– Катитесь к черту, мадам! – левой рукой он обнял ее, приподнял и поцеловал в губы, сминая их почти до боли, а когда ее глаза закрылись, уронил ее. – Ради Бога! Нравится ли мне убивать? Что я вам, чертов трофей на вонючую стену? Я собираюсь напиться, мадам, в какой-нибудь кишащей клопами лачуге на окраине этого проклятого Богом городишка в компании шлюхи – по крайней мере, она не задает вопросов! Спокойной ночи!
– Нет! – она снова вцепилась в него.
– Чего вам надо? Хотите сберечь мои деньги? – он говорил жестко, пытаясь причинить боль этой самой восхитительной женщине, какую только можно представить.
– Нет, – она покачала головой. – Я прошу вас, капитан, спасти меня от полковника Леру, – в голосе ее была горечь. Как будто стыдясь поцелуя, она повернулась и пошла прочь.
– Вы – что?
Она повернула за угол, не замедлив шага. Ей снова удалось его удивить, но теперь это была не игра. Он двинулся следом. Маркиза стояла у телескопа и глядела сквозь решетку. Шарп поставил винтовку к стене и подошел ближе.
– Так что?
– Я боюсь его, – она не повернула головы.
– Почему?
– Он меня убьет.
Повисла тишина. Шарпу показалось, что перед ним разверзлась пропасть, а он висит на краю, из последних сил цепляясь за острые, как бритва, камни. Одно неверное движение – и все будет потеряно. Они были наедине в темноте ночи, под самой крышей. На ее спине, между лопаток, лежала тень, и ему вдруг показалось, что в мире нет ничего более таинственного и пугающего, чем эта прекрасная женщина.
– Он вас убьет?
– Да.
Он поднял правую руку и осторожно дотронулся до ее лопатки, очень нежно, как будто туда упал завиток ее золотых волос, провел пальцем вниз, по ее горячей сухой коже. Она не двигалась.
– Зачем ему вас убивать?
Палец скользил по позвонкам, но она не реагировала, он опустил на ее спину всю руку и начал медленно поглаживать, поднимаясь к шее. Она не шевелилась.
– Перестань называть меня "мадам".
– Зачем ему тебя убивать, мадам?
Его пальцы поднялись до самого верха ее шеи, почувствовали завитки ее волос, выбившихся из-под серебряного гребня. Он медленно двинул руку направо, проводя пальцами по изгибу шеи. Она повернулась, и он, как будто боясь сломать что-то очень хрупкое, чуть отвел руку. Она замерла и, дождавшись, пока рука снова ляжет на ее кожу, подняла голову:
– Друзья звали тебя Дик?
Он усмехнулся:
– В детстве. Не очень долго, – ему было трудно не дать руке задрожать. Он ждал, когда она снова заговорит, зная, что этот неожиданный вопрос вызван напряженной работой мысли. Казалось, она забыла о его руке, но он знал, что это не так: сердце все так же гулко билось в груди. Ее ресницы взлетели:
– Я боюсь Леру.
Его ладонь легла на ее шею, пальцы спустились на спину, но она как будто не замечала этого.
– Почему?
Она обвела рукой балкон:
– Знаешь, что это?
Он пожал плечами:
– Балкон?
Она замолчала. Рука его чуть касалась ее шеи, он видел, как движутся тени, когда она дышит: пожалуй, сейчас он мог бы даже услышать, как бьется его собственное сердце. Она облизнула губы:
– Балкон, но не совсем обычный. Отсюда можно видеть очень далеко, он для того и был построен, – ее глаза, серьезные и настойчивые, встретились с его глазами. Она говорила очень просто, короткими предложениями, как с ребенком. Это еще одна женщина, думал Шарп, продолжая гладить ее шею, еще одна женщина, а они меняются, как вода. Но что-то в ее тоне убеждало: сейчас она не играет. Если и существовала настоящая маркиза, она была здесь. – Отсюда можно видеть реки, дороги – в этом цель. Прапрадед моего мужа следил за женой не только во дворце: он хотел видеть ее и на верховых прогулках, поэтому построил себе такую смотровую вышку. Для Испании это совершенно обычное дело, и решетка здесь не случайно: снаружи никто не сможет увидеть, что творится внутри, мистер Шарп, а мы видим все, что происходит снаружи. Это не просто балкон: балкон по-испански balcon, а это называется по-другому. Знаешь, как?
