Прасковья Александровна была не одна: у нее гостила графиня Анна Михайловна Строганова, дочь великого канцлера Михаила Иларионовича Воронцова. Румянцев видел графиню впервые и был поражен ее красотой. В ней трудно было признать замужнюю женщину. Тонкий стан, соразмерно стану тонкие руки и ноги, длинная шея, прикрытая сзади пышными пепельного цвета волосами, ниспадавшими до плеч, маленькие, едва выступавшие груди - все это делало ее похожей на хрупкую девочку, выросшую без солнца и только-только вступавшую в пору девичьей зрелости. Впрочем, Румянцева поразила не столько хрупкость фигуры, сколько ее большие темно-голубые глаза, которые смотрели на него с таким выражением влюбленности, что он, представляясь ей, невольно смешался, а потом и вовсе замолчал.
- Ах, батюшка-братец! - всплеснула руками Прасковья Александровна. - Как же вы надумали-то? Вот уж матушка обрадуется, когда узнает! Надолго изволили?
Вытянув от братца ответы, которые она, впрочем, не очень-то внимательно и слушала, Прасковья Александровна перепоручила его подруге, а сама вышла Дать кое-какие распоряжения прислуге.
Первой заговорила графиня:
- Говорят, баталия на Одере была самой великой. Много людей побито?
- О да, - взял шутливый тон Румянцев, желая расковать себя. - Так палили пушки, что, думалось, были слышны даже здесь, в Петербурге.
- К сожалению, мы их не слышали, - приняла его тон графиня. - Мы слышали другое…
- Что именно?
- Что Фридрих здорово вас потрепал.
- Возможно, - засмеялся Румянцев, - однако королю прусскому не удалось заставить нас бежать. В той баталии не было ни победителей, ни побежденных.
- Очень жаль. Победители могли быть, если бы никто не уклонялся от своего долга.
Румянцев нахмурился. Маленькая графиня, сама того не сознавая, напомнила ему о цели приезда в Петербург. Он еще не успел сказать сестре, что приехал не по своей воле, что, судя по всему, ему предстоит неприятное объяснение перед Конференцией. Фермор, неприязненное отношение которого он всегда чувствовал, возможно, дал Конференции предвзятую и неправдоподобную информацию о его бездействии во время Цорндорфского сражения. Графиня, сидевшая перед ним, возможно, уже кое-что знала об этом от отца своего и поэтому не прочь была подразнить его намеками.
Вошла Прасковья Александровна, пропустив впереди себя лакея, который нес на подносе бутылку вина и три бокала.
- По русскому обычаю, поздравим гостя с приездом.
Лакей наполнил бокалы, после чего молча удалился.
- Надеюсь, ты останешься с нами обедать? - обратилась Прасковья Александровна к подруге, беря в руки бокал и движением головы приглашая гостей сделать то же самое.
- Я обещала быть дома к четырем, - сказала графиня и, подняв тонкими прозрачными пальцами бокал, улыбнулась Румянцеву: - За ваш приезд, граф!
Она отпила несколько глотков и поставила бокал обратно, заговорив с Прасковьей Александровной об общей знакомой и уже не обращая внимания на гостя. Румянцев был этим даже доволен. За три с лишним года службы в действующей армии он отвык от женского общества, огрубел и сейчас чувствовал себя не очень-то уверенно.
Вино заметно оживило маленькую графиню. Она много смеялась, время от времени бросая в гостя колкими фразами, видимо, желая смутить его. Румянцев, однако, с каждой минутой чувствовал себя смелее. Попытки поставить его в затруднительное положение он теперь встречал со снисходительной улыбкой человека, уверенного в себе.
- Ваш муж служит в армии? - как бы между прочим поинтересовался он.
Реакция на вопрос оказалась неожиданной: лицо графини как-то сразу померкло.
- Мой муж служит при дворе камергером, - сказала она изменившимся голосом. - Если вам угодно завести с ним дружбу, будем рады вашему визиту.
Прасковья Александровна сердито посмотрела на брата. Румянцев попытался исправить разговор шуткой, но Анна Михайловна уже не улыбалась. Беседа ее более не интересовала. Она вспомнила, что ей пора домой, и стала прощаться.
Когда Прасковья Александровна, проводив подругу, вернулась в гостиную, Румянцев с недоуменным видом спросил, что означает столь неожиданная перемена в поведении очаровательной графини.
- Ты был бестактен, - с укором сказала сестра. - Тебе не следовало бы спрашивать о муже: они в великой ссоре, - и рассказала, что ее подруга вышла замуж в прошлом году, когда ей не было еще и шестнадцати. Мужа не любит и, наверное, никогда не сможет полюбить его. А какая женщина может быть несчастнее той, которой постыл муж!..
