Поскольку отряд разросся, возникла необходимость разделить его на части для удобства командования. Во главе сотен встали Курбан Дарваза, Байсункар и Аяр, молчаливый сорокалетний человек, большой, судя по всему, мастер военного дела, бывший у Курбана помощником. Присоединясь к эмирам, сотники составляли вместе с ними военный совет, на котором обсуждались планы на ближайшее будущее и детали предстоящих операций. Все далеко идущие, принципиальные планы Тимур и Хуссейн доверяли только друг другу.
Роль своеобразного секретаря играл Садвакас, молодой тонкошеий персиянин, единственный из отряда Хуссейна, кому удалось выжить в кровавых перипетиях последних месяцев. При дворе Хуссейна в Балхе он был то ли носителем опахала, то ли еще кем-то в этом роде. То есть человеком в высшей степени изнеженным и тонкокостным. Очень было удивительно, что остался в живых именно он. Хуссейн испытывал к нему огромное доверие и ни на чем не основанную приязнь. Может быть, только на том, что Садвакас был единственным из выживших. Но достаточное ли это доказательство преданности? Такой вопрос задавал себе Тимур. Себе, но не названому брату, ибо понимал, что вопросом этим он его глубоко обидит.
Жизнь настала веселая и разнообразная. Чуть ли не каждый день совершалось какое-нибудь геройство или приключение. То попадется команда чагатайских мытарей и останется висеть на старой чинаре рядом с дорогой. То купеческий караван попадет в их засаду, и караван-баши придется расстаться с самой ценной частью товара, чтобы не расстаться с еще более ценным – жизнью.
– Я забираю у вас только то, что вы все равно отдали бы Ильяс-Ходже, – говорил Тимур убитым горем предводителям караванов.
– Ильяс-Ходжа все равно возьмет свое из того, что осталось, – осторожно и горестно возражал купец.
– Ну тогда пусть он тебя защитит. Согласись, это бесчестно – брать деньги, обещая взамен защиту, и не выполнять обещаний.
Купец молчал, не решаясь возражать и тихо радуясь про себя, что этот разбойник столь выгодно отличается от других. И жизнь дарует, и половину товара. Таким образом, Тимуру, как ни странно, удавалось добиваться своего. Несмотря на то что они с Хуссейном, как ни крути, занимались самым натуральным грабежом, среди торговцев о них сложилась слава людей великодушных и благородных, чуть ли не бескорыстных. А об Ильяс-Ходже ходили разговоры, что он правитель никудышный и, несмотря на все свои тысячи всадников, не способен навести порядок в стране.
Царевич не мог всего этого не знать, и, понятное дело, им овладевало все большее и большее бешенство. Итак, этот Тимур, о смерти которого ему уже неоднократно докладывали, не только жив и здоров, но и способен вредить ему, наследнику чагатайского престола и наместнику Мавераннахра! Надобно было положить этому конец. Ильяс-Ходжа стал готовить специальное войско для похода на юг, за реку Аму, для поимки мятежных эмиров. Но сам царевич не мог оставить Самарканд на сколько-нибудь длительное время. Город казался ему ненадежным, скрытая враждебность с годами не утихала, город не хотел примириться со своим правителем, а правитель не оставлял усилий для того, чтобы его окончательно покорить.
Проезжая по неприветливым улицам в окружении бесчисленной свиты, одной рукой держа повод, другой опираясь на бедро, покрытое драгоценной тканью ширазского халата, холодным взглядом прищуренных глаз рассматривал стены, башни, минареты и караван-сараи ненавидимый городом царевич.
Городская чернь валилась на колени и касалась лбом горячей дорожной пыли. Но в этой угодливости Ильяс-Ходжа не чувствовал истинной покорности. Кто знает, может быть, у каждого водоноса, трепальщика хлопка или погонщика верблюдов в рукаве шевелится кинжал?
Успехи неистребимых братьев там, на юге, давали этой швали лишнюю надежду на скорую перемену их судьбы, их надо изловить и повесить на городских воротах.
Проныли муэдзины на многочисленных минаретах города. Правоверные с истовостью совершили все, что им следовало совершить в этот час. Ильяс-Ходже и в этой религиозной истовости виделся дух непримиримости. Даже молясь, они сопротивляются.
