* * *
Кончалось обеденное затишье. Поле, застывшее на какой-то час в ленивом покое, начало привычно оживать. Зашевелились женщины, откуда-то с дороги донеслось далекое тарахтенье колес. Возле недожатого загона в Алениной бригаде стал собнраться народ. Несколько вернувшихся с обеда жней, в ожидании, пока подойдут остальные, сидя на припеке, негромко переговаривались. Кое-кто дремал, спрятав от солнца голову между снопами.
Не успели еще все собраться, как тетка Маланья испуганно поднялась, посмотрела на солнце.
- А боже ж мой, - крикнула она удивленно, - вечереет! Скажи ты, как время летит!.. Заспалися!
Алена вскочила - неужели, правда, проспала? Ей казалось, и минуты не прошло еще, как она глаза закрыла. Тень, что выползла из-за снопов, была осторожной, несмелой.
Посмотрела на небо - ослепла от искристо-белого, раскаленного блеска: солнце еще только-только начинало клониться к закату.
- Ух, как разморило, - проговорила, лениво подымаясь, Лизавета. Разомлела я…
Она потянулась, смачно зевнула, подвязала белую измявшуюся косынку, которая сползла с головы.
- Гляньте-ка - она разомлела! Разморило ее! Я тебе разомлею! Вот как протяну перевяслом по спине! А вы что стоите, как вешки? Будет бока отлеживать! - набросилась на жней Маланья. - Обед кончился! Пошевеливайтесь!
Строго сведя сердитые брови, она оглянулась. Все жнеи уже поднялись, одни пили воду из жбанов, другие брались за серпы.
Хотя Маланья командовала полушутя, женщины зашевелились заметно быстрее.
- Вот как нужно с ними, бригадир!
Глянь, я хоть и самозванец, а слушают.
Знают, что шутки со мной плохие. Я вострая! Еще когда в солдатках ходила, звали меня "фельдфебель в юбке".
- Фельдфебелей, тетка Маланья, теперь отменили. Они были при старом режиме…
- Отменили, говоришь? Так то же тех, что ходили в шинелях, а не в юбке. Поняла? Поговорите еще у меня, сороки!
Маланья легко согнула свое худощавое тело, привычно захватила жилистыми цепкими руками горсть спелого ячменя, подрезала его серпом и, кладя на жниво, крикнула:
- Алена! Колос начал осыпаться! Ай-яй!
Жать надо быстрей!
Алена, которая все это время напряженно к чему-то прислушивалась, озабоченно перебила ее:
- Что это жнейки с "Кругов" по слышно?
- А кто там, рыбка, на ней?
- Кто? Ольга Тимахова. Говорила, что не задержится, - и на тебе, до сих пор нет!
Что там с ней случилось, не пойму… Надо, видно, сбегать на "Круги", посмотреть. Может, отсюда не слышно.
- Иди, иди, Аленка. Скорей посылай сюда, а то пропадет ячмень.
Алена быстро пошла по направлений к "Кругам", где жнейка должна была жать ячмень. Поле прозвали "Кругами" потому, что когда-то на этом месте были небольшие озерца. Со временем они высохли, и теперь на их месте остались две едва заметные низинки, в которых вода блестела разве только самой ранней весной.
Алена идет и то и дело стирает ладонью с лица пот. Босые, исколотые и оцарапанные жнивьем ноги осторожно ступают по гладкой, утоптанной, как ток, тропке. Земля накалилась и, как горячая зола, жжет подошвы ног.
Со всех сторон ее обступает поле. Справа оно тянется далеко, до самого небосклона, только изредка кое-где случайно примостится на нем дикая груша или трепетная березка, а слева - вот она - межа.
Поле тут отрезает зеленая стена густого сосняка. Левее сосняка деревня, сады, а за ними - в низких зарослях лозняка - извилистая неторопливая Турья.
Все вокруг окрашено в два цвета - золотистый и голубой - поле, безоблачное небо, покрытая дымкой даль. Только лес выделяется яркой зеленью…
Еще не дойдя до "Кругов", Алена поняла, что жнейки там нет. Она решила, что с машиной произошла какая-то заминка, потому что не могла же Ольга без причины в такую горячую пору опоздать! Кто-нибудь другой может иногда засидеться на колхозном дворе, заговорившись с соседом.
