Между тем обстановка на подступах к Кольбергу быстро обострялась. Сначала Румянцеву противостоял кавалерийский отряд генерала Вернера, а когда сей отряд был разбит, прусский король направил к Кольбергу более сильный корпус под командованием генерала Платена.
Первый удар Платена пришелся на Керлин, гарнизон которого состоял всего из восьмидесяти мушкетеров, сорока гусар да двух пушек. Русские в течение шести часов удерживали противника, но в конце концов вынуждены были прекратить сопротивление. После взятия Керлина Платену уже ничто не мешало соединиться с принцем Виртембергским.
С приходом Платена соотношение сил в Померании изменилось. Прусских войск стало около тридцати пяти тысяч. Правда, на помощь Румянцеву Бутурлин прислал дивизию князя Долгорукова. И все же перевес оставался за неприятелем, имевшим к тому же сильные долговременные укрепления.
22 сентября Румянцев собрал военный совет. Он хотел, чтобы его генералы и бригадиры правильно оценили сложившуюся обстановку.
Сообщение Румянцева на совете сводилось к следующему:
по добытым сведениям, прибывший корпус генерал-поручика Платена имеет в своем составе четырнадцать пехотных батальонов, двадцать пять эскадронов драгун, до тридцати эскадронов гусар;
имея достаточное количество пехоты в ретраншаменте и обладая превосходством в кавалерии, неприятель восстановил коммуникацию со Штеттином, получил возможность совершать вылазки, доставлять в свой стан все необходимое, тогда как обеспечение русского осадного корпуса продовольствием и фуражом серьезно затруднилось из-за недостатка транспорта;
начавшиеся осенние дожди, холода вызвали в полках и батальонах много заболеваний, настроение людей пало…
Слушая командира корпуса, члены совета прятали глаза, не смотрели в его сторону. И Румянцев вдруг понял, что эти смертельно уставшие люди знают обстановку не хуже, чем он, и уже давно приняли свое решение…
- Я ничего не скрыл от вас, господа, - сказал в заключение Румянцев. - Как изволили слышать, положение тяжелое. И все-таки Кольберг надо взять. Обсудите, как это сделать. Буду ждать вашего решения у себя утром.
С этими словами Румянцев покинул совещание.
Моросил дождь - холодный, неприятный. Румянцев шел между мокрыми провисшими палатками, чувствуя себя одиноким, разбитым.
Из одной палатки, курившейся слабым дымком, доносился дружный смех. Подойдя поближе, Румянцев услышал чей-то насмешливый тенорок:
- Подумаешь, Платен! Русские и не таких платенов бивали! Аль забыли, как гнали его от магазейна, на который хотел покуситься?
- Драпал, аж пыль столбом летела, - подхватили голоса.
- Напусклив, что волк, а труслив, что заяц.
Румянцев вошел в палатку. В ней было тесно от народа - кто сидел, кто лежал на соломенной подстилке. Увидев командира корпуса, всполошились. Словно из-под земли вырос щупленький, неказистый с виду офицер. Представился:
- Подполковник Суворов.
Румянцев внимательно посмотрел ему в лицо, припоминая, где видел этого человека.
- Из дивизии князя Долгорукова?
- Так точно, ваше сиятельство. Кавалерия господина Берга.
Разрешив солдатам сесть, Румянцев опустился на корточки, чтобы удобнее было разговаривать.
- Жалобы есть?
- Пока сыты, грех жаловаться.
Солдат, сушивший у огня шинель, сострил:
- Было бы счастье, да одолело несчастье.
Его поддержали:
- Больше недели ситечком льет - надоело!
- Ничего, хлопцы, авось не растаете, - пошутил Румянцев. - Не все ненастье, проглянет и красно солнышко. Сами-то вы как? Слышал я, кого-то от сырости обратно на Вислу, на зимние квартиры потянуло.
