- Как находите мое занятие? - показала государыня свои вышивки графу. Брюс, разглядывая на белом полотне ниточные цветочки, сказал, что он не очень-то разбирается в подобных занятиях, но цветочки, которые видит, ему нравятся. Государыня оставила вышивку и медленно прошлась по комнате. - Я позвала вас для того, чтобы еще раз поговорить о войне. Утром вы были несколько возбуждены и, мне показалось, сказали не все, что хотели сказать.
Соглашаясь, Брюс склонил голову.
- Говорите же. Ваш командир кроме людей и пушек желает иметь еще что-то?
- Граф Румянцев просит снабжать его постоянной информацией о направлениях политики вашего величества.
Губы императрицы надулись, выражая недоумение.
- Для чего?
- Чтобы вершить виктории, полководцу надо видеть не только поле боя.
- Насколько мне известно, наши генералы до сих пор неплохо обходились и без политики. Впрочем, - помедлив, снова надула губы Екатерина, - моя информация может лишь разочаровать графа. Никаких направлений в политике я не имею. Все это пустое. Политика основана на трех вещах: обстоятельство, догадка и случай.
- Прикажете передать это графу?
- Если этого ему мало, пусть обратится к моим министрам.
Екатерина еще раз прошлась по комнате и остановилась в двух шагах от стоявшего навытяжку генерала.
- А вы мне нравитесь, граф. В вас нет того дурацкого подобострастия, которым испорчено немало хороших людей. Румянцев должен быть доволен, имея таких генералов.
Брюс низко поклонился.
- Если у вас ничего более нет, у меня к вам просьба. - Екатерина сделала паузу и продолжала: - Передайте графу Петру Александровичу, что его государыня понимает, что такое справедливость, и умеет воздавать победителям то, чего они заслуживают.
Брюс поклонился еще раз.
- Прощайте, граф, будем ждать от вас добрых известий.
4
Когда Брюс приехал домой, жена была не одна: в гостиной сидел голубоглазый молодой человек богатырского телосложения.
- Граф Васильчиков, - представила гостя Прасковья Александровна. - Любимец нашего общества.
Молодой человек сделал в сторону хозяина изящный кивок головой, после чего стал шарить глазами по сторонам с видом человека, забывшего, куда положил шляпу.
- Нет, нет, я вас не выпущу, - поняла его намерение хозяйка, - вы должны остаться с нами на вечернюю трапезу.
- Благодарю вас, но мне пора, - смутился юный граф, - прошу извинить… Меня ждут.
Прасковья Александровна пожала плечиками:
- Мне очень жаль. Однако я провожу вас. - И она, взяв под руку, повела его к выходу.
Брюс ревниво посмотрел им вслед, поднял с оттоманки валявшуюся нетолстую книжицу и погрузился с нею в мягкое глубокое кресло. Книжица называлась "Всякая всячина". Ему не хотелось читать. Перелистывая ее, он прислушивался к шагам за дверью, ждал возвращения графини.
Брюс был женат на Прасковье Александровне уже пятнадцать лет. Он не мог жаловаться на свою судьбу. В семье царило полное согласие. Вот только с детьми не очень повезло. У них росла одна дочь, а ему хотелось иметь еще и сыновей. Впрочем, мечтать о сем было уже поздно. Супруга заканчивала четвертый десяток - в такие годы рожают редко.
Прасковья Александровна, проводив гостя, вернулась веселая, улыбающаяся.
- Почему такой мрачный? Чем-нибудь недоволен?
- Кто сей красавец? - в свою очередь спросил супруг.
- Я же говорила: граф Васильчиков. На него изволила обратить внимание государыня.
Брюс хмыкнул.
- Он еще мальчишка!
- Ну и что? Ты же вот приревновал меня к нему!
