Михаил сдержался, чтобы не выказать своего удивления. Следовало ожидать, что Лаза будет, как всегда, циничен, но жутковато становилось от того, насколько генерал близок к действительному положению вещей. Немыслимые, невероятные комбинации проносились у Михаила в голове, но он запретил себе даже думать об этом. Невозможно было представить, что Лаза входит в число заговорщиков, в глазах всех он слишком тесно связан с режимом Александра. Собственно говоря, Лаза и был этим режимом.
Генерал встал.
- Вы можете подождать в комнате адъютанта. Я дам Вам знать, в случае если король пожелает Вас видеть. Пока что лейтенант Богданович введет Вас в курс дела о нынешних нововведениях. Он дежурит сегодня. Вы видели его - молодой человек с рябым лицом.
Спускаясь по ступеням в вестибюль, Михаил не мог отделаться от чувства, что, несмотря на более чем дружественный прием во дворце, он находится на положении задержанного. Попробуй он уклониться от указаний генерала Петровича и уйти, наверняка у ворот его остановит охрана с оружием наготове. И скорее из любопытства, нежели из чувства долга, он решил смириться с необходимостью провести это время в обществе ворчливого Богдановича.
9 часов утра
Королева проснулась с жуткой головной болью. Накануне вечером она выпила слишком много вина в надежде избавиться от давления, которое стальным обручем сжимало ей голову. Боль такая же, как три года назад, когда архимандрит венчал их с королем Сербии Александром в кафедральном соборе Белграда, - золотая тиара, сделанная по образцу византийской короны, была невыносимо тяжелой. И во время венчания, и при поездке по городу, и во время торжественного обеда во дворце она переносила мучения не жалуясь; взбунтовалась только позднее, когда Саша потребовал, чтобы корона была на ней и во время любовного акта. Таковы были его причуды, и в подобных случаях она вновь и вновь осознавала, что на десять лет старше его. В свои двадцать семь лет он, напрасно пытаясь выглядеть взрослым, все еще оставался мальчишкой с неустойчивым характером, вспыльчивым, нетерпеливым, - а в ее судьбе, считала она, ничего измениться не может, как у перегоревшей лампы, которая, какое напряжение ей ни давай, светить уже не способна.
Не поворачивая головы, она искоса посмотрела на его лицо, наполовину спрятанное в складках ее ночной сорочки. Во сне черты его расслабились, рот не имел больше надутого избалованного выражения, морщины на лбу разгладились, и мягкие шелковистые ресницы касались слегка одутловатых щек. Без пенсне он выглядел как неудачная копия своей матери. От красоты Наталии у многих захватывало дух, но лицо Александра - словно ее портрет, где основные черты были изображены мастером, но детали прорисованы халтурщиком.
Судорога в ноге заставила ее сменить положение. Не просыпаясь, он тоже повернулся и прижался к ней, плоть к плоти, - соединенные навеки, мелькнуло у нее в голове. Все эти годы ее трогало и приводило в умиление, что он постоянно искал не только физической, но и духовной близости с ней гораздо сильнее, чем это определялось ее положением королевы. Теперь же, после трех лет супружества, когда они ночь за ночью проводили в объятиях друг друга, она представлялась себе согрешившей наложницей султана, которую должны засунуть в мешок с камнями и бросить в воды Босфора. Способность Александра спать почти до обеда ее, часто страдавшую бессонницей, очень раздражала. Его сильно раздавшееся от неумеренной еды и питья тело наполовину лежало на ней, так что она с трудом дышала. Ему не мешало, что она поворачивалась, но, как только она собиралась вставать, он мгновенно просыпался и начинал ее ловить, и от его торопливых рук ускользнуть было так же трудно, как от щупальцев огромного осьминога. Непрерывно блуждали они по ее телу, исследуя, лаская и покоряя его. Ей не оставалось ничего другого, как уступать ласкам супруга, - ее главной задачей как королевы было постоянно утолять плотский и духовный голод этого вечного юноши, не знавшего до нее ни одной женщины. Мысль о том, что с ней станется, когда он не будет так ее желать, заставила ее содрогнуться. Враги тогда набросятся на нее и разорвут в клочья, она это точно знала.