- Зачем на Вислу? - возразил тот, что сушил шинель. - Не затем столько отмахали, чтобы с пустыми руками обратно…
- Кольберг возьмем, там и зазимуем, - решительно сказал Суворов. - На другое мои ребята не согласны. Верно, братцы?
- Верно, ваше благородие, - раздался в ответ хор голосов.
Румянцев невольно заулыбался.
- Крепость от нас, конечно, не уйдет. Только повозиться придется крепко. Трудновато будет.
- А мы легкой жизни не ищем, - заметил Суворов. - На все согласны, ваше сиятельство. Как говорится, лучше себе досадить, да недруга победить.
Встреча с Суворовым и его солдатами приободрила Румянцева. У него не осталось ни капли сомнения в правильности своей позиции: какое бы решение ни принял военный совет, корпус останется у стен Кольберга.
Вернувшись к себе, Румянцев выпил чаю, затем развернул карту и - в который уж раз! - принялся изучать окрестности Кольберга. Собственно, все уже давно было изучено, он помнил на карте каждую точечку, да и местность была изъезжена вдоль и поперек, и все же с картой мысли работали яснее. Карта была немым советчиком, добрым помощником.
Место неприятельского ретраншемента на карте было отмечено чернилами. Именно за этим ретраншементом хоронились сейчас полки и эскадроны Платена. Здесь и за стенами самой крепости Платен был неуязвим. Чтобы вновь овладеть инициативой и восстановить превосходство над противником, нужно было изменить тактику - прекратить атаки на ретраншамент, оставить против него лишь небольшие силы, основную же часть корпуса перевести на запад, за реку Презанту, где проходили коммуникации к Штеттину.
То, что с Платеном придется столкнуться за рекой, на открытой местности, у Румянцева не вызывало сомнения. Более половины неприятельского корпуса состояло из конницы. Для лошадей требуется фураж, а его, по показаниям пленных, в городе не хватало. К тому же кавалерии нужен простор. Платен волей-неволей должен выйти из города, а сделать вылазку он мог только в западном направлении.
На следующий день от имени военного совета к нему явились генерал-лейтенант Леонтьев, генерал-майор Еропкин и бригадир Брандт.
- С чем изволили явиться, господа?
- Военный совет единогласно проголосовал за снятие осады и отвод корпуса на зимние квартиры, - сказал Леонтьев, подавая Румянцеву бумагу. - Мотивы нашего решения изложены здесь.
Приняв бумагу, Румянцев повертел ее в руках и положил на стол, не читая.
- Вы хотите ретироваться, но делать этого я не буду. Корпус останется здесь.
Леонтьев тяжело засопел, подыскивая в мыслях веские аргументы. Направляясь к командиру корпуса, он рассчитывал быстро склонить его в пользу решения военного совета, но это оказалось не так-то легко. Румянцев был упрям, как всегда.
- Поймите, Петр Александрович, - переходя на дружеский тон, заговорил он, - позиция принца Виртембергского неприступна. Атакой с фронта его не возьмешь, фланги же его защищены с одной стороны рекой, с другой - непроходимым болотом.
- Это сейчас непроходимым, а когда ударят морозы, положение изменится, - возразил Румянцев.
И Леонтьев, и Еропкин, и Брандт с удивлением уставились на него.
- Вы что, собираетесь воевать и зимой?
- А почему бы и нет? Разве зимой порох не так же горит, как летом? Мы будем воевать до тех пор, пока не возьмем Кольберг.
- Олень с дубом бодался, да рог сломал, - проворчал Леонтьев.
- Благодарю, что напомнил об этом, - метнул на него недобрый взгляд Румянцев. - Но я знаю и другую поговорку: "Волков бояться - в лес не ходить". Мы пришли сюда, чтобы овладеть крепостью, и мы это сделаем, какие бы угрозы нас ни подстерегали.
Члены совета ушли. Спустя некоторое время они передали через адъютанта рапорты с прощением предоставить им отпуска по болезни. Румянцев понял: это протест, но наложил резолюции, не задумываясь.