Но не Ольга, эта аккуратная, старательная женщина. Что же случилось? Алену охватило беспокойство. Она недоуменно посмотрела на дорогу, что проходила среди несжатой ржи, - жнейки не было видно и там.
Вдруг позади, на тропинке, послышался приближающийся конский топот.
Алена быстро свернула с дороги в ячмень. Но верховой, подъехав к ней, резко остановил коня. Это была Ольга. Светлые, как отбеленный лен, всегда аккуратно причесанные на прямой пробор, волосы ее выбивались из-под косынки, падали спутавшимися прядями на лоб. Туго натянув поводья, она сдерживала разгоряченного бегом коня.
- Третья бригада нашу жнейку забрала! - с отчаянием выкрикнула Ольга.
- Нашу жнейку? Кто тебе сказал?
- Я сама видела! Сказали, она им нужна - ячмень осыпается!
- А как же наш - не осыпается?
- И я то же, Алскка, сказала…
- Кто это приказал?
- Кто? Известно кто - бригадирша!
Настя!
Алена от возмущения не сразу нашлась что ответить.
"Ячмень у нее осыпается, а у меня нет!..
У меня пусть пропадает! Не выйдет".
- Дай коня! Где жнейка?
Ольга послушно соскочила на землю, подала Алене поводья:
- Возле кузницы.
Жнейка до сих пор никак не могла сдвинуться с того места, где ее остановили вязальщицы из Ольгиной группы. Они шли на колхозный двор, чтобы оттуда вместе с жнейкой пойти в поле. Увидев ее у кузницы, колхозницы сразу остановились, требуя, чтобы жнец ехал на их поле. Жнец, верткий, как вьюн, бойкий подросток с вздернутым облупленным носом, раза три пытался выбраться из "окружения", залихватски гикал на лошадей, подстегивая их вожжами, но девушки-вязальщицы его не выпускали. Вскоре к жнейке подбежала бригадир Настя. Она сразу набросилась на Петруся:
- Я тебе что говорила? Чего ты тут валандаешься? А вы? Это ваше дело? черные Настины глаза нацелились на вязальщиц. - Без вас разберутся, если надо будет. Лучше шли бы работать.
- Не имела ты такого права нашу жнейку… - начала было одна из вязальщиц, но Настя и слушать не стала.
Как только Петрусь увидел рядом с собой Настю, он задрал нос еще выше и, не обращая внимания на едкие насмешки, дернул вожжи. Лошади тронулись.
Так бы и увела Настя жнейку, если бы к этому времени не подоспела Алена. Нагнав шумливую толпу, Алена вихрем слетела с коня и бросилась к пареньку. Как-то так случилось, что Настю она в первую минуту не заметила.
- Ты куда? - схватила Алена вожжи и рванула их из рук хлопца.
Тот не выпускал их.
- Куда нужно, туда и еду.
Алена вспыхнула. Лицо ее, усыпанное у глаз мелкими точками веснушек, густо покраснело.
- Жнейка должна быть сейчас в нашей бригаде. Поворачивай обратно во двор, - с трудом сдерживая волнение, приказала она.
- Никуда я не поеду.
Упрямство Петруся привело Алену в замешательство. Она оглянулась и только теперь увидела Настю, - в красивых черных Настиных глазах трепетала усмешка, задиристая, уверенная.
- Почему ты берешь жнейку? Теперь ведь моя очередь, - проговорила Алена обиженно…
На следующий день после работы Алена забежала домой, умылась, наскоро поужинала и пошла в правление. Ее и Настю вызывал председатель.
Мартин случайно стал свидетелем спора:
он шел в кузню проверить, как кузнец налаживает плуги к осенней пахоте.
Подойдя к жнейке, Мартин понял все без расспросов. Однако при появлении председателя колхозницы обеих бригад подняли такой шум, доказывая свою правоту, что некоторое время ему пришлось стоять молча и слушать.
- Все? - спросил Мартин, как только стало тихо. - Ну и любите вы, казаки мои, поговорить. Прокричали уши, а бсстолку. Об этом было решение правления.
