VIII
Алексей Григорьевич вернулся домой в самом мрачном настроении духа. Он еще не знал, что будет завтра, какое впечатление произвел глупый поступок Катерины на императора. Так ли это пройдет все, или поднимется буря. Но, во всяком случае, теперь‑то уж необходимо окончательно уничтожить причину ожидаемой бури. Он призвал себе князя Ивана и стал толковать с ним о том, что немедленно надо ехать к графу Братиславу и убедить его услать куда‑нибудь подальше Миллезимо.
- Конечно, это следует, - отвечал князь Иван. - Не для сестры я это сделаю, а для несчастного государя. Если б знал я вовремя, что еще такое вы ему приготовили, так не допустил бы этой ужасной свадьбы.
- А, ты опять свое начинаешь! - угрюмо проговорил ему отец. - Хоть теперь образумься, оставь и нас, и сестру в покое. О себе думай!
"Да, пора мне о себе подумать!", - мысленно проговорил князь Иван, и поехал к цесарскому посланнику.
Он мучительно обдумывал, как заговорить о таком щекотливом деле.
Но граф Вратислав предупредил его. Ему было уж все известно, и он поспешил уверить князя, что на другой день Миллезимо отправляется к цесарю с различными поручениями.
- Говорю это к тому, князь, - закончил Вратислав, - что не будет ли от вас каких поручений?
Гора с плеч свалилась у князя Ивана. Он сердечно поблагодарил посланника и поспешил домой, передать своим о благополучном окончании дела.
"А теперь мне нужно о самом себе подумать!", - опять мысленно сказал он. И думал он о себе всю ночь, и решил, что назавтра, так или иначе, а будет разъяснена вся судьба его.
На другой день он выехал куда‑то торопливо. Лихие кони его мчались, и рослый, толстый кучер диким гарканьем отгонял с дороги прохожих. Встретился на улице князю Ивану экипаж герцога де–Лирия.
"Куда он этак мчится? - подумал герцог. - Наверно, к принцессе. Я не я буду, если завтра мы не узнаем о его свадьбе с Елизаветой!.."
Но испанец ошибался. Князь Иван повернул не в ту сторону, где жила цесаревна. Он спешил к шереметевскому дому.
Навстречу князю вышел юный хозяин, граф Петр Борисович. Конечно, ему было лестно видеть у себя всемогущего фаворита - да еще когда? - на другой день после обрученья княжны Долгорукой с императором. Он не знал, как и благодарить его за это посещение, и только несколько успокоился, когда князь Иван сказал, что приехал по большому делу.
- Какое может быть у тебя дело до меня? Чем могу служить тебе? Слово скажи, все исполню! - спрашивал юный граф, подумывая о том, что теперь необходимо, как можно теснее сблизиться с Долгорукими.
- Скажи мне, Петруша, ведь ты теперь хозяином этого дома считаешься, старшим Шереметевым? Ведь ты теперь глава брату и сестрам, так ведь?
- Конечно! - самодовольно ответил юноша.
- Ну, так вот, значит, тебе, безусому, мне приходиться в пояс кланяться, просить тебя по старому обычаю. Слушай меня, граф Петр Борисович, пришел я к твоей милости просить у тебя руку сестры твоей, Натальи Борисовны.
Молодой Шереметев не вспомнился от изумления и радости, услыша слова эти. Он кинулся на шею князю Ивану, стал обнимать его.
- Если б можно было, - радостно говорил он, - я б за тебя всех моих сестер разом отдал!
- Так, значит, ты согласен?
- Что же еще спрашивать: не грезил о таком счастье!
И он опять кинулся целовать князя.
- Так поди к сестре, передай о моем предложении, и если согласна, то пусть меня примет.
- Согласна! Вот вздор какой! Как будто может она быть несогласна! Да ее в этом деле и спрашивать нечего.
- Я не так думаю, - заметил Долгорукий, - если б она была не согласна, так силой брать не стану.