Рука Шарпа застыла. Он не знал, но догадался: слово почти застряло у него в горле, но он заставил себя произнести его:
– Mirador?
Она кивнула:
– El Mirador. Эль-Мирадор, наблюдательный пост, – она взглянула ему в лицо, почувствовав дрожь щеки со шрамом. В глазах его плескалась темнота. Она вопросительно подняла бровь: – Ты ведь знаешь, что это значит?
Он не мог говорить, с трудом дышал, рука его скользнула по ее спине, зацепившись кончиками пальцев за позвоночник. Ветер шелестел листьями.
Она чуть нахмурилась:
– Точно знаешь?
– Да, я знаю.
Она закрыла глаза и вздохнула, он притянул ее к своей груди. Ее волосы пощекотали ему подбородок, лицо спряталось в складках мундира, голос стал умоляющим:
– Никто не должен знать, Ричард, никто. Никому не говори, даже генералу! Никто не должен узнать! Обещаешь?
– Обещаю, – он прижал ее крепче, не в силах поверить счастью.
– Я боюсь.
– Поэтому ты меня позвала?
– Да. Но я не знала, могу ли тебе доверять.
– Можешь.
Она подняла голову, глаза подозрительно заблестели:
– Я боюсь его, Ричард. Он делает с людьми ужасные вещи. Я не знала об этом! Никогда не представляла, что будет так.
– Я знаю, – он нагнулся и поцеловал ее. Ее руки вдруг обняли его, она прижалась к нему и начала яростно целовать, как будто пытаясь забрать всю его силу себе. Шарп обхватил ее руками. Он подумал о том, что враг может сделать с этой чудесной женщиной с золотыми волосами, и отругал себя за то, что не доверял ей. Теперь он понимал, что она куда храбрее его, что ее одинокая жизнь в огромном Palacio в окружении врагов куда опаснее, а возможная смерть – куда ужаснее. Эль-Мирадор!
Его рука прижалась к ее спине, почувствовала через кружево край платья, крючки, пальцы прошли между ними, почувствовали кожу. Потом нижний крючок оказался зажат между пальцами, более привычными к взведению курка. Крючок выскользнул из петли, рука двинулась ко второму, снова нажала, и она спрятала лицо у него на груди. Он не мог поверить: вот он, Ричард Шарп, стоит на мирадоре, наблюдательном посту, с этой женщиной, его рука расстегивает последний крючок, и вот металл тихонько скрипит... Она вдруг вся сжалась. Он замер.
Она взглянула на него, ее глаза скользили по его лицу, пытаясь найти подтверждение, что этот человек может уберечь ее от длинного клинка Леру. На лице появилась робкая улыбка:
– Зови меня Елена.
– Елена? – крючок, наконец, выскользнул из петли, платье распалось пополам, его рука легла на изгиб ее спины. Кожа ее была гладкой, как шелк.
Улыбка тут же пропала, уступив место резкости:
– Отпусти меня! – это прозвучало громко и четко, как команда. – Отпусти!
Каким же дураком он был! Она искала защиты, а не удовольствия, и он оскорбил ее своими действиями, воображая невесть что! Он отпустил ее, убрал руки, она отшатнулась. Но тут лицо ее снова изменилось: она расхохоталась, увидев его смятение: она всего лишь хотела, чтобы он дал легкому, как пух, платью упасть на пол. Под платьем она была полностью обнажена. Переступив через ткань, она прошептала:
– Прости, Ричард.