- Нашему брату иметь нелюбимых жен тоже несладко, - с усмешкой заметил Румянцев и принялся расспрашивать о петербургских новостях.
Прасковья Александровна сообщила, что здоровье государыни не очень надежно, болезнь может свалить ее в любой час. Вся власть ныне у Шуваловых, государыня подписывает все, что те пожелают. Разумовского в ее покои почти не допускают. Великий князь Петр Федорович продолжает жить отдельным двором. У него свои планы, и он ждет не дождется, когда наконец завладеет престолом, чтобы дать тем планам ход. После бестужевской истории его ссора с великой княгиней Екатериной Алексеевной притихла, но он по-прежнему ее ходит в ее покои, довольствуясь ласками своей любовницы Елизаветы Романовны Воронцовой, двоюродной сестры графини Анны Михайловны. Великая княгиня оставила попытки уехать из России, примирилась со своим положением, заперлась во дворце и почти совсем не появляется на куртагах. Что до бывших канцлера Бестужева-Рюмина и главнокомандующего Апраксина, то следствие по их делу еще не закончено. По тем обвинениям, которые им предъявлены, обоим грозит смертная казнь, но многие, близкие ко двору, уверены, что до этого не дойдет. Петр Иванович Шувалов готов вообще замять дело Апраксина, чтобы угодить его дочери княгине Куракиной, которую злые языки называют его любовницей.
- А что здесь говорят о действиях армии? - спросил Румянцев, которого не очень-то интересовали любовные связи Шувалова.
- Ты считаешь, что твой вызов связан с этим? - спросила Прасковья Александровна.
- Я в этом убежден.
- Если так, то тебе, наверное, придется давать показания о главнокомандующем, господине Ферморе.
Прасковья Александровна сказала, что Конференцией ведется тайное расследование деятельности Фермора и что в связи с этим взяты показания даже от некоторых видных сановников. Двор недоволен Фермором. Его нерешительность многим представляется подозрительной. Ходят слухи, что он подкуплен Фридрихом и будто бы далее известна сумма, которую передал ему прусский король, - сто тысяч талеров…
Картина вроде бы прояснилась. Теперь он понимал, для чего понадобился Петербургу. Причины неудач в войне здесь пытаются найти в измене. Сто тысяч талеров Фермору, чтобы не уничтожил прусскую армию! Надо же выдумать такое! Нет, кто-кто, а Фермер на предательство не способен. Причины неудач кроются в другом. Просто русская армия оказалась хуже подготовленной к войне, чем прусская. Многие полки составлены из рекрутов, которые не обучены даже толком держать ружья. А про конницу и говорить нечего. Ему, Румянцеву, самому приходилось формировать кавалерийские полки, знает, каких солдат и лошадей направляли туда - лишь бы для счета.
Конечно, виноват и Фермор. Даже при слабой подготовленности армии, имея численный перевес над противником и превосходную артиллерию, можно было давно разбить прусского короля. Но Фермор слишком труслив и нерешителен, Вместо того чтобы самому искать встречи для генеральной баталии, навязать противнику свою волю, он теряет время в бесплодных маневрах, в ожидании, когда неприятель нападет первым.
- Я восхищен твоей наблюдательностью, - заметил сестре Румянцев. - Мне кажется, даже военная коллегия не располагает такой информацией о русской армии, какую имеют придворные дамы.
- Такими уж создал нас Бог, - засмеялась Прасковья Александровна. - Мужчины не любят сплетен, а для нас, женщин, это великое удовольствие.
2
В тот же день, пообедав у сестры и немного отдохнув, Румянцев нанес визит матери, после чего поехал доложить о своем приезде в военную коллегию. Хотя давно уж наступил вечер, он надеялся все же застать там кого-нибудь. Государыня-императрица имела привычку ночами бодрствовать, и к этой ее привычке приноравливался весь правительственный аппарат. В канцеляриях обычно засиживались до вторых петухов, за исключением тех дней, когда во дворе устраивались куртаги.
Кабинет президента коллегии графа Трубецкого оказался закрытым, зато вице-президент Бутурлин был на месте. Уже слегка выпивший, он встретил свояка с шумным радушием: то усаживал его на обитый красным сукном диванчик, то ставил перед собой, восхищенно оглядывал со всех сторон.
- Молодец! Сущий молодец! - гремел его приятный баритон. - Да на тебя хоть сейчас фельдмаршальскую звезду вешай! И такой же красавец, как всегда. Да за тобой, наверное, еще девицы бегают. Смотри, - шутливо погрозил он пальцем, - Екатерине Михайловне доложу.