Шереметев хотел было ему что‑то напомнить, хотел было заметить, что не всегда таковы были у молодого князя правила, но воздержался и поспешил к сестре.
"Да ведь не спятит же она с ума, - дорогой подумал он, - не вздумает же отказаться, а коли вздумает, так я с ней не поцеремонюсь, уломать сумеем".
Наталья Борисовна входила в свои комнаты, когда ей доложили о приходе брата.
- Что тебе, братец? - изумленно спросила она. Брат не баловал ее своими посещениями, иногда по целым неделям она его не видала. - Да, вот что я скажу тебе, - продолжала она, не дожидаясь его ответа на первый вопрос ее, - сходи ты к бабушке в комнату, я сейчас от нее. Совсем она больна, может, умрет скоро, о тебе спрашивала…
- Экая невидаль! Не в бабушке теперь дело. Слушай ты, сестра, с чем я пришел к тебе.
И он передал ей о предложении Долгорукого.
- Где же он, где, здесь, у нас в доме? - быстро спросила Наталья Борисовна, краснея, как маков цвет, и задыхаясь от волнения.
- Да, твоего ответа дожидается. Если согласна, так просит принять его.
Наталья Борисовна молчала.
- Что ж ты, сестра, говори же! Ведь нельзя же так долго его заставлять дожидаться. Согласна ты иль не согласна? Да, впрочем, о чем тут толковать? Конечно, согласна. Разве от такого жениха можно отказываться, а теперь особенно? Что ж мне сказать ему от тебя?
- Скажи, что я жду его, - тихо шепнула графиня.
Иван Алексеевич не заставил себя ждать.
Пятнадцатилетний, но уже благоразумный, осмотрительный Петр Борисович не вошел вместе с ним, оставил их наедине.
- Чем решишь ты судьбу мою, Наталья Борисовна? - спросил Долгорукий, кланяясь графине.
Она протянула ему руку, которую он поцеловал почтительно и с невольным сердечным трепетом.
- Присядь, князь, - сказала она, - потолкуем. Прежде всего благодарю за честь, которую ты мне делаешь…
- Этого могла бы и не говорить, - перебил ее Иван Алексеевич.
- Отчего мне не говорить этого, коли я так чувствую? Правда эго, что ты мне честь делаешь. Хоть по рожденью моему я и не ниже тебя стою, но ведь ты, князь, теперь так высок сделался, что мог расчитывать на лучшую невесту. Все даже и говорили, что ты уж приглядел себе цесаревну Елизавету. - Несмотря на все свое волнение, несмотря на страшную важность решавшегося, на счастье, безмерно охватившее душу, Наталья Борисовна все же не могла удержаться от этого упрека.
- Не кори меня цесаревной, - ответил ей Иван Алексеевич. - Коли прошлым корить станешь, много найдется, и кончишь ты тем, что не за честь почтешь мое предложение, а за бесчестье себе немалое.
И он грустно глядел на нее.
- Ах, что ты, что ты! Прости меня, глупую, зачем я это сказала?! Незачем было говорить мне: ведь вот коли за меня сватаешься, так, значит, другой невесты у тебя нету, значит, прежние мысли оставил. Что ж это я тебя упрекнула! Видишь, как я глупа, может, и впрямь ты найдешь жену поразумнее меня, которая бы тебе больше подходила, больше тебя стоила.
А князь уж был перед ней на коленях и целовал ее руки.
- Радость моя, - шептал он, - по глазам твоим вижу, что не хочешь ты погубить меня, не откажешь ты мне. Спасибо, родная, спасибо. Долго не смел я к тебе появиться. Страшно мне было и прикоснуться к тебе: таким недостойным и низким себе я казался. Но больше терпеть не хватило силы. Когда мог бороть себя, борол, ради тебя, помня слова твои, много раз от искушений разных устаивал и зла убегал. Знаю, что много мрака еще во мне осталось, но не возгнушайся ты мраком моим, прими меня, каков я есть, и помоги мне чистотою души своей победить врага. Только с твоей помощью и могу я стать настоящим человеком.