Какие же тут могут быть споры? Нечего кричать!
Он говорил спокойно и твердо, и от его спокойствия на разгоряченные спором сердца женщин словно дохнуло свежим, отрезвляющим ветром. Мартин посмотрел на всех н повторил:
- Нечего тут, казаки мои, кричать!
Жнейку - Алениной бригаде. И сейчас же чтоб все были в поле! Сколько времени зря потеряли. А Настя и Алена - завтра вечером в правление!
Он повернулся: и, слегка опираясь на упругий ореховый прут, заковылял к кузнице.
Колхозницы разошлись по своим местам.
Вязальщицы Алениной бригады весело пошли за жнейкой.
Алена шла теперь к Мартину с тяжелым сердцем. "И почему это все так приключилось?.. Все хорошо шло, и вдруг - на тебе! Теперь хоть глаза у кого занимай - стыдно к Мартину итти".
От природы впечатлительная и прямодушная, она очень волновалась, думая о предстоящем разговоре с председателем.
На улице Кореневки, как обычно летним вечером, было людно и шумно. В августовскую страду по утрам улица тихо дремлет, редко-редко можно услышать туг голос человека. Зато поле полнится жизнью - стрекочет жнейка, скрипят на дорогах, неуклюже покачиваясь, нагруженные снопами возы, далеко и привольно плывет протяжная песня жней. В полдень поле пустеет, а село заметно оживает, чтобы через часполтора сноса замереть в дремотном ожидании до вечерних сумерек. Под вечер, когда над Турьей опускается белый туман, улицы снова начинают звенеть человеческими голосами.
…С поля возвращались загорелые, запыленные люди. Пожилые колхозники и колхозницы, утомленные рабочим днем, ступали неторопливо, говорили о своих хозяйственных заботах, о колхозных новостях, об урожае и о многом другом, - мало ли что интересует старого колхозника.
Девушки и подростки шли отдельно. Вокруг раздавались звонкие разноголосые восклицания, шутки, взрывы смеха. У хат в ожидании родителей стояли дети. Ребятишки, завидев издали отца или мать, с радостным криком, сверкая пятками, бросались им навстречу и вместе со старшими степенно возвращались домой.
Когда Алена подошла к правлению, там уже зажгли свет. В комнате шел негромкий разговор. Окно было снизу завешено газетой, и кто там разговаривал - не было видно.
Во дворе протяжно мычала корова, слышался озабоченный голос хозяйки. (Правление находилось временно в хате колхозницы, старое здание сожгли гитлеровцы.)
Мартин был вдвоем с дочкой. Шестилетняя Галька сидела около отца, задумчивого человека с крутым лбом, одетого, как обычно, в выцветшую от солнца военную гимнастерку. Девочка, склонив свою белокурую подстриженную головку, смотрела с бумагу, которую он читал.
- Добрый день, старшияа!
- У кого еще день, а у меня вечер. Видишь, лампу зажег?
- Добрый вечер, тетя Алена! - Галя бросилась к Алене и весело защебетала. - А мы с таткой на поле были! Ячмень смотрели. Васильков нарвали.
- Ну, васильков?
- Васильков! Много! - Галя подбежала к скамейке, взяла охапку чуть увядших васильков и протянула Алене: - Вот сколько!
- Правда много. Молодчина!
Галя, радостно возбужденная, вернулась к отцу и уселась рядом, поджав под себя ноги.
- Керосин только зря изводишь, - чтобы скрыть охватившую ее неловкость, упрекнула Алена Мартина. - На улице такая светлынь, люди с работы еще не пришли, а ты уже свет зажег.
- Глаза свои жалею, испортишь - не купишь, - улыбнулся Мартин. Галннка, беги до тетки Насти, скажи, чтоб шла быстрее… А потом иди домой. Хорошо?
- А ты скоро придешь? - спросила Галька.
- Скоро, Галька, скоро…
- Смотри, приходи, а то я нудиться буду без тебя…
Галя в войну осталась сиротой - мать ее не вернулась в село из партизанского отряда. Отец пришел один. Он увидел на месте своей усадьбы только груду обгоревшего кирпича да тлеющие головешки.