Румянцев, поддерживая шутливый тон, отвечал, что в Петербург приехал только сегодня и еще не успел заметить, какое впечатление производит на женщин. К тому же, добавил он, судя по срочности вызова, придется, наверное, заниматься здесь более серьезным делом.
- Да какое там дело! - засмеялся простодушный фельдмаршал. - Конференции угодно знать твое мнение о главнокомандующем. Только и всего.
- Вы считаете, что я знаю о нем больше, чем вы?
- Но ты же с ним вместе воюешь. - Бутурлин хитровато прищурил глаз, как бы говоря: "Врешь, брат, меня не проведешь!", и потащил гостя к столу. - Довольно о делах, оставим на завтра. Поговорим о тебе. Как ты там? Как князь? Как Екатерина Михайлович что пишет? Мне ни одного письма не прислала. Дети здоровы? Да ты рассказывай. Молчишь, будто язык отнялся.
- Как же буду рассказывать, когда не даете говорить? - усмехнулся Румянцев.
- Э, брат, да ты никак дерзить изволишь! Мне, вице-президенту коллегии, генерал-фельдмаршалу, кавалеру многих российских орденов! - с шутовской позой подступил к нему Бутурлин. - Да знаешь ли, что я с тобой сделаю? Я велю напоить тебя до одури. Эй, кто там, - крикнул он в приемную, - принесите вина. Из того, что прислали Куракины.
Появился лакей с плетеной корзиной, набитой бутылками, снедью, и стал накрывать стол. Бутурлин стоял подле него, показывая, куда что поставить.
Наблюдая за свояком, Румянцев невольно улыбался. Служба в чине вице-президента военной коллегии не повлияла на его характер, он оставался все таким же беспокойным, простоватым. И во внешности никаких перемен. Бот только глаза потускнели малость да стали заметны на белках кровяные жилки. Должно быть, от чрезмерного употребления вина.
Когда лакей, накрыв стол, ушел, они выпили по бокалу, после чего, не делая перерыва, Бутурлин стал наливать снова.
- Ну как?
- Отличное вино, - похвалил Румянцев.
- А если бы видел ту, кем это вино прислано! Богиня! - прищелкнул пальцами свободной руки Бутурлин. - От одного ее взгляда спьяниться можно.
Румянцев догадывался, за какие услуги княгиня Куракина доставляла ему редкостные вина: Бутурлин вместе с Шуваловым и Трубецким вел следствие по делу ее отца фельдмаршала Апраксина и бывшего канцлера Бестужева-Рюмина. Графу Петру Ивановичу Шувалову красавица княгиня платила собой, став его любовницей, Бутурлину - редкостными винами. "Интересно, а чем платит она Трубецкому?" - с усмешкой подумал Румянцев.
После двух бокалов Бутурлин спьянился настолько, что полез к Румянцеву целоваться. Такой уж был человек - не мог без поцелуев.
- Ты герой! Ты настоящий полководец! - источал похвалы фельдмаршал. - За одно только сражение при Пас-Круге достоин ты полного генерала. И я тебе это сделаю. Завтра же пойду к императрице и паду к ее ногам.
Румянцев только улыбался. Он знал характер свояка: остановить поток его излияний было невозможно.
Сражение при Пас-Круге, о котором говорил Бутурлин, произошло 22 сентября минувшего года, но оно не было таким значительным, чтобы подымать столько шума. Произошло это после Цорндорфского сражения, когда русская армия, оставив позиции на Одере, маршировала в район Штаргарда. Отход армии от двинувшейся следом прусской армии прикрывал отряд Румянцева. У местечка Пас-Круге Румянцев занял очень выгодную позицию, запиравшую проход к Штаргарду. Пруссаки попытались сбить его, но потерпели неудачу, Румянцев, увидев, что противник начал готовить колонны для атаки, ввел в действие пушки, плотным огнем расстроил его ряды, после чего двинул в атаку конницу. Пруссаки, не ожидавшие такого оборота дела, поспешно ретировались и пробиться к Штаргарду больше не пытались. За эту победу Конференция объявила Румянцеву благодарность. На большее он, разумеется, и не рассчитывал.
- Нет, ты большой полководец, - не унимался Бутурлин. - Великий полководец! И давай за это выпьем!
- Довольно, Александр Борисович, - попытался удержать его Румянцев, - ты и так хорош.
- Нет - выпьем! - настаивал Бутурлин. - За тебя, будущего фельдмаршала! Нет, не фельдмаршала, - поправился он, - фельдмаршалом тебе пока рано. Молод еще. А генерал-аншефом ты будешь. Завтра же пойду просить государыню!..