Он говорил это так искренно, он глядел на нее с такой верой и любовью, что она невольно склонилась к нему и обняла его шею.
- Не унижай себя предо мной, недостойной, я, может, еще во сто раз хуже тебя! - шептала Наталья Борисовна.
- Ты не гневи Бога, не клевещи на себя, - ответил он, покрывая поцелуями ее руки, - но знаешь ли: вот велико теперь мое счастье, но я все же готов от него отказаться при одной страшной мысли…
- Что такое, что? Скажи мне все, всю свою душу! - испуганно спрашивала она.
- Послушай, Наташа, послушай, жизнь моя! Вот ты сейчас говорила о том, что я так стою высоко… сегодня - да, но завтра может все перевернуться. Непрочно мое величие, и сам я это знаю лучше, чем кто‑либо. Всего мне нужно бояться, а пуще всего сестриной ненависти. Знаешь ли ты, что она меня ненавидит? Знаешь ли ты, что все она сделает, чтобы только погубить меня? И с чего эта ненависть, не понимаю, но только она существует, да ведь и ты сама ее видела. Так после этого сообрази ты, как непрочно мое величие. Быть может, скоро, очень скоро я буду забытым, изгнанным человеком. Мне все равно, от души говорю, как перед Богом истинным, что не стану я на это сетовать. Не надо мне ни блеска, ни почестей; много их, да счастья они мне не дали. Ведь не за них же ты меня любишь, а только одна любовь твоя и есть мое счастье. Мне их не надо, я помирюсь со всякой долей, да ты‑то как же! Имею ли я право, при такой непрочности моего положения, звать тебя за собою в это неведомое, быть может, страшное будущее?
- Князь Иван, - обратилась к нему графиня, и все ее лицо сделалось таким серьезным, так изменилось: она казалась уж не юной, не шестнадцатилетней девушкой, а женщиной, много испытавшей, - князь Иван, - повторила она каким‑то вдохновенным голосом, - дважды любить я не сумею. Раз тебя полюбила - и только один ты и есть у меня, и вся жизнь моя будет с тобою, или совсем одинока. Если судьба сулит нам счастья - будем счастливы, если судьба готовит нам горе, страданья - будем горевать и страдать вместе. Я не отойду от тебя и верю, что и ты меня не оставишь. Я не обману тебя и верю, что и ты меня не обманешь. Князь Иван, хочешь - бери меня, бери всю жизнь мою, тебе, и одному тебе отдаю я ее, и как бы страшно ни было это будущее, о котором ты теперь думаешь, я с восторгом и блаженством принимаю его из рук твоих!..
Невольный крик вырвался у Ивана Долгорукого, и с этим счастливым криком он кинулся к ней, и они снова обнялись крепко. И он понял, как много дает ему судьба, понял, что нашел клад заколдованный, величайшее земное сокровище.
IX
Герцог де–Лирия должен был сознаться, что предсказал плохо. Весть о помолвке фаворита с графиней Шереметевой облетела Москву так же быстро, как и весть о царской помолвке. Теперь все, что стремилось в головинский дворец, стало спешить и в шереметевские палаты. Там всех встречала юная невеста, сиявшая красотой и радостью. И все несли ей свои льстивые поздравления, все твердили вокруг нес:"ах, как она счастлива!"Искали ее милости,"рекомендовались под ее протекцию". Потом, вспоминая это время, Наталья Борисовна писала в своих записках:"я не иное что воображала, как вся сфера небесная для меня переменилась".
Графиня забыла все свои прежние печали и сомненья, забыла свои обеты, воздержание от веселья и приготовление себя к скуке. Она радовалась и веселилась всем существом своим, она слушала эти:"ах, как она счастлива!", и сердце ее твердило:"да, я счастлива, и счастливее меня нет на свете". О будущем она не думала, а думала только о том, как бы почаще, да побольше видеть милого человека.
А кругом, в богатом их доме уж шли приготовления к сговору. Многочисленная родня Долгоруких каждый день подносила невесте роскошные подарки: серьги бриллиантовые, часы с разными фокусами, табакерки,"готовальни и всякую галантерею".