Он обнял ее, прижал обнаженное тело к мундиру, перевязи, подсумку и, глядя на темную громаду Сан-Винсенте, поклялся, что враг никогда не доберется до нее, пока он дышит, а рука его может поднять тяжелый клинок. Она обхватила его ногу своей, подтянулась и поцеловала его – и он забыл обо всем. Рота, Тереза – все унеслось прочь в водовороте, созданном этой секундой, этой клятвой, этой женщиной, одиноко ведущей свою собственную войну с его врагами.
Она опустилась на пол и взяла его за руку, лицо ее было спокойно и невинно:
– Иди сюда.
И он послушно погрузился в опустившуюся на Саламанку ночь.
Часть вторая
24 июня, среда – 8 июля, среда
Глава 10
Шарп раздраженно наблюдал за продвижением работ по строительству траншеи, которую копали в овраге: он знал, что, когда она достигнет воображаемой линии, соединяющей Сан-Винсенте и Сан-Каэтано, будет назначено время второй атаки. Она вряд ли будет столь же неудачной, как первая: подвоз боеприпасов для осадных орудий возобновился, телеги, загруженные большими ядрами, одна за другой переправлялись через брод Сан-Марта и исчезали в городе. Пушки палили непрерывно, молотя по оборонительным укреплениям. Чтобы сделать обстрел еще более неприятным для французов, артиллеристы нагревали каждое ядро докрасна, и при попадании в деревянные перекрытия монастыря возникали пожары, с которыми французы безуспешно пытались бороться.
Четыре ночи подряд Шарп наблюдал за бомбардировкой с "мирадора": алые светящиеся шары один за другим прорезали тьму и обрушивались на форты. Старое высохшее дерево загоралось тут и там, его спешно тушили, но новые выстрелы порождали новые пожары; лишь под утро обороняющиеся получали пару часов передышки. Иногда Шарпу казалось, что в фортах уже не могло остаться живых: над пустошью то и дело пролетали ядра, над головой висели дымные следы от снарядов гаубиц, извергавших гром и пламя, с реки доносился треск винтовок. Каждое утро приносило все новые разрушения, все больше становилось разбитых, бесполезных пушек в незащищенных теперь амбразурах. Веллингтон спешил: он хотел поскорее взять форты и идти на север, в погоню за Мармоном.
Шарп понимал: когда форты падут, он тоже отправится на север: легкая рота присоединится к своему батальону, а сам он навсегда оставит Саламанку, маркизу, Эль-Мирадора. Он дорожил каждой секундой, приближавшей траншею к завершению. По утрам он покидал Palacio, уходя по тайной лестнице, ведущей в переулок за конюшней, и возвращался днем, когда тишину полуденной сиесты над Саламанкой нарушала только орудийная канонада.
Легкая рота сгорала от любопытства, особенно Патрик Харпер, но Шарп ни о чем не распространялся, и им оставалось только гадать, где их капитан проводит дни и ночи. Когда он вернулся в расположение роты после первой из таких ночей, он был чист, как только что из ванны, а мундир почищен, заштопан и отутюжен – но опять-таки никаких объяснений. По утрам он гонял роту строевым шагом за черту города, тренируя разнообразные способы ведения перестрелок, жестко муштровал, не давая раскиснуть в тепле города, после обеда же распускал и, соблюдая осторожность, отправлялся к маленькой двери возле конюшни. Лестница за ней вела на верхний, самый уединенный этаж, куда имели доступ только доверенные слуги маркизы и где Шарп, к собственному удивлению, с каждым днем все глубже погружался в пучину своего страстного увлечения.
Он больше не боялся: теперь не было маркизы, только Эль-Мирадор, безупречная женщина, рассказы которой он жадно слушал. Она рассказывала о своей жизни, о ненавистной революции, о горечи утраты родителей:
– Они даже не были французами, но их все равно увели и убили. Мерзавцы!
Из этих рассказов Шарп вывел ее возраст: когда толпа схватила родителей, ей было десять, так что теперь – двадцать восемь, и все прошедшее время она изучала сильные и слабые места тех, кто причинил ей боль. Она рассказывала также о политике, о честолюбивых замыслах, даже показывала письма из Германии, где говорилось о новой громадной армии, которую Наполеон нацелил на Россию. Ей приходили сообщения из-за Атлантического океана о неминуемом вторжении американцев в Канаду, и Шарпу, сидевшему рядом с ней на "мирадоре", казалось, что весь мир охвачен огнем и грохотом пушек, как форты внизу.