Явились с докладом высшие городские чиновники.
Ильяс-Ходжа сидел на широком деревянном помосте, покрытом ковром. Два опахала бесшумно парили над ним. За спиной стоял наготове слуга с серебряным кумганом на тот случай, если царевич захочет кумыса.
У ног царевича примостился писец, свиток разложен, бронзовая чернильница открыта, всем своим видом он как бы говорил: дайте мне поскорее что-нибудь записать.
Царевич мрачно оглядел стоящих перед ним седобородых старцев в белых и зеленых чалмах. В руках у всех четки, а в глазах тоска. Они по опыту знали, что ничего хорошего от внезапного появления царевича ждать не приходится.
– Казначей, – тихо сказал Ильяс-Ходжа, не глядя на казначея.
Выяснилось, что казна находится в том же положении, в котором находилась и месяц назад. Слишком медленно поступают налоги. Многие сборщики так и не вернулись.
– Почему?
Оказалось, что их отлавливают и убивают, отбирая перед этим, естественно, деньги.
– Верховный смотритель дорог и мостов.
Здесь дела обстояли примерно так же, как и в казначействе. Старые мосты, те, что построены во времена прошлого царствования, несут службу исправно, равно как и дороги, но возведение новых весьма и весьма затруднено.
– В чем затруднение?
– Разбойники. Строители отказываются выходить за городские стены и ночевать в степи, а без этого разве можно что-нибудь построить?
Ильяс-Ходжа потеребил свою бородку.
– Верховный мераб скажет нам, что его арыки и колодцы приходят в запустение, потому что разбойники наводнили страну и убивают всякого, кто попытается почистить колодец или расширить арык, да?
Красноносый смотритель всех водных устройств государства печально развел руками.
"Изображает, что печален, а в глубине души радуется", – со злостью подумал царевич.
Необходимость решительной охоты на разбойничьих эмиров стала более чем очевидной.
Люди для этого дела есть, но нужен человек. Нужен тот, кто мог бы эту охоту возглавить. Царевич мысленно перебрал всех своих военачальников. Что-то подсказывало ему, что высланное против эмиров войско должен возглавить человек, имеющий по отношению к ним личную злость. Только такой охотник сможет довести дело до конца.
Только Баскумча. Бывший сотник, а ныне тысячник Баскумча был бы на месте во главе карательной армии. Но он на севере, в ханской ставке. Самому отправляться нельзя, такое озлобленное чудище, как Самарканд, нельзя надолго оставлять без пристального внимания.
Судьба пришла на помощь царевичу в тот самый момент, когда он уже стал впадать в отчаяние. Ему доложили, что прибыл Мунке-багатур, племянник правителя Хорезма. После неудачной стычки с эмирами он утратил благорасположение капризного дяди и теперь прибыл к сыну Токлуг Тимура в надежде получить выгодную и видную службу.
Объяснились молодые люди быстро и поняли друг друга полностью. Уже на следующий день три тысячи чагатайских всадников начали готовиться к походу в мургабские степи.
Ильяс-Ходжа надеялся на успех, Мунке-багатур был в нем уверен.
* * *
Заслуживает внимания то, что в день выступления чагатайской конницы из лагеря под Самаркандом неприметный дервиш подошел к шатру эмира Тимура и сказал телохранителям, на манер каменных изваяний охранявших вход, что у него есть для их предводителя сведения, преинтересные и чрезвычайной полезности. Телохранители с недоверием смотрели на святого человека. Какой-то уж слишком оборванный и вонючий, глаза слезятся, голова трясется, на ногах струпья, на поясе уныло качается чашка для подаяний.
Долго бы еще пребывали в сомнениях бдительные воины, если бы эмир Тимур сам не появился из шатра. Увидев дервиша, он внимательно присмотрелся к нему и спросил:
– Что тебе нужно, святой человек?
– У меня есть для тебя важные сведения, может быть, именно те, которых ты ждешь.
– И ты можешь мне сообщить их только с глазу на глаз? – прищурившись, спросил Тимур.
– Именно так, господин.