- Пусть уезжают. И без них обойдемся.
К осуществлению своего плана Румянцев смог приступить только 11 октября. Оставив против укрепления принца Виртембергского отряд пехоты под командованием князя Долгорукова, он с большей частью корпуса перешел на западный берег реки и атаковал стоявшие здесь неприятельские посты. Один пост в составе двух офицеров, восьмидесяти семи унтер-офицеров и рядовых сдался в плен, другие бежали в Кольберг под прикрытие крепостных пушек.
От пленных Румянцев узнал, что несколько опоздал со своим маневром: Платен уже успел уйти из Кольберга в сторону Штеттина, оставив для защиты коммуникаций отряд под начальством генерал-майора Кноблоха. Пленные утверждали, что в Кольберге совсем не осталось фуража, продовольствия же могло хватить только на месяц.
- Где Кноблох?
- Засел в Трептау.
До крепости Трептау было всего несколько верст. Не теряя времени, Румянцев взял с собой два пехотных полка с батареями, несколько эскадронов гренадер и двинулся на неприятеля.
Окружив город, Румянцев послал к Кноблоху парламентера с предложением сдаться со всем гарнизоном.
Время клонилось к вечеру. Когда парламентер вернулся, по земле уже расползались сумерки.
- Это, ваше сиятельство, не человек, а сущий дьявол, - доложил парламентер. - Он сказал, что еще не нашлись такие силы, которые могли бы его заставить сдаться.
- Смотри-ка какой! - усмехнулся Румянцев. - Уверовал в непобедимость прусского духа. Посмотрим, чей дух крепче, - и приказал бомбардировать город.
Загремели пушки. От первых же снарядов в городе вспыхнули пожары. На дружную канонаду противник отвечал одиночными выстрелами из крепостных пушек, которые, кстати, не достигали цели: русские не несли никакого урона.
Канонада продолжалась всю ночь. Утром Румянцев, прекратив огонь, вновь послал в крепость парламентера.
- Да предупреди этого строптивого генерала, - напутствовал он его, - не шутки шутить пришли. Пока не насчитает пятьдесят наших пушечных выстрелов, еще может выбросить белый флаг. После пятьдесят первого надежды на спасение не будет.
Ответ Кноблоха был прежний: сдаваться не намерен, будет сражаться до последнего…
Полки начали готовиться к штурму. Румянцев пришел на батарею и приказал дать по городу первый предупредительный выстрел. Выпущенный снаряд перелетел через стену и грохнулся где-то среди строений.
Через какую-то долю минуты за ним последовал второй, затем третий, четвертый, пятый…
- Ваше сиятельство, - вдруг закричал бомбардир, показывая рукой в сторону крепости, - человек с флагом! Должно быть, к вашему сиятельству!
Вне всякого сомнения, это был парламентер.
Подъехав и соскочив с лошади, всадник обратился к Румянцеву, в котором по генеральской шляпе еще издали признал главного военачальника.
- Адъютант его величества Фридриха Второго, - представился он. - Генерал Кноблох поручил мне просить ваше превосходительство прекратить огонь. Гарнизон крепости сдается на милость победителя.
Румянцев облегченно вздохнул. Хотя и уверен был в успехе штурма, а все ж лучше, когда без кровопролития. Штурм непременно обошелся бы ценой многих солдатских жизней, а солдаты нужны были ему для схватки с главным противником - генералом Платеном.
Осада города закончилась. В плен сдалось около двух тысяч человек. В качестве трофеев победителям достались пятнадцать знамен, семь пушек и много другого оружия и снаряжения.
Лишив неприятеля последней его опоры на коммуникациях к Штеттину и оставив за рекой Презанту достаточное количество войск на случай, если Платену вздумается силой пробиваться с транспортом продовольствия в осажденный Кольберг, Румянцев вернулся в свой лагерь. В тот же день вечером прибыл курьер главнокомандующего и передал Румянцеву пакет с сургучными печатями. Фельдмаршал приказывал снять осаду и уйти с корпусом на зимние квартиры.