Расстались за полночь. Румянцев вернулся домой, когда сестра уже спала.
На другой день он снова поехал в военную коллегию. Они условились с Бутурлиным встретиться утром, чтобы потом вместе поехать на заседание Конференции.
После вчерашней попойки под глазами Бутурлина была заметна мешковатая припухлость. Он старался не глядеть на Румянцева, постоянно покашливал, и весь вид его как бы говорил: "Ты уж не обессудь за вчерашнее: наобещал черт знает что!.." Румянцев его понимал и вел себя так, словно вчера ничего между ними не было - ни попойки, ни обещаний произвести его в полные генералы. Он завел разговор о нуждах армии, о плохом снаряжении, о том, что солдаты и офицеры уже много месяцев не получали жалованья. Бутурлин его почти не слушал.
- Конференции о сем доложишь, - сказал он. - Поехали к Петру Ивановичу.
Румянцев ожидал, что допрос по делу, ради которого его вызвали, затянется надолго, но все обошлось довольно быстро. Да, собственно, и допроса-то не было, а была беседа в кабинете генерал-фельдцейхмейстера Петра Ивановича Шувалова, где находились кроме Румянцева, Бутурлина И самого хозяина кабинета члены Конференции князь Никита Юрьевич Трубецкой, граф Александр Иванович Шувалов, канцлер граф Михаил Иларионович Воронцов да еще действительный тайный советник, конференц-секретарь Дмитрий Васильевич Волков.
Хотя по чину и знатности рода Петр Иванович уступал другим членам Конференции, но держался так, словно только от него одного зависело быть или не быть тому или иному решению. По характеру человек он был капризный, и все ему уступали. Да и как не уступишь, когда сама императрица потакала его капризам. Чего бы ни попросил - все к его услугам.
По сластолюбию и пристрастию к роскоши Петр Иванович перещеголял даже Апраксина. В Петербурге не было дома, который бы по богатству убранства мог сравниться с его дворцом. На стол ему подавалось все самое вкусное, что можно было только отыскать в России или купить за морем. Многие вельможи, изживши век, вкуса ананаса не знали, а о бананах и не слыхивали, а он все это имел в изобилии. Он первый в России завел ананасовую оранжерею и в домашних условиях делал ананасовое вино. Экипаж его блистал златом, в цуге он имел самых лучших английских лошадей. Словом, жил не считая денег. От своих имений он получал ежегодно более 400 тысяч рублей дохода, но денег этих ему не хватало. Забегая вперед, скажем, что умер он, задолжав казне более миллиона рублей.
Как хозяин кабинета, Петр Иванович восседал на самом видном месте. Он был великолепен. Золото, серебро, тонкие кружева… На пуговицах сверкали бриллианты. Такие пуговицы Румянцев видел на графе Разумовском, только те были помельче.
- Как прикажете понимать, милостивейший Петр Александрович, - начал Шувалов, изящным движением поправляя пышный парик, - как прикажете понимать отказ генералитета армии выполнить высочайший ее Императорского величества указ, коим повелено было изгнать противника за Одер, взять Кольберг и стать на кантонир квартиры в бранденбургских землях?
Румянцев отвечал, что он не может говорить за весь генералитет и готов нести ответ только за личные действия и действия вверенной ему дивизии. Что касается постановления военного совета при главнокомандующем о невозможности возвращения армии на линию Одера и изгнания противника за Одер, то он, Румянцев, подписал его вместе с другими генералами, будучи убежденным, что всякое иное решение было бы ошибочным.
Постановление, о котором шла речь, было принято 4 октября. Румянцев хорошо помнил тот военный совет, созванный Фермором сразу же по получении высочайшего указа. Единодушие генералов было полным. Перед армией ставились неразрешимые задачи, которые могли быть результатом неправильной оценки возможностей как нашей, так и прусской армий. В Петербурге Цорндорфское сражение оценивали как победу, между тем это сражение стоило русской армии много крови. Пруссаки потеряли убитыми и ранеными в два раза меньше, чем наши. Если судить по потерям, это была прусская победа. Впрочем, пруссаки так и считали. После сражения они еще больше осмелели, крепче осели в своих крепостях, да и гражданское население стало относиться к нашим враждебнее, чем прежде…
- А не могло ли в сем деле быть измены? - вмешался князь Трубецкой.
- Мне говорили, будто графа Фермора подкупили за сто тысяч талеров. - Румянцев сделал паузу и продолжал: - Лично я в это не верю. Граф Фермор человек честный, на подкуп не способен. Если за неудачу в кампании вина его, как главнокомандующего, и есть, то только не в измене.