– Ну… ладно, – с неожиданной неуверенностью в голосе проговорил Тимур.
– Ты сомневаешься, господин? Прикажи связать мне руки!
Ничего особенного дервиш этими словами не предложил. Именно так поступали в подобных случаях все владетели Мавераннахра и окружающих областей в этом веке. Ибо кто мог быть уверен, что не член секты марабутов, дервишей-убийц, просит об уединенном разговоре? Предупреждая все сомнения на этот счет, сегодняшний гость сам предложил совершить эту меру предосторожности. А может быть, тут особо хитрый расчет на то, что пристыженный эмир откажется от этой процедуры и тем самым попадет в ловушку?
– Что ж, раз ты сам настаиваешь… Свяжите ему руки.
Рисковать незачем, марабуты слишком искусны в деле истребления правоверных, они могут перерезать горло благодушному правителю, обладая всего лишь отточенным ногтем.
Дервиш покорно позволил себя связать.
Вскоре в полумраке шатра состоялся такой разговор:
– И кто же тебя послал ко мне, святой человек?
– Ты хорошо знаешь пославшего меня. Он хочет напомнить о своей искренней дружбе и спешит принести на алтарь этой дружбы букет полезнейших сведений.
– И все же, кто он?
– Ученик твоего учителя, скромный выученик самаркандского медресе.
– Маулана Задэ?
Дервиш поклонился.
– Снова он возникает на моем пути, – задумчиво сказал Тимур.
– Он никогда не оставляет тебя своими молитвами.
– За это спасибо, но – к делу.
– Мунке-багатур, племянник правителя Хорезма, поступил на службу к Ильяс-Ходже. И сделал это с одной только целью – добраться своими кровавыми лапами до твоего горла, господин. Три тысячи всадников, господин.
– Мунке-багатур…
– Именно так.
– Не самый искусный воитель.
– Но три тысячи, господин, три тысячи чагатайских всадников!
Тимур прошелся по шатру, утопая каблуками в кошме.
– Когда они выступают?
– Мне кажется, они уже два дня в пути.
– Из Самаркандского тумена?
– Нет, Ильяс-Ходжа боится оставлять город без надлежащего контроля. На улицах полно чагатаев, караул возле каждой мечети, каждого караван-сарая. Он взял людей из Бухарского тумена. Бухара тихий город.
– Что еще ты хочешь мне сказать?
– Я уже сообщил все, что было велено.
В это утро не только Тимур развлекался беседой с неожиданным гостем. Эмир Хуссейн принимал в своем шатре небогато, но прилично одетого человека. Он ничем не выделялся, ходил мягкой походкой, обладал обыкновенными, незапоминающимися чертами лица, говорил тихим голосом, и взгляд его был абсолютно неуловим. Назвался он простым, ничего не говорящим именем, эмир Хуссейн тут же забыл, каким именно.
– Мы уже полдня ходим с тобой вокруг да около. Что ты наконец хочешь мне сказать?
– Я хочу сказать, господин, что не вечно длиться твоему изгнанию из родового гнезда.
– Слышал я это.
– Что не вечно терпеть тебе обиду со стороны зловредного хуталлянского правителя Кейхосроу, может быть, уже близок день справедливого отмщения.
– И это, видит Аллах, ты мне уже говорил!
– Это говорю не я, а тот, кто меня послал, он много выше меня, он бесконечно выше меня, и он в силах сделать все, что здесь обещают мои недостойные уста.
Хуссейн сердито надул щеки, свел вместе густые брови и хлопнул пухлыми ладонями по коленям.
– Так кто он, этот всесильный, тебя пославший? Пора, пора уже и имя произнести!
Посланец с незапоминающимся лицом мягко улыбнулся, прикладывая руки к груди:
– Неужто, господин, ты еще и сам не догадался, кто это мог бы быть? Кто может обещать так много?
Хуссейн развел брови и снова свел их, напряженно думая.
– Кто сильней всех в Мавераннахре, а скоро будет сильнее всех во всем улусе Чагатайском, а, господин?
Сообразил, сообразил наконец Хуссейн. Об этом можно было говорить с уверенностью – столько крови одновременно прилило к его щекам и засверкало в глазных яблоках.