Жители Белграда вставали рано, в большинстве случаев с петухами, но и спать ложились, едва стемнеет. То, что их король в девять утра еще крепко спал, когда на его письменном столе громоздились срочные бумаги на подпись, а в приемной сидели просители, было совсем не по-сербски. Драга понимала это очень хорошо, как и то, что именно ей ставили в вину манкирование королем своих обязанностей.
Она осторожно потрясла его. Он мгновенно проснулся, осмотрелся испуганно и выглядел при этом точно так, как выглядел когда-то двенадцатилетний мальчишка, который пробрался к ней в постель, прячась от ведомых только ему страхов.
Тогда для своих лет он был слишком целомудренным и серьезным ребенком. Возможно, потому, что Милан и Наталия были совсем незрелыми родителями. На втором году после их широко обсуждавшегося развода с Миланом мать взяла Александра с собой в Висбаден. Ненависть, с которой она постоянно преследовала Милана, сделала политическую жизнь в Сербии невыносимой. Мальчик постоянно присутствовал при родительских склоках; это были не столько семейные скандалы, сколько настоящая борьба за власть, а он - фигура, которую перетягивали то на одну, то на другую сторону. Перед ним лебезили, добиваясь его любви, словно она являлась трофеем победителя.
В качестве dame d’honneur королевы Драга занимала тогда небольшую комнату рядом с покоями своей государыни. Однажды ночью, когда за окном бушевала непогода, она услышала в коридоре жалобное хныканье. Сначала она подумала, что скулит пекинес королевы, но, когда звуки стали громче и явно напоминали детский плач, Дрога вскочила с кровати - под дверью на корточках сидел Александр в ночной сорочке. Он уставился на нее темными бархатными глазами своей матери, хотя такое отчаяние вряд ли можно было бы увидеть в глазах королевы.
- О господи, деточка, ты же простудишься! - воскликнула Драга.
В следующую секунду мальчик уже был в ее комнате. Его худенькое тельце тряслось от холода.
- Ложись в мою кровать, - приказала она.
Он послушался, юркнул под еще теплое одеяло и устремил свой полный страха, умоляющий взгляд на ее лицо. И тут мальчик разразился душераздирающими рыданиями. Дрожа от холода, босая, она беспомощно смотрела на этот необъяснимый взрыв отчаяния. Когда никакие ласковые слова не остановили его слез, она тоже нырнула в постель и обняла его. С тех пор как они приехали в Висбаден, Драга пару раз обменялась с Александром несколькими словами; она хотела его ободрить, но он всегда придерживался чопорной, недетской манеры держать себя. Не было никаких причин, которые хотя бы как-то оправдывали его появление у ее двери. И тем не менее теперь он цеплялся за Драгу, как будто боялся упасть в какую-то пропасть.
- Что случилось, Саша? - спросила она, назвав его русским ласкательным именем, каким обычно называла его мать. Когда он не ответил, она спросила настойчивей: - Тебя разбудил ветер? Или приснился плохой сон?
- Ужасный, - пробормотал он.
- Расскажи мне.
Вместо ответа он еще ближе прижался к ней и спрятал лицо у нее на плече.
- Тебе нужно было пойти к мадемуазель или к доктору Докичу.
И гувернантка, и домашний учитель были подобраны королем Миланом.
- Я ненавижу их, - отвечал мальчик ясным, резким голосом.
- А почему ты не пошел к твоей маме?
- И ее я тоже ненавижу.
Внезапный переход от рыданий к холодной злобе ужаснул Драгу.
- Как ты можешь так говорить! Она очень любит тебя.
- Нет, она меня совсем не любит. Меня вообще никто не любит.
