- Уверяю, господа, ничего опасного, - возражала Екатерина, подставляя белую в кружевах руку для поцелуя. - Все очень просто. И, уверяю, никакой боли. Я сделала такую же операцию сыну, и, надеюсь, господа, вы тоже не откажетесь. Мы подадим добрый пример всей Европе.
Наконец награды - поцелуя августейшей ручки - удостоились все, и толпа, блиставшая орденами, золотом и каменьями, направилась в зал, приготовленный для совещания.
- Ну что, господа, - начала совещание Екатерина с такой веселостью, словно предстоял разговор об очередном маскараде, а не о войне, - не боитесь турок?
- Нам ли, матушка, их бояться? - живо откликнулся Бестужев-Рюмин. - Мы их и при Анне Ивановне, царство ей небесное, бивали, а с вашим величеством и подавно побьем.
Докладчиком был граф Чернышев. Не касаясь сути конфликта, он сказал, что у военной коллегии сложилось мнение о намерении противника вторгнуться в Польшу, объединиться с конфедератами, а потом уже идти на Россию.
- Не верится, - усомнилась Екатерина. - В христианской стране турки не найдут поддержки, разве что в лице конфедератов.
- Мы тоже так думаем, - нашелся вице-президент. - Конфедераты всюду терпят поражения. Действия генерал-поручика Веймарна достойны похвалы. И все же, усматривая опасность со стороны турок, мы решили послать ему в подкрепление отряд бригадира Суворова.
- Это какого Суворова? Не сына ли того Суворова, который в военной комиссии значился?
- Точно так, сына Василия Ивановича.
- Добро, - согласилась с решением коллегии императрица. - Как я поняла, нападения турок надо ожидать прежде всего на Польшу?
- Не только. Поступило донесение графа Румянцева, в котором высказывается предположение о возможности вторжения неприятельских войск в Малороссию со стороны Крыма. Принимая во внимание сие сообщение, коллегия считает необходимым выставить против неприятеля два корпуса - один против его главных сил, другой для прикрытия действий первого корпуса.
Улыбка исчезла с лица императрицы, во взгляде выразилась напряженная мысль. Она что-то взвешивала в уме.
- Две армии… Выходит, и командующих надобно столько же. На ком остановим выбор?
- В империи вашего величества много достойных генералов, - приподнялся Бестужев-Рюмин, поправляя на себе фельдмаршальскую звезду.
Александр Голицын с усмешкой покосился на него: уж не себя ли хочет предложить эта развалина? Хотя бывший канцлер и носил чин фельдмаршала, пожалованный ему императрицей, он вряд ли ведал, с какой стороны заряжается ружье.
- Сей вопрос зело серьезный, - подал голос Никита Панин. - Прежде надобно учредить военный совет…
- Время тянуть? - резко, почти со злостью оборвал его Григорий Орлов. - Кому начальствовать армиями - решать государыне, матушке нашей, а не совету.
Сидевшие с ним рядом одобрительно зашушукались: прав граф, зачем тянуть волынку?.. Кто-то вспомнил о фельдмаршале Салтыкове. Вот кому возглавить главную армию! Умный, опытный полководец. В Семилетнюю под Кунесдорфом самого Фридриха победил.
- Граф Салтыков достойный генерал, - со сдерживаемым раздражением сказал Панин, - но он стар, да и здоровье у него… Тут надобен такой, чтобы и опыт имел, и еще не стар был бы.
- Тогда, может быть, Румянцева?
На какое-то время воцарилось молчание. Сказать что-либо против этого человека было трудно. Румянцев находился в расцвете сил. И опыта предостаточно. В Семилетней показал себя не хуже графа Салтыкова. Одно худо - крут характером, своеволен, высшим чинам почтения должного не отдает…
Екатерина уставилась на раскрасневшегося Панина. Ее несколько удивляла горячность первого министра. Можно было подумать, что в этом деле он имел личную заинтересованность.
- Я не против графа Румянцева, - нарушил молчание Панин, - однако считаю более удобным дать ему корпус прикрытия. Граф хорошо знает тамошние места, да и войска у него уже под руками.
- Что ж, быть посему, - сделала утвердительный жест императрица, обращаясь больше к Панину, чем к остальным. - А кого в первую армию?
Панин многозначительно промолчал. Григорий Орлов громко покашлял. Наконец-то до него дошло, к чему клонил первый министр: Панину хотелось видеть командующим главной армией своего братца Петра Ивановича. "Ого, этим Паниным дай только волю!.."
- Я так думаю, ваше величество, - решительно поднялся Орлов, - командующим первой армией быть князю Александру Михайловичу Голицыну.