Ордер главнокомандующего привел Румянцева в великую досаду. Ретироваться в такой момент, когда соотношение сил снова стало в пользу осадного корпуса? Нет, с его стороны это было бы просто глупо.
До глубокой ночи писал он рапорт о нецелесообразности снятия осады. Пытаясь как-то оправдать нежелание подчиниться приказу, он напомнил фельдмаршалу о рескрипте императрицы, требовавшей продолжения активных действий. Румянцев давал понять, что увод корпуса на зимние квартиры означает поражение, а за поражения еще никого никогда не хвалили…
"Фельдмаршал, конечно, вознегодует, - подумал Румянцев, подписывая рапорт, - но ничего, он человек добрый, долго дуться не станет".
4
Наступил ноябрь. Приближалась зима. Уже не дожди лили сверху, а валил настоящий снег. В солдатских палатках замерзала вода, и пить ее приходилось со льдом. Число больных резко увеличилось. Лазареты были забиты не столько ранеными, сколько простуженными, многие из которых находились в таком жару, что лекари не ручались за их жизнь.
Воевать зимой - такого еще не бывало. Генералы роптали, не оставляя надежды убедить упрямого командира увести войско на теплые квартиры. Но Румянцев никого не желал слушать. Осунувшийся, с сильным, давно уже не прекращавшимся насморком, он с утра до вечера разъезжал по позициям, заходил в лазареты, солдатские палатки, старался поднять у людей боевой дух.
- Когда же на штурм? - спрашивали его в полках.
- Терпение, хлопцы, терпение. Подождем, когда лед окрепнет, по льду обойдем неприятельский ретраншамент с флангов, разделаемся с принцем, а потом за саму крепость возьмемся.
Румянцев говорил о принце, а сам думал еще и о Платене. Эскадроны этого генерала, изрядно потрепанные, поредевшие наполовину, кружили где-то рядом, теша себя надеждой стремительным ударом очистить от русских кольбергскую дорогу и тем самым обеспечить доступ в осажденную крепость транспорту с продовольствием, идущему из Штеттина. Румянцев требовал от Берга, командовавшего русской кавалерией, наступательных действий, таких, какие предпринимал в его бригаде отряд Суворова. Не ждать неприятеля, самим искать его, искать и нападать - таков был смысл его приказов.
Вечером 3 ноября из главной квартиры армии неожиданно приехал генерал-лейтенант князь Голицын. Князь привез лимонов, два штофа водки из погребка фельдмаршала Бутурлина.
С подозрением косясь на гостинцы, выложенные на стол, Румянцев спросил:
- Приехал уговаривать снять осаду?
Голицын рассмеялся.
- Захотелось посмотреть, чем тут зятек занимается. Что касается снятия осады, - он сразу сделался серьезным, - я думаю, такое решение примешь и без моих уговоров, когда узнаешь, что прусский король отрядил на помощь Кольбергу еще один корпус под командованием генерала Шенкендорфа.
Румянцев, оставаясь внешне спокойным, налил из штофа полстакана, выпил, пососал ломтик лимона и только после этого заговорил:
- Откуда такие сведения?
- Сведения абсолютно точные, можешь в них не сомневаться.
Румянцев налил еще полстакана, но пить больше не стал.
- Пока Шенкендорф доберется до Померании, с Кольбергом будет покончено, - сказал он так, словно раздумывал вслух.
- Ты в этом уверен?
- Крепость вот-вот сломится, у принца кончилось продовольствие. По показаниям пленных, он готовится к ретираде.
Голицын тоже налил себе водки.
- А если принц удержится до прихода нового корпуса, что тогда? Не забывай, есть еще Платен. По нашим данным, он возвращается с огромным обозом.