Чаще всего Елена говорила о Леру, о его жестокости: она боялась, что он может сбежать.
Шарп ухмылялся:
– Ему никуда не деться.
– Почему?
Он обводил пустошь рукой:
– Он окружен. Через оцепление даже крыса не проскочит!
В этом он был уверен: стрелковые части окружали осажденные форты слишком плотным и широким кольцом, чтобы Леру мог выбраться. Леру, как и говорил Хоган, попытается скрыться в суматохе атаки. Задачей Шарпа было уследить за этим и распознать высокого француза среди пленных или убитых.
Елена пожала плечами:
– Но он же может изменить внешность!
– Я знаю. Но ему не скрыть роста. Кроме того, у него есть слабость.
– Слабость? – она была удивлена.
– Палаш, – улыбнулся Шарп, осознавая свою правоту. – Он не оставит палаш, это часть его самого. Если увижу высокого человека с таким клинком, даже одетого в мундир британского генерала, буду уверен: это он.
– Весьма самоуверенно.
– Но я же уверен в себе, – он пригубил прохладного белого вина и подумал, что обладать таким оружием – настоящее счастье. Клигентальский клинок будет принадлежать ему уже через неделю, но с потерей этой замечательной женщины придется смириться.
Об этой потере даже нельзя рассказать, хотя бывали моменты, когда ему хотелось кричать о радости обладания Еленой с самого высокого балкона.
– Шарп! Вот вы где, мошенник! Стойте! – ему махал появившийся из аркады на площади лорд Спирс: он медленно прогуливался, зевая в лучах рассветного солнца, но появление Шарпа прервало променад. – Боже, Ричард! Вы почти похожи на человека! Что это вы с собой сделали?
– Всего лишь почистил мундир.
– "Всего лишь почистил мундир", – передразнил лорд Спирс, обходя вокруг стрелка и пристально вглядываясь в его одежду. – Не иначе, сунул сапоги под чью-то кровать, а? Господи Иисусе, Ричард, я же такие грешки за милю чую! Кто она?
– Никто, – смущенно улыбнулся Шарп.
– И вы в чертовски хорошем настроении для раннего утра. Так кто же она?
– Говорю же, никто. Вы ранняя пташка.
– Ранняя? Да я, черт возьми, даже не добрался до постели! Опять играл в эти чертовы карты, проиграл какому-то унылому скупердяю все свои земли в Ирландии.
– Честно?
Спирс расхохотался:
– Честно. Знаю, это совсем не весело, но – Бога ради! Мама, конечно, расстроится. Прости меня, мамочка.
– Что-нибудь еще осталось?
– Семейный особняк. Несколько акров земли в Хартфордшире[65]. Конь. Сабля. Титул, – он снова расхохотался, потом приобнял Шарпа здоровой рукой и повел его через площадь. Голос его стал серьезным, почти умоляющим: – Так с кем вы были? Точно же не в одиночестве! Вчера вас не было на квартире, и ваш страхолюдный сержант был не в курсе, где вас искать. Так где?
– Гулял.
– Думаете, в роду Спирсов все дураки? Думаете, мы, Спирсы, ничего не понимаем? И не испытываем симпатии к приятелю-грешнику? – он вдруг остановился, выпростал руку и щелкнул пальцами: – Елена! Мерзавец этакий! Так вы были с Еленой!
– Не будьте смешным!
– Смешным? Нисколько. Она даже не появилась на этом своем приеме, сказалась больной, и с тех пор ее никто не видел – как и вас. Боже! Вот счастливец! Признавайтесь!
– Это неправда, – даже для самого Шарпа эти слова прозвучали фальшиво.
– Правда-правда, – восторженно ухмыльнулся Спирс. – А если нет, то с кем вы были?
– Говорю же, ни с кем.