"Меня никто не любит", - с течением лет Драга поняла, что эти четыре слова были лейтмотивом жизни Александра. Снова и снова слышала она от него эти слова, в Биаррице, в Меране, во время неофициального свадебного путешествия, в Белграде, когда в королевском экипаже они ехали по улицам города.
Тогда в Висбадене она отнесла эти слова насчет его настроения.
- Ты несправедлив, Саша, - сказала она и ласково провела по его лбу, еще влажному от холодного пота страха. - За других я не могу сказать, но я - я тебя очень люблю.
Он сел на кровати и пристально посмотрел на нее.
- Вот тебе я верю.
За эти пятнадцать лет, что они были знакомы, он, который иногда не доверял самым преданным своим подданным, ни разу не усомнился в ее симпатии, хотя она его никогда не любила. Да и любила ли она кого-нибудь? Ее мимолетные, в сексуальном отношении более или менее удовлетворявшие связи вряд ли можно было назвать любовью. Только Михаилу Василовичу принадлежали ее душа и тело, только он один мог причинить ей боль. К Александру она испытывала только жалость, смешанную с заботой опытной медсестры о тяжелом пациенте. Когда люди называли ее шлюхой, они отчасти были правы, - она действительно была ею, высококлассной представительницей этой профессии, женщиной, которая мудро и осмотрительно удовлетворяет потребности своего любовника. Она не только владела всеми тонкостями ремесла, но и испытывала при этом гордость профессионалки. Доставить наслаждение клиенту было для Драги Машиной почти так же важно, как и получить удовольствие самой.
Генерал Лаза Петрович, тоже бывший ее любовник, сказал ей как-то, что хорошая проститутка всегда немножко и мать, - да, материнское у нее даже иногда превалирует над профессиональным. Она любила детей, и ее всегда влекло к юным и беспомощным созданиям, особенно если им недоставало любви. Положить маленького Сашу к себе в постель было для нее абсолютно естественным. Он искал утешения, а она могла его утешить.
Несколько минут они лежали обнявшись, пока она не заметила, что дрожь прижавшегося к ней тела вызвана не страхом ребенка, а вожделением юноши.
- Ну нет, довольно, маленький чертенок! - выкрикнула Драга и оттолкнула его от себя.
Разозлившись и одновременно находя это забавным, она надела халат и провела остаток ночи в кресле. Перед рассветом она отправила его в свою комнату. Вечером же закрыла свою комнату на ключ и не отвечала на настойчивый стук. Ночные поползновения мальчишки оборвались с решением короля Милана положить конец пребыванию Александра в Висбадене.
Решение забрать сына у матери к Милану пришло внезапно. После многочисленных и напрасных требовании вернуть Александра в Белград он обратился к немецкому кайзеру с просьбой быть посредником в этом деле. Вильгельм II вежливо и настойчиво рекомендовал Наталии пойти навстречу пожеланиям супруга, но Наталия отказалась отдать ребенка. Тогда кайзер передал дело на рассмотрение опытного и надежного господина Рейнхабена, полицай-президента Висбадена. Этот ревностный служака приступил к выполнению задания с истинно немецким рвением. Он тут же отправился к королеве и предъявил ультиматум - в течение сорока восьми часов посадить Сашу в поезд на Белград. Глубоко оскорбленная, Наталия отказалась, но она не учла тот факт, что ни один немецкий полицейский чиновник не позволит ни слезам, ни угрозам помешать исполнить его служебный долг. Следующим утром, в объявленное заранее время, Рейнхабен в сопровождении нескольких жандармов явился в отель и попросту забрал мальчика.
Реакция королевы на это насильственное похищение была слышна по всему отелю, об этом подробно писали даже такие почтенные издания, как Times и Frankfurter Zeitung. Ее левантийская истерика тут же передалась Александру, он впал в жуткую ярость, приступы которой во времена его правления стали притчей во языцех для всей Европы. Размахивая тонкими как спички ручонками, он двинулся на стокилограммового Рейнхабена. Драге, бывшей свидетельницей этой сцены, с трудом удалось оторвать Александра от полицейского и не дать будущему королю Сербии укусить полицай-президента Висбадена за ляжку.