– Так ты…
– Да, господин, да, – торопливо бормотал гость, – меня послал он, царевич Ильяс-Ходжа. Он предлагает тебе дружбу и лучшее место подле своего трона.
– Ты пришел, чтобы сказать мне…
– И услуга невелика, та, о которой он дружески просит тебя, господин.
Хуссейн встал и, тяжело ступая, направился к говорящему, занося, как разъяренный медведь, свои мощные лапы.
– Если вдуматься, если вдуматься, господин, у вас общий враг. Он не только нарушает безмятежный мир души благородного царевича, он затмевает и солнце твоей собственной судьбы.
Руки Хуссейна легли на щуплые плечи чагатайского посланца и стали подбираться к горлу. Тот говорил все торопливее, словно сказанные слова могли приостановить ярость эмира.
– Рассмотри и увидишь, что ты весь в его власти. Ты старше и родовитее, но кто истинный хозяин в вашем войске? Кто принимает решения, за кем идут воины? Убей его, и ты получишь настоящую власть вместе с вечной дружбой царе…
Позвонки посланца хрустнули в пальцах эмира. Он брезгливо отшвырнул обмякшее тело.
Тимур спокойно выслушал рассказ названого брата об этом происшествии.
– Так ты говоришь, он предложил тебе голову правителя Хуталляна?
– Да.
– Немало. Высоко нас с тобой ценит сын Токлуг Тимура. Это все?
– Все, – сказал Хуссейн – и солгал. Он ничего не сказал о кошельке с двумя тысячами дирхемов, который отыскал в поясе посланца. Не стал он упоминать и о том, в какое именно место их дружбы пытался вбить кол человек Ильяс-Ходжи. В глубине души, конечно, Хуссейн считал себя более достойным первенства в их союзе с Тимуром, но чувствовал, что время разговоров на эту тему еще не пришло.
– Сегодня мы сворачиваем лагерь.
– С чего это вдруг? – удивился старший из названых братьев.
– Нам надо уходить отсюда. Ильяс-Ходжа не слишком, видимо, рассчитывал на подосланного им человека и вслед за ним послал войско. Три тысячи сабель.
– Мы будем отступать в Хорасан или в Герат?
Тимур покачал головой:
– Мы обманем их.
– Как?
– Они ждут, что мы пойдем в Хорасан или в Герат, и позаботятся, чтобы там нам организовали встречу. Хаджи Барлас в свое время попытался скрыться в Хорасане, что из этого вышло, ты отлично знаешь, да?
Хуссейн кивнул, размышляя о том, что тот невзрачный подлец, в сущности, был не так уж не прав. Вот идет у них с братом военный совет, но решение-то уже принято и все будет сделано так, как решит он, Тимур.
– Ну, ладно, не томи меня, брат, говори.
– Мы пойдем в Бухару.
– А почему не прямо в Самарканд? – ехидно спросил Хуссейн.
Тимур не обиделся.
– Человек, который сегодня навестил меня, сообщил, что против нас выступил именно Бухарский тумен. Пока он будет переправляться через Амударыо, мы разминемся с ним, двигаясь по сухому руслу Мургаба.
– Мы станем брать Бухару?
Тимур пожал плечами:
– Не знаю. Сил у нас пока недостаточно для таких дерзких дел. Но кто знает, не умножится ли наша армия, как только мы вступим на родную землю?
– Может быть, ты и прав, – рассеянно согласился Хуссейн, душа его была переполнена противоречивыми чувствами. Тимур предлагал очень хороший план, в нем был только один недостаток – то, что его предлагает именно Тимур.
Явились вызванные сотники. Им в общих чертах было повторено все то, что только что услышал Хуссейн.
– Когда мы выступаем?
– Завтра на рассвете.
Хуссейн слушал, как Тимур отдает команды, и машинально похлопывал себя по вздувшемуся поясу, по тому месту, где находился кошелек, снятый с трупа чагатайского посланца. Тимур чувствовал, что с названым братом что-то творится, но разворачивающаяся кутерьма общих приготовлений мешала ему подумать на эту тему более внимательно.