С тех пор Мартин стал жить в хате своей замужней сестры, но обычно приходил туда только ночевать, потому что весь день был занят разнообразными колхозными делами.
Сестра присматривает по его просьбе за Галькой. Она очень любит девочку, но все-таки Галя нередко грустит, "нудится".
как она говорит, если случится, что отец зи весь день не найдет минутки, чтобы проведать ее.
- Как же она похожа на Ганну, - с теплотой и волнением сказала Алена, когда Галя убежала.
- Да, похожа… - задумчиво повторил Мартин. - Гляну, вспомню. - аж сердце зайдется… - Мартин широкой ладонью закрыл свое темное хмурое лицо, сильными пальцами сжал седеющие виски. Не шевелясь сидел минуты две, молчал.
Алене хотелось подойти к нему, сказать что-нибудь ласковое, чтобы утихла печаль.
Жена Мартина Ганна погибла в бою у Лапотовского шляха, когда прорывали немецкую блокаду. Очередь немецкого автомата скосила ее на глазах у Мартина.
Ганна взмахнула руками, сделала, спотыкаясь, несколько шагов, упала и больше не цстала.
Мартин с товарищами вынес из окружения ее тело и ночью, когда наступила тишина, на опушке, возле Турьи, похоронил жену. До смерти, видно, но забудется ему тот майский день и та ночь 1944 года.
- Не вспоминай, Мартин. У меня такое же лихо: зачем тревожить…
- А зарастает оно медленно, Алена, ой, медленно…
На крыльце раздались чьи-то шаги, Мартин отнял от лица руку и с усилием согнал с лица следы грусти.
Вошла Настя, настороженно взглянула острыми черными глазами на обоих, поздоровалась.
- У вас тут разговор, вижу, душевный был. Извините, если помешала. Я ж не ведала… Может, мне покуда выйти, подождать?
- Садись. Ты почему ж это опаздываешь?
Настроение душевного доверия, которое охватило Алену в разговоре с Мартином, пропало.
Она снова почувствовала и неприязнь к Насте и стыд перед Мартином.
Настя Обухович, менее чуткая по натуре, не очень переживала случившееся, хотя и знала, что виновата.
- Что ж это вы, помощники мои дорогие, в ясный день бурю подымаете?
Алена смутилась, покраснела. Мартин светлыми суровыми глазами посмотрел на них, потом начал рыться в ящиках стола.
- Вот, - он вынул бумажный пакет, осторожно развернул его и протянул бригадирам. На бумажке лежали спелые остроносые зерна. - Что это? Как вы думаете?
- Ячмень, - простодушно ответила Алена.
Настя насмешливо усмехнулась уголками юнких губ.
- Неужто ячмень? А я и не знала…
- Ячмень, правильно… Зерна, что высыпались из переспевшего колоса! Из пятнадцати колосьев! Я нарочно подсчитал… Мы не управляемся жать. Нам нужно использовать каждую минуту, покуда стоят сухие дни. Вы мои командиры, на вас первая моя надежда. Вы обязаны помочь мне… Л у нас что делается - вчера в один день два случая нарушения дисциплины! Игнат самовольно бросил работу - ив результате два коня увязли в болоте. Пришел жнец, чтобы запрячь коней в жнейку, видит - они в болоте, а конюха и близко не видно, где-то в деревне… И вы заварили свару…
бригадиры!
- Не равняйте меня с Игнатом, - перебила его Настя.
- Я и не равняю. У вас разные про3 ступки, но выходит так, что и вы и Игнат - одинаково сорвали работу. Семь человек пришлось снять с ноля, чтобы вытянуть коней… А вы на час задержали жнейку, хотя знаете, что она у нас одна. Час простоя в такое-то время!
Женщины молчали. У Мартина на переносице. набух прорезанный морщинкой бугорок.
- Я Игната сегодня снял с работы и передаю на правление. С ним это не впервой - такое разгильдяйство. И с ним у меня будет особый разговор. А вас на первый раз предупреждаю. Как следует подумайте об этом. - Мартин жестко посмотрел в упрямые глаза Насти: - Особенно тебя предупреждаю - ты все это начала… По очередности, которую установило правление, жнейка должна была быть у Алены…
Настя притворилась обиженной.