Супруга за словом в карман не лезла. Нет, дуться на нее совершенно невозможно. Смеется озорница. А впрочем, почему бы тому мальчишке в нее не влюбиться? Годы ничуть ее не состарили. Она, кажется, осталась такой же обаятельной, веселой, какой была в тот счастливый день, когда он предложил ей руку и сердце.
- Может быть, все-таки расскажешь, как тебя приняли при дворе? - подсела она к нему на подлокотник кресла.
Граф сообщил, что встреча с государыней не дала ему того, на что он надеялся.
- Наде было идти к ней с Никитой Паниным, а не с Голицыным, - сказала Прасковья Александровна, словно разговаривала с подростком, которого надо еще учить.
- Почему?
- Потому что он первый министр.
Супруг с ухмылкой возразил:
- Тогда бы уж лучше тащить самого Орлова.
- Время Орлова отходит.
Глаза графа расширились от удивления.
- Тебе диво? А для многих сие уже не тайна. Екатерина стала для него старовата, он блудничает с другими женщинами.
- И государыне об этом известно?
- Разумеется.
Граф покачал головой, не очень веря словам супруги.
- На обеде они были внимательны друг к другу.
- Ты государыню еще совсем, совсем не знаешь.
В комнате становилось сумрачно. Лакеи зажгли свечи, закрыли ставни, и как-то сразу стало уютней. Свечи, тишина располагали к неторопливой беседе. Брюс стал рассказывать жене, как он просил направить в армию подкрепление, которое свело бы на нет превосходство турок в живой силе.
- Государыня рада бы прибавить вам людей, да казна пуста, - заметила Прасковья Александровна.
- Неужели мы беднее турок?
- Может, и не беднее, только денег в казне нет. Утекли.
5
Граф Брюс вернулся в армию в начале марта, когда в местах ее расположения уже звенела весна с ее ручьями, гнездящимися птицами и непролазными дорогами. В шкатулке своей он вез рескрипт императрицы на имя главнокомандующего.
Несмотря на поздний час, он нашел Румянцева в главной квартире за писанием каких-то бумаг - исхудавшего, усталого.
- "Обряд службы", - сказал про бумаги Румянцев после того, как выпустили друг друга из объятий. - Наконец-то закончил. Но ты, смотрю, тоже с бумагами.
- Рескрипт ее величества. Вручен князем Голицыным в день моего отъезда из Петербурга.
- Князь… Быстро же он освоился, - промолвил Румянцев, ломая печать пакета. - Не я ли говорил, что стезя его не полками командовать, а придворным генералом быть.
Он передал вскрытый пакет Брюсу:
- Читай сам. У меня от букв уже в глазах рябит.
Брюс, приняв бумаги, стал читать:
"Ваши письма от 3 и 14 числа сего месяца я получила и сим ответствую, что первое в предприятие на Браил я признаю пользу главному вам предписанному предмету будущей кампании закрыть бендерскую осаду и не допустить неприятеля укрепиться в Молдавии или Валахии. Жаль, что не удалось схватить замок, через чего сделалась сия экспедиция не совсем удачна, но теперь Журжа взята, то не сомневаюсь, что сие вам подаст средств обратить в пользу на истребление неприятельской толпы… Более всего меня беспокоят трудности в заведении магазейна в покоренных землях. Бога ради употребите всевозможные способы, чтоб вам ни в чем недостатка не было, кажется, в Валахии несколько хлеба еще быть может, молдавцы же, когда из закрытых мест возвратились и в домах живут спокойно, а наши войска дисциплину содержат, то по крайней мере у них лошадей и волов можно взять для возки провианта…
Екатерина".
Кончив чтение, Брюс передал рескрипт Румянцеву. Тот долго молчал, вдумываясь в содержание услышанного.
- Они… там вообразили себе, - наконец тихо заговорил он, - что знают о неприятеле больше, чем мы, перед лицом его стоящие. Говорил им, что противник превосходит нас в несколько раз?
- Я имел честь доложить о сем самой государыне.
- И что же государыня?
- Ее величество приказали напомнить вашему сиятельству, что древние римляне не считали своих врагов - они их находили и побеждали.