Спирс вдохнул побольше воздуха и заорал на всю площадь:
– Доброе утро, Саламанка! У меня есть для вас объявление! – он ухмыльнулся Шарпу: – Я сейчас это скажу, Ричард, если вы не признаетесь! – и снова набрал воздуха в легкие.
Шарп прервал его:
– Долорес.
– Долорес? – улыбка Спирса стала еще шире.
– Дочь сапожника. Обожает стрелков.
Спирс расхохотался:
– И не говорите! Долорес, дочь сапожника? Познакомите меня?
– Она скромница.
– О! Скромница! Как же вы тогда, черт возьми, познакомились?
– Я помог ей на улице.
– Разумеется! – вид Спирса выражал полнейшее недоверие. – Вы, конечно, шли кормить бездомных собак или помогать сиротам, да? И попутно помогли ей. Поскользнулась на брусчатке, точно?
– Не смейтесь. У нее всего одна здоровая нога: какой-то мерзавец отрубил пару дюймов ступни.
– Одноногая дочь сапожника? Без сомнения, это сэкономит ему немного денег. Вы лжец, Ричард Шарп.
– Могу поклясться.
Спирс снова завопил:
– Ричард Шарп переспал с Долорес, колченогой дочерью сапожника! – он громогласно расхохотался собственной шутке и шутливо поклонился изумленным рабочим, разбиравшим баррикады, оставшиеся от вчерашнего боя быков. Снова обняв Шарпа, Спирс понизил голос: – Как там маркиза?
– Почем мне знать? Я ее не видел с нашего пикника на Сан-Кристобале.
– Ричард, Ричард! Вы слишком умны для меня. Хотел бы я, чтобы вы признались: даже если это неправда, скандал получился бы чудесный.
– Не вижу, что вам мешает пустить такой слух.
– Верно, но мне же никто не поверит, – вздохнул Спирс и вдруг посерьезнел. – Можно задать еще один вопрос?
– Валяйте.
– Вы слыхали когда-нибудь об Эль-Мирадоре?
– Об Эль-Мирадоре? – Шарп даже остановился от удивления.
Спирс тоже притормозил:
– Слыхали, значит?
– Только имя, – Шарп надеялся, что не выдал себя.
– Имя? В какой связи?
Шарп задумался, что ответить: в голову ему пришло, что это могло быть проверкой, которую ему устраивает маркиза, чтобы узнать, можно ли ему доверять. Он вспомнил об окружавшем ее, но казавшемся теперь таким далеким налете таинственности и пожал плечами:
– Ни в какой. Это один из лидеров герильи?
– Как Эль-Эмпесинадо[66]? – Спирс покачал головой: – Нет, он не партизан, а шпион. Здесь, в Саламанке.
– Наш или их?
– Наш, – Спирс покусал губу, потом резко повернулся к Шарпу: – Думате! Пытайтесь вспомнить! Где вы о нем слышали?
Шарп, обескураженный поначалу его внезапной яростью, приободрился:
– Помните майора Керси? Кажется, он упоминал это имя, но не помню, зачем. Года два назад.
Спирс выругался. Керси, как и он сам, был офицером Исследовательской службы, но он был мертв, погиб на укреплениях Альмейды, когда Шарп взорвал пороховой склад.
– А вы сами как о нем узнали? – перешел в атаку Шарп.
Спирс пожал плечами:
– Слушаю сплетни – я же разведчик.
– Почему это стало так важно именно сейчас?
– Не так уж и важно, но мне хотелось бы знать, – рука на перевязи дернулась. – Когда вылечусь, вернусь к работе, и мне понадобятся друзья повсюду.
Шарп медленно пошел прочь:
– Только не в Саламанке. Французы ушли.
Спирс пристроился рядом:
– Да, сейчас их здесь нет. Но нам надо сперва победить Мармона, иначе придется вернуться в Португалию поджав хвосты, – он поглядел на Шарпа. – Если что-нибудь услышите, дайте мне знать.
– Об Эль-Мирадоре?
– Да.
– Почему бы не спросить Хогана?
Спирс зевнул:
– Может, и спрошу. Потом.