. И ледоход. - Цагеридзе засмеялся, потирая руки: Хорошую погоду и хороший ледоход!
Он это сказал и тут же пожалел. Загорецкий кашлянул, сказал: "да", не спеша полез в карман за очками, надел их, обвел взглядом собравшихся, последовательно сначала ближние, а потом и дальние ряды, снова спрятал очки и только тогда начал:
- Николай Григорьевич, вы передо мной ставите совершенно непосильную задачу. Да, я метеоролог. Но я лишь собираю и накапливаю данные о погоде, об атмосферных явлениях. Основываясь на наблюдениях только в одном пункте, я не имею никакой возможности сконструировать долгосрочный прогноз. Вы знаете, даже Центральный институт прогнозов, располагающий опорными данными со всех концов земного шара, и то грешит частыми ошибками…
- Ошибайтесь! - весело бросил ему Цагеридзе. - Ошибайтесь, дорогой! Только предскажите хорошее.
- Позвольте, позвольте, Николай Григорьевич, - обиделся Загорецкий. Да, метеорологи ошибаются. Иногда в атмосфере происходят столь стремительные и резкие перемены воздушных течений, что обычные способы вычислений отстают от развития циклонов или антициклонов. Но никогда метеорологи не предскажут такую погоду, в какой они сами не были бы твердо убеждены…
- Да, да, - все так же весело сказал Цагеридзе, стремясь остановить развитие циклона в речи Загорецкого. - Вы совершенно правы! Итак, друзья, погода будет хорошей, благоприятной для нас.
- Я этого не говорил! - воскликнул Загорецкий. - Но, если хотите, исходя из своего, весьма долголетнего опыта, я считаю…
Он методично и обстоятельно нарисовал ожидаемую картину погоды ближайших трех-четырех месяцев. А коротко - его предположения сводились к следующему. Значительных оттепелей не будет, а чрезвычайно сильные морозы продержатся весь март. Конец февраля и весь апрель ожидаются снежными. Весна наступит ранняя и дружная. Ледоход будет сильным и начнется, возможно, на очень высоком урезе воды, близком к наводнению тысяча девятьсот двадцать девятого года.
Закончил он свой обзор словами:
- Во всем этом я твердо убежден, Николай Григорьевич, но строить свои расчеты, основываясь на моих соображениях, вы не должны. Мои предсказания, как и у любого синоптика, могут оказаться Брюсовым календарем.
Цагеридзе отшутился, сказал, что признается в своем невежестве: он не знает Брюсова календаря. Но работы вестись будут в предположении самых сильных морозов, самого высокого ледохода.
И после этого заговорили как-то разом все, наперебой и возбужденно. А Цагеридзе, разжигая страсти, кричал: "Советы? Давай советы! Еще! Сколько хочешь! Прямые, деловые!"
Максим вскочил, заявил: "Если прочности льда снег вредит, согнать его со всей протоки бульдозером в один вал. И дамба готовая будет, и лед оголится".
Саша Перевалов подал совет: кроме дамбы "вверх", сделать еще дамбу "вниз" - проморозить канавой лед в глубину.
Баженова сказала, что у бульдозера узкий захват, а снег текучий, скользкий. Нужно придумывать какое-то приспособление. Она прибавила еще, что придется снова прекращать жилищное строительство и даже останавливать подготовительные работы к сплаву, кроме самых необходимых, - иначе где же взять людей? - а квалифицированным рабочим придется платить по среднему заработку, и это обойдется в большую копеечку.
Тогда и Михаил сорвался с места:
- Это безобразие так рассуждать, как рассуждает Баженова, хотя она и председатель месткома. Когда люди гасят пожар или борются с наводнением, они себе средние заработки выводить не требуют. Сейчас работать надо, как на пожаре. Надо считать, что ледоход уже начался, что у него прямо из пасти надо лес этот вырвать!
Но зашумели женщины:
- Ох, и прыткий! Как же так: три месяца - и работать задаром? К государству родному и мы всей душой, а ведь пить-то и есть тоже надобно!
И Цагеридзе пришлось всех успокаивать:
- Горячая речь Куренчанина хороша. Боюсь одного: как бы от нее лед на реке не растаял. А нам это невыгодно. Пожар - не годится слово. Не то слово. На пожаре много бегают. Думать так - хорошо, делать так - не очень правильно. Я сам горячий, но говорю: спокойней надо. А зарплата никому не потеряется, что следует - будет выдано.
Женщины немного притихли, но все еще возбужденно переговаривались между собой, видимо, что-то в речи начальника показалось им не очень убедительным. Цагеридзе повернулся к бухгалтеру.
- Василий Петрович! Вам придется платить. Прошу вашего слова.
Даже и тогда, когда разговор приобретал наибольший накал, Василий Петрович сидел, бесстрастно курил папиросы одну за другой, по лицу его невозможно было угадать - нравится ему или не нравится все это. И теперь Цагеридзе прямо в упор задал Василию Петровичу свой вопрос для того, чтобы тот ответил на народе, чтобы заставить бухгалтера или согласиться с тем, что здесь говорилось, или открыто показать себя противником спасения леса. Цагеридзе чувствовал, что неспроста бухгалтер молчит, что его убеждение при любых обстоятельствах лес списать - непоколебимо. И если он согласился оплатить пробную выколку леса за счет подготовительных работ, так только для того, чтобы дать щелчок по носу начальнику рейда, пусть тот на деле убедится, как это было глупо - выкалывать бревна. Но на выколку затрачено несколько тысяч рублей. Здесь потребуются сотни тысяч…
Василий Петрович вынул изо рта папиросу, весело шлепнул толстой нижней губой.
- Вопрос для народу? Понятно. Зря. Можно не спрашивать бы. Заработанное человек всегда получит. Профсоюз обеспечит. Суд обеспечит. Приказ начальника есть, работа по приказу - получи. А как по-другому? Это спор не у нас с тобой. Тут не местком. Тут прокурор, трест, министерство финансов. Вокруг денег - всегда порядок. Этот разговор нам с тобой надо бы раньше. Не пожелал. Понимаю соображения. А наш разговор будет. Без разговору нашего как? А здесь чего же - слушаю мужиков! Говорят хорошо. Слово "рыск" только мало я слышу. А ему бы тут - первому. Все у меня.