Все, кто сопровождали Александра на вокзал, думали, что слезы мальчика вызваны горечью разлуки с матерью. Только от Драги не ускользнуло, что последний его взгляд принадлежал ей.
Александр потянулся, зевая, и первым делом схватил пенсне, лежавшее на ночном столике из розового мрамора. Водрузив пенсне, откинул одеяло и нащупал стоптанные домашние тапочки. Пока он шлепал в ванную, Драга уселась за туалетный столик. Лицо, смотревшее на нее из зеркала, уже носило следы минувших лет, это было лицо именно тридцатисемилетней женщины. Вокруг глубоко сидевших зеленых глаз лежали тени, на припухших веках проглядывали неприятные морщины. Перед их с Александром женитьбой разница в возрасте была почти незаметна - она выглядела молодо и живо, он, напротив, в пенсне и со своими царственными замашками смотрелся гораздо солидней; но теперь Драгу можно было принять скорее за его мать, чем за жену. Когда бы она ни выходила к людям, ее не покидало чувство, что все собравшиеся смотрят на нее с неприязнью и ищут на ее лице новые признаки увядания. Она не сомневалась, что ей, как королеве Наталии, простили бы все ошибки и промахи, если бы она обладала такой же обезоруживающей красотой, как ее свекровь. Даже ее собственной прелести, которой она обладала десять лет назад, было бы достаточно. Нецивилизованный сербский народ меньше всего заботила родословная супруги их государя, пока она соответствовала их представлениям о королеве: живой образ из легенды, воспетая поэтами и певцами, она должна во имя блага и пользы будущих поколений превратиться в бессмертный миф.
Удивительным образом возраст ее совершенно не отразился на фигуре. Хотя она слегка поправилась, но тело оставалось пропорциональным, грудь была полной и крепкой, как у девушки, живот - плоским, бедра - тугими, а кожа имела глянец дорогого фарфора. Как жаль, думала она и про себя смеялась, что королева Сербии не может выйти к своим подданным голой. Никто тогда не смел бы говорить о ней как о "старой кобыле", а придумали бы какое-нибудь ласковое прозвище.
Еще в спальне она узнала от фрау Вебер, своей венской горничной, что адъютант короля генерал Лаза Петрович срочно просит принять его. В этом не было ничего необычного - с недавних пор члены дворцового собрания и даже министры предпочитали решать свои вопросы с Драгой, а не с Александром. Такое непринужденное с ней обращение вызывало у нее мысли о том, как бы реагировала царица Александра или королева Виктория на подобное пренебрежение дворцовым этикетом. Драгу сердило, что сербы не испытывали к двухэтажному, выкрашенному в желтый цвет Старому Конаку того почтения, какое они испытывают к дому какого-нибудь деревенского старейшины. Если бы не стража у ворот, крестьяне со своими жалобами лезли бы прямо в королевские покои, требуя, чтобы король их принял. Иногда и стража ничего не могла сделать.
За три года, что она была королевой, Драга сделала все возможное, чтобы добиться уважения к себе, но без особого успеха. Начала она с добрых дел, но потом, когда это ни к чему не привело, прибегла к строгим мерам. Молва сразу же приписала ей мстительность, отсутствие совести и склонность к распутству. В минуты отчаяния она грезила уехать прочь из Сербии, этой страны крестьян, где удачливые свиноводы образуют верхние слои, уличные грабители становятся национальными героями, а безграмотные деревенские судьи считаются политиками. Такой народ невозможно воспитать, его нельзя научить хорошим манерам, европейскому образу жизни, никакому культурному обращению. Если бы ей только суждено было увидеть подрастающее поколение! Она могла бы стать для них подругой, учительницей, матерью. Старшее поколение она в лучшем случае могла держать в узде - задача, которая требовала сил и мгновенной реакции укротительницы львов.