Петр Борисович Шереметев послал жениху шесть пудов серебра в подарок, кубки да фляши золоченые. Вот назначили и сговор, приглашена была вся знать, все чужестранные министры, столько гостей, одним словом, сколько мог вместить только просторный дом Шереметевых. Ждали и царскую фамилию. Сговор назначен был в семь часов вечера, и когда стемнело, то по всему двору широкому зажжены были смоляные бочки, освещавшие гостям дорогу.
Стали собираться: потянулись цугом кареты за каретами. Около ограды дома собралось столько народа, что вся улица была запружена. И кричали в народе:"слава Те, Господи, отца нашего дочка идет замуж за большого человека, восставит род свой и возведет братьев своих на степень отцову". В народе хорошо еще помнили старого фельдмаршала Шереметева, и память была о нем добрая. Но все же слышались и такие голоса, что говорили:"жаль только, что за Долгорукого выходит: в дурную семью попадет". Но эти голоса раздавались тихо, тихо, и никто их не слушал.
Скоро приехал император, его невеста и цесаревна Елизавета. Петр ласково обнимал своего любимца Ивана Алексеевича, поздравлял его с такой красавицей. Ласково беседовал с Натальей Борисовной, говорил ей, что она будет счастлива, что жених ее хороший человек, что по нем она ему, императору, родней становится, и он рад сердечно такой новой роденьке. И все лучезарнее становилась улыбка красавицы невесты. И ничего не замечала она, кроме своего счастья. Не замечала, что ласковый император сам что‑то бледен и печален, что, говоря о ее счастье, сам он, жених тоже недавний, не похож на счастливого. Но другие люди, которым нечего было ликовать и радоваться, хорошо заметили, что император похудел и изменился в последнее время. Заметили они много странного и в обращении его с невестой. Он выражал ей большое почтение, но от этого почтения веяло холодом, скукой и тоскою. Он, очевидно, рад был отойти от нее подальше; вся его любезность, все его оживление были напускные. Потом заметили, что он пристально и любовно взглядывает на цесаревну Елизавету. Вот он подошел к ней, и на лице его мелькнула прежняя светлая детская улыбка.
- Лиза, - сказал Петр, - редко видаю я тебя. На людях тогда ты меня поздравила, не мог я и слова сказать тебе. А к тебе поехал и не застал тебя.
- Да, государь, - ответила цесаревна, - редко мы с тобой теперь стали видеться, но я ли тому причиной? А как был ты у меня, я ездила поздравить твою невесту, поцеловать у своей новой государыни ручку.
Но Долгорукие были уж близко. Они уж вслушивались в слова цесаревны и поспешили окружить императора,"отвести его от опасной персоны".
В большой шереметевской зале совершено было обрученье. Обручал архиерей, и присутствовали два архимандрита и многочисленное духовенство. Перстни, которыми обручались Наталья Борисовна и Иван Алексеевич, стоили: женихов - двенадцать тысяч, а невестин - шесть.