Услышав свое имя, Голицын выпрямился и уставился на императрицу ни живой ни мертвый. Государыня тоже посмотрела на него.
- Подойдите ко мне, князь.
Голицын, еще не оправившийся от радостной неожиданности, нетвердыми шагами приблизился к ней, преклонил колено.
- Я рада лично объявить вам о своем решении. Поздравляю, и да благословит вас Бог!
Она коснулась губами его напудренного лба и разрешила вернуться на место.
Интерес к совещанию как-то сразу пропал. Главный вопрос - кому командовать армиями - был решен, а прочее представлялось не столь уж важным.
Уловив общее настроение, государыня объявила:
- На сегодня разговоров довольно. Учредим военный совет, тогда поговорим еще раз.
Глава II
Проба сил
1
План военной кампании писался в Петербурге генеральскими чинами, которые не очень-то хорошо представляли себе стратегическую обстановку в предполагаемых местах соприкосновения с противником. Упущений в нем оказалось так много, что Румянцев, получив сей документ, даже расстроился.
Главную слабость плана Румянцев видел в том, что "наступательной" армии ставилась ограниченная стратегическая цель - не допустить турок до соединения с польскими конфедератами. Действия этой армии по существу сводились к осаде крепости Хотин, что при большой протяженности, южных границ и отсутствии в этом районе необходимых коммуникационных линий было совершенно нецелесообразно. Кроме того, самостоятельные действия двух независимых армий могли привести к опасной разброске сил от Днестра до Дона, что исключило бы самую возможность взаимодействия войск. Пользуясь этим, турки могли легко вторгнуться в Малороссию через неохраняемые пространства, которые неминуемо образовались бы в результате несогласованных действий русских армий, ударить в тыл любой из этих армий. План не учитывал ни условий района боевых действий, ни особенностей методов ведения войны противником.
Изучив план, Румянцев решил ехать в Киев. Ему представлялось, что еще не поздно что-то поправить, пересмотреть, уточнить. Князь имел в придворном военном совете, не говоря уже о коллегии, большое влияние и при желании мог многого добиться.
Адъютант Петухов, как часто с ним бывало, завздыхал: на дворе пурга, дороги занесло, подождать бы немного… Но Румянцев ждать не стал.
- Выезжаем сей же час.
С тех пор как его назначили командующим, в нем пробудился прежний Румянцев - тот, что водил полки в атаку на Гросс-Егерсдорфском поле, геройски сражался под Кунесдорфом, одержал славную победу в Кольбергской операции. Он снова готов был по 10–12 часов не слезать с седла, работать сутками.
В Киев приехал в полночь. Голицын уже спал. Камердинер, хорошо знавший Румянцева как родственника своего хозяина, поместил его в теплой комнате, принес ужин. Но Румянцев хотел большего:
- Нельзя ли разбудить князя?
- Как можно, ваше сиятельство? - даже испугался камердинер. - Его сиятельство не позволяют себя беспокоить, пока не встанут-с сами.
Делать нечего, пришлось ложиться спать. Зато утром он не дал князю даже позавтракать, заставил закрыться с ним в кабинете, чтобы поговорить с глазу на глаз.
- Догадываюсь, о чем хочешь поговорить, - неодобрительно посмотрел на него князь. - Не одобряешь плана военного совета и готов представить собственный.
- Ты, как всегда, прав, - не стал хитрить Румянцев. - План мне действительно не нравится. Он составлен без учета опыта прошлой войны, без понятия обстановки.
- Гм, без понятия… - с усмешкой качнул головой князь.
- Насколько могу уразуметь, - жестко продолжал Румянцев, обожженный его усмешкой, - план составлен на основе предположения о вступлении турецко-татарской армии в Польшу для объединения с конфедератами?
Голицын подтвердил:
- Военная коллегия располагает сведениями, что турки намереваются идти через Хотин к Каменец-Подольску. Соединившись здесь с конфедератами, они затем двинутся в Польшу и уже оттуда через Киев и Смоленск вторгнутся в Россию.
Пришел черед усмехнуться Румянцеву:
- Когда-то ты поучал меня политике, а теперь, вижу, самого надо учить. Неужели ты и впрямь думаешь, что конфедераты дозволят своевольным туркам и татарам, склонным к грабежам и насилию, войти в их страну?
Голицын покраснел. Такого тона он не мог терпеть даже от родственника. Румянцев и сам понял, что его чуточку занесло, и продолжал более мягко:
- Допустим, вам удастся закрепиться на Днестре, взять Хотин. А что дальше? Хотин находится в стороне от главных коммуникаций турецкой армии. Наступление на Хотин не только не приведет к разъединению турецко-татарских войск, оное не обеспечит даже надежного прикрытия от неприятельского нашествия на русские границы.