Хотя ее и рассердило, что Лаза Петрович передал свою просьбу через служанку, любопытство оказалось сильнее недовольства. Дело, видимо, действительно не терпящее отлагательств, раз он просил о встрече через горничную, а "срочно" - слово, которое Лаза употреблял крайне редко. Драга торопливо оделась и послала фрау Вебер сообщить, что она ждет генерала в будуаре.
Стены приятной, уютной комнаты были увешаны картинами и фотографиями, изображавшими Александра ребенком, подростком, юношей и, наконец, королем. Единственным выбивающимся из этого ряда был портрет короля Милана в мундире австрийского полка с орденом Святого Стефана на груди. Стоявшие кругом изящные безделушки, главным образом из фарфора, служили напоминанием о зарубежных поездках Драги - например, маленькая копия Эйфелевой башни, этого чуда французского инженерного искусства высотой триста метров, которая спустя четырнадцать лет после ее возведения все еще не обрушилась, вопреки мрачным предсказаниям. Из всех картин ей больше всего нравилась та, на которой Александр был изображен совсем молодым, в роскошном облачении для коронации, шествующий по тропе из кучевых облаков вверх к небесам. Группа молящихся мужчин и женщин в нижней части полотна олицетворяла сербские провинции.
Лаза позволил себе задержаться на десять минут. Его любовная связь с Драгой началась, едва она стала гофдамой королевы, и продолжалась с перерывами до 1897 года. Несмотря на пропасть, которая их теперь разделяла, в поведении генерала, особенно когда они оставались наедине, можно было заметить нечто большее, чем следы былой близости.
Хотя Александр страшно ревновал ее к Лазе, он продолжал держать его при себе в качестве флигель-адъютанта. Люди, которые были так лояльны, как этот офицер, в Сербии почти вымерли. И хотя Александр от него зависел, король обращался со своим генералом с некоторой смесью грубости, своенравия и недоверчивости. Когда однажды, будучи пьян, Лаза позволил себе какую-то колкость в адрес Драги, Александр ударил его так, что синяки под глазами генерала долго оставались предметом пересудов в городе. В другом случае за совершенно незначительную промашку он ударил генерала по лицу плеткой. Все эти оскорбления Лаза сносил безропотно. Его враги утверждали - и даже говорили Драге в лицо, - что он, благодаря переданным ему полномочиям и соответственно получаемым по этой причине взяткам, с лихвой возмещает унижения, причиняемые ему время от времени королем. Драга знала, что все обвинения в адрес Лазы соответствуют действительности; другие члены совета двора не меньше его погрязли в коррупции, но они и на малую толику не были так по-собачьи преданны и терпеливы, как генерал.
- Что Вы себе позволяете, Лаза Петрович? - приветствовала его Драга. - Сначала просите через горничную о срочной встрече, а потом заставляете меня полчаса ждать.
Как обычно, ее обиженный тон не произвел на него никакого впечатления.
- Только десять минут.
Она протянула ему руку, но он не поднес ее к губам, а ограничился слабым пожатием. Чтобы показать, что она недовольна, королева не присела. Он тоже вынужден был стоять.
- О чем Вы хотели говорить со мной? Надеюсь, это на самом деле срочно. У меня слишком много дел, к тому же я еще не одета.
- Было бы правильней, если бы Вы были одеты - сейчас почти десять. Люди скажут, что Вы пренебрегаете своими обязанностями. - Он выбрал даже слишком серьезный тон. - Я хотел сообщить Вам, что сегодня утром разговаривал с Михаилом Василовичем.
На ее лице под слегка нанесенными румянами проступила бледность, Драга оперлась на спинку стула. Хотя Лаза, как, впрочем, и большинство белградцев, знал, что Михаил был ее любовником - и, судя по сиюминутной реакции, отнюдь не забыт, - он сделал вид, что не придает значения охватившему ее смятению.
Драге потребовалось несколько мгновений, чтобы прийти в себя.