- Жнейка ж общая? Чем Аленина бригада лучше моей?
- Ты перед кем прикидываешься? Я кто тебе - председатель или гость здесь? На пшенице жнейка была у тебя?
- Разве ж она постесняется? Она такая хитрая… Привыкла все вершки снимать, - не утерпела Алена.
- Это кто привык вершки снимать? Я? Да если б у меня кони были такие, как у тебя, я и говорить бы ничего не стала.
- Кони у нас одинаковые, не выдумывай. А зато у тебя людей больше. Тебе ж и жать осталось мало, а я и не знаю, когда закончу…
Ссора разгоралась снова.
- Эх, и охочие ж вы у меня до дискуссий. Может, и мне слово дадите сказать?
Причины выискиваете? Ищите, ищите - не одну найдете. Да, у нас мало лоша- дей - в три раза меньше, чем до войны!
И машин мало. А самое главное-людей не хватает… Вон сколько причин! Но все это временные причины. Через год-два машин у нас будет столько, что все ими станем делать… Люди из армии вот-вот вернутся…
Мартин вытащил из кармана кисет, свернул самокрутку. Широкие, в мозолях ладони тяжело легли на стол.
- А пока, хоть многое нам мешает, мы свое все равно сделаем. Мало людей, мало машин, мало лошадей, а мы сожнем и обмолотим. Увидите… Люди выручат. За двоих, за троих будем работать, а сделаем…
Вы только помогайте мне.
От этой уверенности, звучавшей в словах и голосе председателя, он показался Алене более сильным и высоким, чем обычно. Такое же чувство возникало у нее и раньше, когда Мартин, молчаливый и спокойный, вел их на прорыв немецкой блокады у Лапотовского шляха. Тогда они уверенно шли за ним, хотя не знали, что ждет их там, впереди: жизнь или смерть. С того времени Алена стала относиться к Мартину с особенным уважением.
Мартин встал из-за стола, по-военному подтянутый, и, слегка прихрамывая, подошел к женщинам.
- Ну, вот! Поспорили и довольно. Кто на старом снова споткнется - не пожалею ни ока, ни бока. Хватит… Завтра к вам подойдет помощь. Я сказал, чтобы всех, кого можно снять с постоянной работы, послали на поле. Всего снимаем шестнадцать человек. Мне сдается, лучше всего поставить их на скирдование. Я боюсь, чтобы не было разрыва между скирдованием и жатвой. Нужно и то и другое делать сразу. Что вы скажете на это?
- Правильно, надо скирдовать! - Алена кивнула головой. - Со скирдованием у нас совсем неладно.
Настя тоже не возражала:
- Нехай будет по-твоему, Мартин.
В эту минуту дверь открылась и в комнату вошла худенькая темноволосая женщина.
- Настя тут? - с порога взволнованно спросила она.
Настя встревоженно вскочила.
- Что там?
- Ячмень, наш потравил кто-то.
- Какой ячмень? Где?
- На "Далеком поле". Бабы оттуда пришли, говорят - лошадьми… Там видны следы конских копыт…
- На "Далеком поле"? На рекордном участке? - переспросила, не веря, Настя.
- На рекордном. Говорят, может, соток пять. Колоса там натрушено страх…
- Как это могло случиться? - с недоумением спросил Мартин.
- Неизвестно… Кто-то знал, где допечь!
Наступило тревожное молчание.
- Я знаю, из чьей это бригады, - вдруг тихо сказала Настя.
- Из чьей? - в один голос спросили Мартин и Алена.
- Знаю, - бросив колючий взгляд на Алену, повторила Настя. - Знаю.
Губы Алены задрожали. Она едва выдавила:
- Из чьей?
- Не прикидывайся…
Алена беспомощно оглянулась на Мартина, как ребенок, который ищет сочувствия и поддержки. Она так разволновалась, что, правда, можно было подумать, будто преступление свершилось не без ее участия.
- Из твоей! Это за вчерашнее, мне в отместку… И, может, без твоего совета тут не обошлось… - Настя бросилась к дверям:- Побегу в поле, посмотрю, что там.
- Что ты сказала, подумай!.. - только и успел проговорить ей вслед Мартин.