Голицын смотрел на него почти враждебно.
- Что вы, собственно, предлагаете?
- Главные действия следует развернуть в направлении Очакова и Перекопа.
- И в чем же превосходство сего плана?
- Во многом.
Румянцев стал излагать свои соображения. Он говорил, что Очаков служит туркам не только крепостью, но и базой для флота. Господствуя на Черном море, турки имеют возможность морским путем, более коротким и удобным, чем сухопутный, через Очаков беспрепятственно снабжать свою армию продовольствием и снаряжением. Кроме того, район Очакова и Перекопа имеет важное стратегическое значение. Взятие этого района прервало бы связь турецкой армии на Украине с крымскими татарами. Обложив татар в Крыму, русские армии смогли бы тогда общими силами обрушиться против турецкой армии…
- Возможно, ты прав, - в раздумье промолвил Голицын, выслушав Румянцева, - и все же нам придется следовать плану, принятому военным советом.
- Но еще не поздно внести изменения!
- Каким образом?
- Тебе лучше знать.
Голицын нахмурился.
- План апробирован самой императрицей, и не будем больше об этом.
Он взялся за дверную ручку.
- Нас ждут в столовой. Надеюсь, не откажешься позавтракать?
В обратный путь Румянцев выехал в тот же день. Провожая, Голицын вспомнил о письме Екатерины Михайловны, которое прихватил с собой для него, будучи в Москве проездом. Румянцев сунул письмо в карман, молча пожал протянутую князем руку и так же молча влез в возок. У него не было желания говорить больше с шурином.
Час или два ехал в каком-то странном оцепенении - расслабившийся, завороженный тихим шуршанием полозьев да мягким перестуком лошадиных копыт. Потом, почувствовав, что лошади пошли шагом, покосился на задремавшего рядом адъютанта и полез в карман за письмом.
Перебравшись в Москву, жена писала ему чуть ли не каждую неделю и почти во всех письмах сетовала на неудобства раздельной жизни, денежные затруднения, просила дозволения вернуться в Глухов. Сегодняшнее письмо было таким же. Те же сетования. "Дом наш, - читал он, - это свеча с двух сторон горит. Трудно на два дома жить, везде расход… Сам, батюшка, рассуди, чем мне остается жить, а занимать скучно. Лучше в Глухове жить с ранговых деревень, а на здешние доходы дом бы построить, да я знаю, что ты не хочешь этого…"
"Разумеется, не хочу, - мысленно согласился с ней Румянцев, - и без того забот хватает".
"Что касается до детей, - читал он далее, - то я теперь спокойна, потому что нонеча взяла учителя в дом, который и в математике силен. Они же уже фортификацию и тригонометрию кончили, а теперь планы станут чертить, а ему я даю по 400 рублей в год…"
"Вот это хорошо, за это спасибо!" Румянцев спрятал письмо, успокоенный, втянул голову в воротник тулупа и по примеру своего адъютанта стал дремать.
Его разбудил толчок в бок. Открыв глаза, он увидел в дверце возка знакомое лицо дежурного генерала. Возок не двигался.
- Что случилось?
- Татары прорвались.
- Где?
- Между Днестром и крепостью Святой Елизаветы.
- Сколько?
- До десяти тысяч всадников.
- А что Исаков? Как он мог допустить?..
Генерал промолчал.
- Скачите к этому разине и прикажите поднять для преследования все легкие войска. Впрочем, - подумав, решил он, - сам поеду. Вместе поедем.
Окованные железом полозья возка снова зашуршали по снегу. Услышав о татарах, форейтор теперь уже не жалел лошадей.
2
Попытка первой армии овладеть Хотином, как это предусматривалось планом кампании, не удалась. Простояв у стен крепости несколько недель, Голицын вернул свои войска на исходные позиции за Днестр.
Между тем действия турок становились все более активными. Перейдя Дунай, они сосредоточились в урочище Рябая Могила, откуда двинулись дальше, к Бендерам. Вскоре турецкая конница появилась на берегу Днестра и даже сделала попытку переправиться через реку. У Румянцева теперь не оставалось ни малейшего сомнения в том, что турки намерены идти не к польским границам, а на Украину.
При сложившейся ситуации правильным решением могло быть одно - обеим русским армиям, не мешкая, сомкнуть фланги, установить между собой тесное взаимодействие. Румянцеву это было ясно так же, как и то, что в данной обстановке следует действовать быстро и решительно. Полагая, что это понятно и командующему первой армией, а князь Голицын не мог этого не понять, Румянцев с главными силами поспешил к Бугу с тем, чтобы, закрепившись на этом рубеже, остановить наступление визиря, не пускать его дальше, пока не подойдут главные силы Голицына.