Во все время совершения обряда невеста была спокойна. Она даже забыла, что, по старым обычаям, ей следовало, хотя для видимости, плакать. Она не плакала. Великое счастье разливалось по лицу ее. С этим счастьем глядела она на жениха своего, а он… забывал все, что нужно ему делать, он только видел одну свою милую невесту. Бесчисленные взоры были устремлены на них, и много скрытой зависти, много недоброжелательства заключали в себе те взоры. Но немало было и таких, в которых светилось истинное участие. Глядел император на любимца своего и его невесту и думал:"вот как они счастливы, сейчас это видно. Есть же, значит, на свете счастье!"И вспомнилось ему собственное обручение, бывшее так недавно, несколько дней тому назад, и представилась ему огромная разница между этими днями. Никогда он не чувствовал себя таким несчастным, таким уставшим. В последние дни ему положительно не давали прийти в себя: от него ни на шаг не отходил Алексей Григорьевич. Сначала он боялся, что император поднимет"бурю"по поводу поступка Катюши. Но император не сказал ему даже ни одного слова."О чем теперь говорить, все уж сделано". Да и понял ли он, что значила эта вспышка его невесты! Может быть, не понял. С ним начинало делаться что‑то странное. Иногда мысли его останавливались, спутывались…
И государыня невеста, княжна Катерина Алексеевна, пристально смотрела на брата и Наталью Борисовну. Ей тоже вспомнилось ее обрученье. Она тоже повторяла себе:"ведь есть же счастье! И у нее могло быть такое счастье, и она могла так глядеть на жениха своего, как глядит Наталья Борисовна, если б жених этот был тот, кого она любит. И где он теперь? Куда услали его? Что с ним сделали? Всех спрашивала, не отвечают". К ней приставлена стража великая, как зверя стерегут ее родные."Ну да что, не устерегли, теперь поздно!.." - с мучением и страшной злобой думала она. И все пуще и пуще всех она ненавидела, но почему‑то ее ненависть обращалась, главным образом, на тех, кто мало был виновен перед нею. Теперь она ненавидела даже Наталью Борисовну, свою прежнюю подругу и приятельницу, ненавидела ее за то, что она так счастлива."Да недолго будет их счастье, - успокаивала она свою злобу, - недолго! Меня погубили, а сами хотят блаженствовать! Нет, не дам я им этого. Я несчастна, так все вы будете несчастны, лучшего вы не стоите!"
Но во всей своей злобе великой, во всем своем мученьи и в этих безумных планах мести, обращенных на неповинных, даже ей самой не думалось, какого страшного несчастья будет она причиной, до чего доведет ее злобное чувство.
- Милый мой, - шепнула Наталья Борисовна жениху, когда после обручения он с ней под руку выход ил из залы, и со всех сторон стремились гости приносить им свои поздравления, - милый мой, зачем же ты говорил мне о страшном будущем? Разве у нас может быть оно страшно? Посмотри, как светло все кругом. Посмотри, какое счастье, ведь и во сне никогда такого не снилось.
- Ах! - так же тихо ответил ей жених. - Зачем ты вспомнила об этих словах моих, Наташа? Теперь вот ты снова напугала меня. Я ни о чем не думал, а теперь вдруг мне кажется, что недолго всему этому счастью нашему продолжаться, и именно потому, что оно так полно, так волшебно. Не стою я такого счастья! Разве что ради чистоты души твоей ангельской получу я его, но боюсь ему верить.
- Что ты, что ты, полно, отгони от себя мрачные мысли, не теперь им предаваться!
Они проходили мимо императора, который что‑то таинственно говорил цесаревне Елизавете. Он говорил ей:
- Лиза, завтра утром жди меня, я к тебе буду.
- Не будешь, государь, - отвечала ему Елизавета, - не пустят тебя ко мне.
Но она быстро раскаялась, что сказала слова эти. Пристально взглянув на племянника, она увидела в лице его такое мучение, что ей стало бесконечно его жалко.
- Голубчик мой, - прошептала она, - мне кажется, ты болен.
- Нет, я здоров. Отчего ты так думаешь?
- Да ведь на тебе лица нет, ты так бледен, и у тебя вид такой странный. Такой странный! Ты ужасно изменился! - твердила она с возраставшим испугом, и все пристальнее в него вглядывалась. Она давно его не видала и теперь не могла не поразиться страшной перемене, происшедшей в нем.
- Нет, я не болен, - печально сказал он снова.
- Так что с тобой? Что с тобой?
- Вот я и приеду сказать тебе, что со мною. Теперь разве можно? Смотри, уж следят за нами…
Пированье в шереметевском доме продолжалось. С хор гремела музыка, много роскоши, много блеска разлито было всюду, все имело внешний вид беззаботного веселья. Но над всем этим как будто висела какая‑то черная туча. Предчувствие близкого горя, чего‑то недоброго носилось над всеми, и никто не мог отогнать от себя неясной, но страшной мысли.