Румянцев с горькой улыбкой покачал головой;
- Все ясно. Существенных подкреплений от Петербурга ждать не следует. Остается рассчитывать на то, что имеем.
Брюсу хотелось сказать, что, по его мнению, ссылка государыни на римлян только отговорка, что причина, препятствующая усилению армии, содержится в отсутствии средств. Однако этого он почему-то не сказал, а сказал другое:
- Ваш план в целом одобрен.
- Я это знаю.
Брюс покашлял в нерешительности.
- План ваш, несомненно, хорош. Но мне одно непонятно, Петр Александрович, почему уступаете славу завоевателя Бендер графу Панину? По плану в будущую кампанию мы должны вроде бы поменяться местами - вторая армия станет главной, наступательной, а наша, хотя и более сильная, должна помогать ей, прикрывать ее от главных сил противника.
Румянцев не спеша достал из стола карту и разложил ее на столе.
- Я ожидал этого вопроса. В моем плане есть расчет, который не все могут заметить. В представлении членов Петербургского военного совета победа над противником достигается через отнятие у него крепостей. А в сем ли ключ? Когда начинается война, вопрос, кто кого осилит, решается не под стенами крепостей, а в генеральных баталиях противоборствующих армий. Отдавая Бендеры на забаву второй армии - графу Панину хватит и этого орешка, - я развязываю себе руки для наступательных действий, имея целью разгромить основные силы неприятеля. Когда мы это сделаем, турецкие крепости потеряют прежнее свое значение.
- Выходит, героями основных событий будем все-таки мы?
- Героями - не героями, а баталии предстоят серьезные.
Брюс заметил, что в Петербурге весьма скептически относятся к его "Обряду службы".
- А я и не ожидал восторгов. - Румянцев убрал со стола карту, которой так и не воспользовался, и, как бы оправдываясь, сказал, что он не искал славу борзописца, а старался только воспроизвести то, что упущено уставами.
- В Петербурге говорят, что вы ломаете прежний порядок внутренней и полевой службы.
- В какой-то степени они правы. Я ввожу новый расчлененный боевой порядок.
Разъясняя, что это за порядок, Румянцев напомнил, что в свое время фельдмаршал Миних выстраивал армию в одно громоздкое каре, огражденное рогатками и обремененное обозами, - в каре, приспособленное для пассивной обороны. Теперь такого каре не будет. Войска будут строиться в несколько каре различной величины, между которыми займут место кавалеристы, а впереди и на флангах - егеря и артиллерия.
- А рогатки?
- Рогаток больше не будет. - Заметив на лице собеседника недоумение, Румянцев нетерпеливо поднялся. - Что такое рогатка? Символ обороны. Стратегия же наша строится на наступлении. Отказавшись от рогаток, мы избавляем тем самым пехоту от необходимости постоянно носить или возить с собой сей громоздкий груз, на сотни повозок сократим обозы, и те не станут больше загромождать боевой порядок, как бывало раньше. А главное, мы избавляем солдата от ложной надежды найти за рогаткой спасение от атакующего противника, отныне он может рассчитывать только на штык и пулю и к этому себя готовить.
Слушая Румянцева, Брюс вспомнил петербургские встречи с именитыми сановниками. Как же мелки были их суждения о войне, об армии по сравнению с тем, что он услышал сегодня от Румянцева! Поистине великий полководец. Он, Брюс, должен радоваться, что судьба породнила его с этим замечательным человеком, не только породнила, но и дозволила под его началом попытать военного счастья.
Брюс всегда уважал Румянцева, но сейчас он любил его больше, чем когда-либо.