- Я готов драться со всей прусской армией, но Кольберг будет мой! - резко сказал Румянцев. В глазах его выразилось такое упрямство, что Голицын понял; спорить с ним бесполезно.
Принесли чаю, и они стали ужинать. К разговору об осаде крепости больше не возвращались. Отпивая из своей чашки, Голицын украдкой поглядывал на Румянцева. Поведение зятя его забавляло. Своим упрямством он ему нравился. "Наверное, так и надо действовать, - думал он, - без твердости победы не добьешься…" Ему вспомнились анекдоты о пьяных забавах Румянцева в его еще не столь далекие холостяцкие годы. Худая слава ходила тогда за ним по пятам. Многие говорили, что доброго военачальника из него никогда не выйдет. А вот вышел-таки!
- Что тебе пишут из дома?
Голицын ехал сюда не только с надеждой заставить, его отказаться от осады. Весной, будучи в Москве, он гостил у сестры Екатерины Михайловны. Графиня показалась ему подавленной. И хоть она ни на что не жаловалась, он понял, отчего у нее такое настроение. Кто-то пустил сплетню, будто муж ее "путается" с дочкой канцлера Воронцова, выданной за графа Строганова. Направляясь в корпус, князь намеревался поговорить обо всем этом с зятем откровенно, по-мужски. Однако завести такой разговор у него сейчас не хватало духа. Да и стоило ли заводить? Стоило ли придавать значение каким-то сплетням?
- Я спрашиваю, как у тебя дома, как дети? - повторил свой вопрос князь, видя, что Румянцев его не слышит, занятый своими мыслями.
- Спасибо, все хорошо, все здоровы, - Румянцев вышел из-за стола и направился к койке. - Извини, я очень устал. Поговорим завтра.
Они ночевали в одной палатке. Между койками топилась железная печка, и спать было тепло.
Их разбудил полковник Салтыков, командовавший осадными батареями.
- Ваше сиятельство, проснитесь! - тормошил он Румянцева. - Неприятель оставил ретраншамент!
Чтобы собраться, Румянцеву понадобилось менее минуты.
- Говорите, ушел? - переспросил он, застегивая пуговицы.
- Так точно, ваше сиятельство! Перебежчик показывает: ушел берегом моря.
Голицын тоже стал одеваться, прислушиваясь к разговору. В слюдяное окошечко палатки брезжил рассвет. Наступило утро.
Румянцев приказал доставить перебежчика в палатку и сам допросил его. Это был унтер-офицер, высокий и худой: кожа да кости.
Перебежчик отвечал на вопросы спокойно, с уверенностью человека, хорошо знавшего обстановку.
После того как выпал снег, положение войск в крепости стало тяжелым: не было топлива, не хватало фуража, продовольствия. Лошадям давали в сутки только по полфунта соломы. Отчаявшись, принц Виртембергский решил вырваться из осажденного города через обширное плесо, которое соединяется с морем узким, но глубоким протоком. Он приказал построить на козлах мост, который установили в том месте, где было не так глубоко, и минувшей ночью провел через это сооружение пехоту. Конница переправилась вплавь. Уходя, принц приказал оставшемуся гарнизону держаться до конца и обещал скоро вернуться с транспортом провианта.
- Прикажете штурмовать крепость? - спросил полковник Салтыков. Ему не было и тридцати, он находился еще в таком возрасте, когда человек легко поддается возбуждению при мысли о предстоящем сражении. Глаза его горели, и, казалось, он делал над собой огромное усилие, чтобы стоять перед генералом спокойно.
- Со штурмом пока подождем, - помедлив, ответил Румянцев. - Сдается мне, сначала придется встретиться с принцем на чистом поле и, может быть, не с одним только принцем… Прикажите вызвать командиров бригад, - и Румянцев многозначительно подмигнул сидевшему в сторонке Голицыну: мол, видишь, как дела разворачиваются, не до зимних квартир теперь…