Князь не стал сидеть в своем лагере, выступил тоже. Но логике вопреки он взял направление не к Бугу, а на Каменец-Подольск, к польской границе, то есть не на сближение с Румянцевым, а в противоположную сторону, предоставив последнему возможность одному решать отношения с визирем, армия которого, кстати, была вдесятеро больше румянцевской.
Возмущенный Румянцев направил князю резкое письмо. "Вы, - писал он, - впущаете вступать в наши границы, сберегая от нашествия токмо польские, и открываете дорогу по вашему отступлению к Каменцу, или к окружению себя, или, что он, в середине между нашими армиями став, удобность получит, может пресекти взаимное сообщение".
Голицын поспешил успокоить вспыльчивого шурина: дескать, свои действия он предпринимает исходя из решений военного совета и что марш к Каменец-Подольску предпринят для того только, чтобы… удержать войска Хотинского гарнизона от перехода за Днестр. Он заверил, что не намерен удаляться далеко и в случае необходимости сможет быстро вернуться назад.
Румянцев написал князю новое письмо, на этот раз более спокойное. Он старался убедить его, что переход Днестра выше Хотина не даст ему никаких преимуществ. "…Перейдя выше Хотина Днестр, найдете, может быть, вблизи оного корпус, который, авантажной позицией пользуясь, вас ежедневно амюзировать будет. Вреда, конечно, вам нанести не может, но время будет потеряно, тыл ваш станет открыт, переход труден, запасы съестные и военные, кои вы во множестве на сей стороне оставляете, подвергнутся опасности…"
И опять вежливый ответ, опять те же уверения в готовности главной армии оказать ему, Румянцеву, любое содействие, которое понадобится в противоборстве с неприятелем.
Румянцев успокоился, но, как потом оказалось, напрасно. Князь просто-напросто водил его за нос. Он и не думал оказывать ему содействия. Он отказался даже дать подкрепление, которое тот просил. Князю было просто не до него. Он снова осадил Хотин, намереваясь взять крепость если не силой, то голодом.
Убедившись, что соединения армий для генерального сражения не произойдет, Румянцев вернулся к прежней тактике - "теребить" противника силами легких войск, совершать глубокие рейды, угрожать его тылам, пугать возможностью нападения. Один отряд его действовал в направлении Дубоссар, другой - против крепости Бендеры. Запорожские казаки получили задание совершить рейд на Очаков. Об их походе рассказывали потом во всех войсках. Приблизившись к крепости, они дали решительный бой выступившему навстречу противнику, уложили на поле до двухсот турецких солдат, захватили восемь знамен. Остатки разбитого ими войска укрылись за стенами крепости и уже не решались на вылазки. Поиск на Очаков навел на Молдаванчи-пашу такой страх, что он спешно послал гонцов к султану с просьбой ускорить отправку подкреплений.
Голицын делал вид, что радуется успехам Румянцева. Писал поздравительные письма, "дружески советовал" ему идти на Рябую Могилу. Князь считал, что Румянцев может разгромить собравшегося там противника силами одной лишь своей конницы. "У Рябой Могилы, - вкрадчиво писал он, - неприятельского конного и пешего войска насчитывается не более сорока тысяч человек, а пушек только тридцать больших, да две чрезвычайной величины…" Он советовал не упустить случая покрыть себя славой победителя.
К великому огорчению князя, Румянцев не смог оценить его "мудрого" совета. Он отвечал, что уж если сам князь со своей многочисленной армией предпринять ничего не может, то посылка конницы к Рябой Могиле против сорокатысячного противника дело вовсе безрассудное.
Топтание русских армий на месте, отсутствие с их стороны победных реляций - все это вызывало в Петербурге глухое раздражение. Князь Голицын, как командующий главной армией, не оправдал возлагавшиеся на него надежды, и, желая поправить положение, императрица не придумала ничего другого, как сделать перестановки среди военных чинов: главная армия перешла под начальствование Румянцева, командующим второй армией стал генерал-аншеф граф Петр Панин. Что до князя Голицына, то он был отозван в Петербург.
Глава III
Екатерина
1
…Девять часов. Время приема докладов. Екатерина возвращается в спальню. Доклады сановников она обычно выслушивает здесь, в этой самой любимой комнате. Наиболее близких людей она принимает даже сидя за туалетным столиком, когда ей расчесывают волосы или творят над ней еще что-то, связанное с туалетом.
Сегодня первым на приеме обер-полицмейстер. Его доклад касается издателя журнала "Трутень" Николая Новикова. Зело дерзостный господин. Перо его что жало змеи. Все ему не нравится, все готов обругать.