Глава IV
Лавры достаются решительным
1
С наступлением весны армия Румянцева снялась с зимних квартир и двинулась на сближение с противником. Погода стояла неустойчивая: то солнце, то дождь. Дороги не просыхали. Грязь, вода. Сидеть бы в такую погоду в палатках да ждать, пока земля не затвердеет. Но ждать было нельзя. От лазутчиков приходили донесения о подозрительном оживлении татар и турок. Их конница рыскала в районах Бендер, Фальчи, урочища Рябая Могила, рвалась на север, угрожая коммуникациям корпуса фон Штофельна, действовавшего в Молдавии. Подняли голову и недобитые польские конфедераты. Промедление со стороны русской армии могло привести к перехвату противником инициативы, к такому развитию событий, исход которых трудно было предвидеть.
Армия шла тремя колоннами. Желая проверить, как выглядят войска на марше, Румянцев обгонял колонны, выбирал место у дороги и устраивал смотр.
Состояние войск не вызывало восторга. Правда, дисциплина, четкий строй, добрая выправка солдат свидетельствовали, что время зимней учебы не прошло даром. Однако некоторые батальоны оставались недоукомплектованными. Румянцев надеялся пополнить их за счет рекрутов, прибытие которых ожидалось еще зимой, но пронадеялся: пять тысяч человек, набранных в центральных российских губерниях, находились еще где-то в пути. Не радовало и состояние амуниции. Солдатская одежда порядком поизносилась, обувь тоже. Обещанные Петербургом обозы с новой амуницией еще не прибыли…
В одной из колонн солдаты шли с брусьями и жердями на плечах. Заметно уставшие, тащились кое-как. Ни ровности в рядах, ни дистанции между ротами. Не строй, а толпа.
Выехав на середину дороги, Румянцев остановил колонну. К нему тотчас подъехал молодой щеголеватый офицер:
- Подполковник князь Меньшиков.
- Что сие значит, князь? - строго спросил Румянцев.
Офицер решил, что главнокомандующий разгневался из-за нарушения солдатами строя, и стал жаловаться на трудности марша. Румянцев рассвирепел:
- Меня не интересуют трудности, испытываемые вашим высокородием. Я спрашиваю, почему солдаты превращены в носильщиков?
- Не хватает повозок, ваше сиятельство, - ни жив ни мертв отвечал князь.
- Разве не знаете приказа бросить рогатки?
Подполковник отвечал, что вступил в должность недавно и с сим ордером еще не успел ознакомиться. Румянцев вспомнил, что такого ордера он вообще не писал, о необходимости отказаться от рогаток говорил на военных советах и учениях. Князь Меньшиков, как новоприбывший офицер, этого, конечно, мог и не знать. А вообще-то должен был сориентироваться. Другие-то идут без рогаток!
Румянцев с трудом сдержал себя от новой вспышки гнева. Все-таки он, главнокомандующий, поспешил, назначив этого мальчишку командиром батальона. Не устоял перед просьбой графа Салтыкова. Старый фельдмаршал рекомендовал его как храброго офицера, уверял, что "по смышлености" зело похож на своего знаменитого деда. "Смышлен, а в таком простом деле споткнулся", - подумал Румянцев.
Он проехал вдоль колонны, выбрал место, откуда его могли видеть и слышать все, и громко заговорил:
- Солдаты! Вы тратите силы на эти брусья вместо того, чтобы сберечь силы для схватки с врагом. Не понадобятся они вам, если даже и донесете до места. Рогатки - суть обороны, а мы идем наступать. Не рогатки, а огонь и штык защита ваша!
По колонне пронесся одобрительный гул.
- Прикажите сбросить сей хлам на обочину, - сказал Румянцев Меньшикову и, тронув коня, направился на свой "наблюдательный пункт". Смотр войск продолжался.
Двенадцатого мая Румянцев, обогнав марширующие колонны, прибыл в Хотин. У ворот крепости его встретил комендант генерал-майор Вейсман. Доложив о состоянии гарнизона крепости, комендант пригласил главнокомандующего и его свиту на обед.
Вейсман был родом из Прибалтики, немец по национальности. Но он был не из тех немцев, которые с высокомерием смотрели на "русских Иванов". Он любил все русское, называл себя русским солдатом. Что касается служивших под его началом солдат, то они были уверены, что их генерал из самых коренных русских, только с "попорченной" фамилией. Уважали они своего генерала. Вейсман был прост и общителен, в боях за чужие спины не прятался.
Обед, устроенный Вейсманом, получился на славу. Немецкий шнапс, русская водка, молдавские вина, дичь, фрукты - все было на столе.
Когда было испито несколько тостов и за столом установился негромкий, но устойчивый хмельной шумок, Вейсман как бы между прочим спросил главнокомандующего, каких приказов следует ожидать ему от его сиятельства в связи с выступлением армии. Румянцев понимающе улыбнулся:
- Приказы будут даны после получения нами новых сведений о противнике от господина Штофельна. Пока же, - Румянцев помедлил, хитровато посмотрев на Вейсмана, - могу известить об одном: комендантом Хотинского гарнизона назначается полковник Азовского полка господин Шталь. Вашему превосходительству придется перейти в армию, поближе к горячему делу.
Румянцев попросил холодной воды, которую не догадались поставить на стол, выпил почти полный бокал, после чего, поблагодарив хлебосольного хозяина за обед, изъявил желание отдохнуть.
- Вашему сиятельству подготовлен лучший дом в крепости, - сказал комендант. - Если дозволите, я провожу вас.
И он суетливо принялся отодвигать стулья, освобождая дорогу высокочтимому гостю.
После званого обеда Вейсман долго мучился догадками: к какому такому горячему делу желает пристроить его главнокомандующий? Назначит командиром бригады? Или, быть может, его сиятельству угодно держать его, Вейсмана, при себе дежурным генералом?
На следующий день он направился к главнокомандующему за ордером о передаче гарнизона крепости новому коменданту. Однако Румянцев его не принял. Он вообще никого не принимал. Адъютант объяснил, что его сиятельство занят и что, если господин комендант ему понадобится, за ним пошлют человека.
Вейсману пришлось ждать вызова три дня. Его вызвали на военный совет вместе с другими генералами.
Военный совет проходил в помещении, отведенном под канцелярию главнокомандующего. Румянцев выглядел свежим, отоспавшимся.
- Господа генералы, - сказал он, как только собравшиеся расселись по местам, - я созвал вас ознакомиться с расписанием по войскам и обсудить образ дальнейших действий.
По новому расписанию армия делилась на три дивизии, не считая корпуса генерал-поручика Эссена, действовавшего в Польше. В первую дивизию под командованием генерала Олица зачислялись восемь полков пехоты, батальон гренадер и батальон егерей. Под начало генерала Племянникова, командовавшего второй дивизией, выделялось пять пехотных полков, четыре батальона гренадер. Состав третьей дивизии, вверенной генералу Брюсу: четыре пехотных полка и столько же батальонов гренадер. Вейсман назначался командиром бригады в дивизию Племянникова.
Расписание по дивизиям и бригадам читал генерал-квартирмейстер Боур. Умный и вместе с тем скромный военачальник. Его знал и высоко ценил сам прусский король Фридрих II, у которого во время Семилетней войны служил в чине генерал-майора. Направляя его на должность генерал-квартирмейстера, военная коллегия рассчитывала тем самым внедрить в штабную работу армии "немецкую аккуратность", свойственную штабам прусских войск. Однако Румянцев имел на сей счет другие виды, которые до поры до времени никому не выдавал.
Пока читалось расписание, из приемной передали пакет за печатями второй армии. Румянцев извлек из него два исписанных листка, бегло пробежал их глазами, положил на стол и продолжал внимательно слушать доклад. Когда же Боур кончил, объявил:
- Двенадцатого мая вторая армия вышла из Елисаветграда и двинулась к Бугу. Это обязывает нас ускорить поход на Рябую Могилу. От быстроты наших действий зависит успех всей кампании.
Олиц поднял руку, прося к себе внимания: