Дзержинского, Рудзутака, других снимают на руках, как детей, с кузова. И вот они идут. Толпа расступается. Лица повернуты к ним. В глазах, обращенных на их полосатые одежды, на их лица, – сострадание и радость.
Широкая лестница. Феликс с трудом, собирая силы, поднимается по ней. Бешено колотится сердце. Он пытается собраться с мыслями. Что он скажет освободившим его людям – им, свершившим революцию?..
Люди словно бы почувствовали их состояние. Снова протягивают руки. Поднимают. Несут.
Вносят в Большой думский зал. Сколько народу! Какие прекрасные, одухотворенные лица!..
Он знает, о чем будет сейчас говорить!..
4
От Могилева до Царского Села по прямой немногим более семисот верст. Генерал-адъютант Иванов рассчитал – с учетом всех возможных по зимнему времени задержек в пути, – что он прибудет на станцию назначения не позднее чем на рассвете первого марта.
Но едва его головной эшелон с георгиевцами одолел первый отрезок пути, до Витебска, как на железной дороге начался полный беспорядок: то не оказывалось воды для заправки паровозного котла, то угля; кто-то неправильно переключил стрелки, и поезд загнали в тупик, а на главный путь выполз товарняк... Пока разбирались, маневрировали, время шло... Утром первого марта Николай Иудович со своим карательным отрядом был еще в двух сотнях верст от Царского, на станции Дно.
Старый генерал выходил из себя: сам государь следит за ходом экспедиции! Под суд! Покарать!..
Неясно было, кого судить и карать: железнодорожные чиновники сваливали вину на морозы, снежные заносы, на давнее запустение всего хозяйства. Он разберется потом, на обратной дороге. Наведет порядок! Сейчас же некогда вести расследование: вперед и только вперед!..
Однако и к вечеру он все еще не достиг цели: эшелон застрял в Вырице. До Царского Села оставалось всего сорок верст – час пути. Однако паровозная бригада исчезла, а начальник станции уведомил: из Питера получено указание эшелон дальше не пропускать.
Разгневанный генерал готов был бросить своих георгиевцев напролом. Однако же что проламывать? Пустоту? Идти по шпалам пешком?..
– Кто посмел приказать, чтобы меня не пускали дальше? Да я по самому государеву указу! – топал он ногами перед готовым упасть в обморок маленьким чиновником, пытаясь влить громовые раскаты в свой немощный голос. – Соединить немедля по телефону!
– С-сей минут, ваше сиятельство! С-сей минут!.. Комиссар путей сообщения господин Бубликов самолично на проводе!
Бубликов пообещал, что свяжется для получения дальнейших инструкций с Временным комитетом Думы.
В Питере шли переговоры. Время тянулось. В вагонах роптали голодные георгиевцы. Наконец по распоряжению самого Родзянки генерал-адъютанту было предложено компромиссное решение: в Царское Село он проедет, но выгружать своих солдат из эшелона не будет; для переговоров к нему из столицы выезжает член военной комиссии.
Иванов принял предложение. Оно ни к чему его не обязывало. Он выполняет повеление императора, а соглашателей, если будет надо, повесит на первом суку. Поздним вечером его поезд встал у перрона Царского. Николай Иудович вызвал на станцию военного коменданта и начальника гарнизона. Те доложили: Царское Село занято восставшими войсками. У всех выходов из императорского дворца – посты солдат с красными бантами, на площади перед дворцом – бронеавтомобили.
Тем временем прибыл и посланец военной комиссии. Его доклад был удручающим:
– В гарнизоне столицы все до единого на стороне восставших. Начинать активные действия силами одного батальона абсурдно. Однако среди самих восставших определилось два течения: одни, солдаты и фабричные, поддерживают Совдеп, который стремится к ниспровержению монархии; другие офицерство, цензовые сословия, деятели промышленности – поддерживают Временный комитет Думы. Сам же комитет жаждет, чтобы прежний строй сохранился, но волею верховной власти были дарованы некоторые реформы.
Иванов не был искушен в тонкостях политики. Из витийств эмиссара он понял лишь одно: без собранного в монолитный кулак карательного войска обрушиваться на взбунтовавшийся Питер нельзя. И окончательно убедился, что предстоит не увеселительная прогулка и даже не быстрая расправа, "кровавая баня", какую устроил он Кронштадту под наведенными на остров с моря главными калибрами крейсеров и береговых батарей, а изнурительная осада.
– Надеюсь, к государыне меня пропустят безо всяких козней? – с сарказмом обратился он к коменданту Царского.
– Предоставляю вам свой автомобиль. Александра Федоровна была вне себя:
– Что происходит, генерал? Кощунственно! Немыслимо! Варварская страна!.. Когда вы покончите с этим сбродом?
– Императорская гвардия и верные трону войска на подходе, ваше величество, – церемонно склонил он голову.
– О-о! – она стиснула кулаки так, что они побелели. Лицо ее было искажено ненавистью. – Так поспешите же, генерал!
На станции Иванова ждало только что полученное от царя предписание: до прибытия его самого никаких мер не предпринимать. А по линии железной дороги поступило донесение: от Питера в направлении Царского продвигается революционный батальон, усиленный батареями тяжелых орудий.
Генерал распорядился, чтобы его доставили назад, на станцию Вырица. Он решил там, на исходном рубеже, ждать прибытия главных сил карательной экспедиции и дальнейших указаний императора.
Глава пятая.
2 марта
1
Покинув Финляндский вокзал, Путко вышел к Неве, одолел мост и заковылял по набережной. Путь был далек, но идти оказалось весело. Чопорная, с гранитными чугунноковаными парапетами набережная жила непривычной жизнью. Заводы, судя по чистому небу над Выборгской и Петроградской стороной, над Васильевским островом, и сегодня не работали. Народу на набережной полным-полно. Жгли костры из всякого хлама. С карниза правительственного здания под одобрительные выкрики два солдата прикладами сбивали орла. Одно крыло и когтистая лапа со скипетром уже отлетели. Теперь вошедшие в азарт солдаты гулко, словно в набат, били по черным орлиным головам с хищно изогнутыми клювами. Увидеть такое! Но еще поразительней было зрелище красного, полыхавшего на ледяном ветру флага над дворцом. А трехцветное, затоптанное сапогами грязное полотнище скомкалось на тротуаре.
Матросы в лихо заломленных бескозырках с гвардейскими ленточками, с красными от мороза ушами вели под конвоем сановного, в генеральской шинели, с вензелями на погонах, старика туда, в сторону Шпалерной. Антон покостылял за ними.
Площадь перед Таврическим бурлила. Шел митинг. Всюду и здесь – красные флаги. У входа во дворец хотя часовые и стояли, но никто никаких пропусков не требовал. Вслед за моряками-конвоирами Путко вошел под своды Думы. Помещение штаба восстания он разыскал быстро. Но "товарища Василия" на месте не оказалось.
– В полках, – бросила ему девушка, по виду курсистка, в углу комнаты стучавшая двумя пальцами на "ундервуде".
Оставалось единственное – ждать. Во дворце было тепло, а в полуподвале бесплатно поили чаем и давали галеты. В каждом же зале шли митинги. Все говорят... Но ведь где-то, под спудом, идет работа. Страну нужно кормить, одевать. Революцию – направлять.
Наконец Василий появился. Он был в штатском пальто, бородатый, русый, едва ли старше Антона. Опухшие от бессонницы глаза – как у Ивана Горюнова. Антон назвал себя. Добавил:
– Горюнов меня прислал.
– А-а, это он о вас говорил! Ну что ж, ценный кадр. Чего душа жаждет?
– Работы. Хоть какой.
– Ее вон сколько! – Василий показал рукой выше головы. – Только успевай поворачиваться! – Оглядел Путко. – Вы, кажется, поручик? А почему в солдатском? Замаскировался, чтобы не побили?
– Из лазарета ушел в чем раздобыл. А я уже и так битый-перебитый.
– Офицер – это хорошо... – протянул Василий. – С офицерами у нас особенно туго. В обстановке сориентировались?
– Не совсем. Всюду только речи говорят. А где дело?
– Тоже понимать надо: дорвались до вольного слова – не надышатся.
– Оно-то так. Только одни говорят от сердца, а другие – для маскировки. Каждый: "народ!", "свобода!", "революция!", "демократия!" Все нацепили красные банты! А кто же тогда еще вчера в красный цвет стрелял, как в мишень? Для кого наш флаг был что для разъяренного быка? А нынче банты, кокарды, бутончики! И все голосят: "Товарищ, товарищ!" Кто кому товарищ? Боюсь, могут так задурить голову словами, что потом не скоро этот мусор из нее вытрясешь.
– Точно! – согласился Василий. – Все стали р-рево-люционерами. Родзянко оказался, вишь, первым борцом за свободу. А вот потрясем его мошну, покажет он нам, где раки зимуют!.. Ну ладно, еще поглядим, кто кому... – Пригладил растрепанную бороду. – Ты прав: каждый гнет свою линию. Мы в подполье еще с конца прошлого года понимали: развязка приближается. Знали, что события начнутся здесь, в Питере. Оно и понятно: полмиллиона пролетариата... Ты с какого года в партии?
– Начинал в пятом, приняли в седьмом.
– Ноздря в ноздрю, – удовлетворенно гмыкнул Василий. – Тогда установку нашу знаешь. Она прежняя: расшевелить, раскачать, взбудоражить народ лозунгами борьбы против войны, дороговизны, монархии. Вовлечь массы. Царь бросит против народа армию. Это разложит войско. Привлечение армии на сторону народа – вот один из важнейших вопросов. Кое-кто думает, что сможем обойтись боевыми дружинами. Нет, кишка тонка. Пятый год показал, что на данный момент самое главное – за кем пойдет армия. За нами или за ними.
– Знаю. Ленинская установка. Но ты думаешь, они этого не понимают? Одни говорят речи, а другие, я уверен...
– Ну что мы друг друга убеждаем: брито-стрижено? – рассмеялся Василий. – Все верно! Сегодня с утра в Совдеп и к нам в штаб восстания прибежали ребятишки из разных частей: офицеры вернулись в казармы, водворяют прежние порядки, требуют сдать оружие.. И не самочинно требуют – по распоряжению Временного комитета Думы. Уже и в город выходить – с особого разрешения. Родзянко полагает, что все закончено: вывеску сменили, а лавочка осталась та же.
– Вот видишь! – снова начал злиться Антон. – А мы...
– Слышал? – оборвал его, рассмеялся Василий. – Вчера даже жандармский эскадрон прискакал с "Марсельезой" ! Тоже стали защитничками революции. Родзянко и с ними лобызался. Правда, думцы – великие храбрецы. Вчера же кто-то поднял крик: "Хабалов идет! Хабалов идет!.." Тут такая паника поднялась! Одни "избранники" под кресла залезли, другие прыснули бежать. Решили, что Хабалов свое воинство на Таврический ведет. А оказалось, что его самого арестовали и привели, сейчас в "министерском павильоне" сидит.
Посерьезнел. Прихлопнул ладонью по столу:
– Суть ситуации такая: у Родзянки в руках правительственный аппарат. На его стороне все – от Пуришкевича до кадетов. А главное – офицерство. На стороне Совдепа – солдаты и пролетариат.
– Так это же сила! – воскликнул Путко. – Решающая! Что может какой-то там ротмистр, если вся рота против него? А народ перед Таврическим? Одним духом сдует кого хочешь, если дыхнет.
– Ишь ты какой шустрый! – Василий склонил голову набок, словно бы стараясь получше разглядеть заявившегося к нему умника. – Я тоже до ранения на фронте был. Тоже, разрешите представиться, подпоручик саперного батальона. На передовой, сам знаешь, всегда кажется, что главный бой на твоем участке. Если ты идешь в атаку, значит, вся армия наступает; смазываешь пятки – ну конечно же вся армия драпает.
– Точно! – теперь уже улыбнулся Антон.
– Но по сей день фронты и вся действующая армия еще не сказали своего слова. Еще только начинает раскачиваться Москва. Слухи самые разные. А наиглавнейшее – сам наш Совдеп...
Василий резко махнул рукой:
– Мы ждали этих дней и, когда началось, покатилось, готовы были возглавить движение. На утро двадцать шестого назначили пленум Петроградского комитета, чтобы окончательно определить тактику и стратегию. А в ночь на двадцать шестое охранка почти всех членов комитета замела. И в "Кресты". Я тоже попал. Молодцы выборжцы – взяли на себя обязанности комитета. Но по неопытности, а может, и наоборот, из-за верности принципам... – он в сомнении пожал плечами, – допустили оставшиеся на свободе братишки одну промашку. Когда восстание началось, они бросились на заводы, на фабрики, в казармы – к народу. А эсеры и меньшевики – сюда, в Таврический. И сразу давай создавать Совет! И давай захватывать в нем места! Сейчас во всем Совдепе наших товарищей-большевиков – всего двое-трое. А вся верхушка – их. Вот смотри: председатель Совета Чхеидзе меньшевик, товарищ председателя Скобелев – меньшевик, второй товарищ председателя Керенский – трудовик, со вчерашнего дня примазавшийся к эсерам. И остальные – пальцев не хватит, той же масти шатия-братия. Не то чтобы воевать с Родзянкой – сами к нему лобызаться бегают. Керенский даже наплевал на решение Исполкома Совдепа и решил стать министром в новом правительстве, которое Родзянко сейчас хочет слепить. Говорят, что и для Чхеидзе кресло в Мариинском дворце подобрали. Но мы свою линию гнем. За каждую букву в решениях Совдепа грыземся.
Он достал часы:
– Сейчас снова будем заседать. Оч-чень важное будет заседание! Ты оставайся пока здесь за меня. Будут приходить солдаты из частей, давай им нашу литературу, пусть берут, сколько унесут, – Василий показал на стопки листков, уложенные на полу вдоль стены. – И сам почитай: это наш манифест "Ко всем гражданам России" и листовка "Настал час освобождения".
Взял со столика, за которым курсистка терзала "ундер-вуд", узкие полоски бумаги:
– Это мандаты штаба восстания на право входа в казармы гарнизона. Выдавай только нашим, большевикам.
По районам начали создавать отряды рабочей милиции. Вот мандаты на получение оружия в арсеналах. Тоже смотри в оба, кому даешь. С минуты на минуту начнут приходить делегаты от рот, всех направляй в Белый зал, на заседание. Действуй!
За ночь Антон не сомкнул глаз. Как опустился на стул, освобожденный Василием, так и не поднялся: со всех сторон наседали; принимать решения надо было немедленно.
Василий забежал – вечер это был или уже ночь? – радостный, осипший, словно еще больше похудевший:
– Сдвинули! Мы с первого дня требовали, чтобы в Совдепе были не только рабочие, но и солдатские депутаты. Оборонцы во главе с Чхеидзе артачились: мол, агитация распространится и на армию. А нам этого только и нужно. Добились! Солдатская секция создана и отныне Совдеп – Совет рабочих и солдатских депутатов!.. А теперь мы там такую пулю отливаем Родзянке! Бьет наповал! Не пуля – снаряд!..
И снова исчез.
Под утро пришел, качаясь от усталости, с еще влажным номером газеты "Известия Совета Рабочих и Солдатских Депутатов".
– Прочти. Вот это!
Типографская краска пачкала пальцы. На первой странице, сразу под заголовком, крупно выступало: "Приказ № 1".
Антон начал читать.
"По гарнизону Петроградского округа всем солдатам гвардии, армии, артиллерии и флота для немедленного и точного исполнения, а рабочим Петрограда для сведения.
Совет Рабочих и Солдатских Депутатов постановил:
1. Во всех ротах, батальонах, полках, парках, батареях, эскадронах и отдельных службах разного рода военных управлений и на судах военного флота немедленно выбрать комитеты из выборных представителей от нижних чинов вышеуказанных воинских частей.
2. Во всех воинских частях, которые еще не выбрали своих представителей в Совет Рабочих Депутатов, избрать по одному представителю от рот, которым и явиться с письменными удостоверениями в здание Государственной думы к 10 часам утра 2 сего марта.
3. Во всех своих политических выступлениях воинская часть подчиняется Совету Рабочих и Солдатских Депутатов и своим комитетам.
4. Приказы Военной комиссии Государственной думы следует исполнять, за исключением тех случаев, когда они противоречат приказам и постановлениям Совета Рабочих и Солдатских Депутатов..."
Василий ревниво следил за тем, как читал Антон.
– Пункт четвертый осилил? Мы настаивали на формулировке: "только в тех случаях", они, соглашатели: "за исключением тех случаев". Улавливаешь оттеночек? – В голосе его был сарказм. – Так и в пятом: и нашим и вашим!.. Одолели голосованием. Читай дальше – главное впереди.
– "Пункт пятый. Всякого рода оружие, как-то: винтовки, пулеметы, бронированные автомобили и прочее должны находиться в распоряжении и под контролем ротных и батальонных комитетов..." – произнес вслух Путко и снова, с возрастающим волнением, углубился в текст:
"...и ни в коем случае не выдаваться офицерам даже по их требованиям.
6. В строю и при отправлении служебных обязанностей солдаты должны соблюдать строжайшую воинскую дисциплину, но вне службы и строя в своей политической, общегражданской и частной жизни солдаты ни в чем не могут быть умалены в тех правах, коими пользуются все граждане. В частности, вставание во фронт и обязательное отдание чести вне службы отменяется.
7. Равным образом отменяется титулование офицеров: ваше превосходительство, благородие и т.п., и заменяется обращением: господин генерал, господин полковник и т.д.
8. Грубое обращение с солдатами всяких воинских чинов и, в частности, обращение к ним на "ты" воспрещается и о всяком нарушении сего, равно как и о всех недоразумениях между офицерами и солдатами, последние обязаны доводить до сведения ротных комитетов.
Настоящий приказ прочесть во всех ротах, батальонах, полках, экипажах, батареях и прочих строевых и нестроевых командах".
Под приказом стояло: "Петроградский Совет Рабочих и Солдатских Депутатов".
Антон поднял на Василия заблестевшие глаза:
– Так это же!..
– Мы настаивали еще, чтобы солдаты получили право сами выбирать себе командиров, а неугодных – смещать. Меньшевики и эсеры провалили. Мы требовали, чтобы этот приказ был адресован не только войскам Петроградского округа, а всей армии. Они же: "Мы – Питерский Совдеп, а не Всероссийский..." Законники! Но все равно... – он выхватил у Путко из рук газету, потряс ею, – все равно армия теперь будет наша!
Антон поднялся со стула. От усталости, от резкого движения закружилась голова. Василий с удовольствием плюхнулся на свое место. Потянулся:
– Ну, что ты тут без меня наворотил? Докладывай. Путко протянул список: кому и с какой целью выданы мандаты, кто и зачем приходил.
– Да ты тоже, гляжу, крючкотвор. Штабной, что ли?
– Самый что ни на есть строевой. Да только на батарее писанины не меньше, чем в интендантской части.
– Молодец, все правильно, – пробежал его записи Василий. Поднял голову: – Ты с какого фронта?
– С Северного.
– Долго еще тебя в лазарете ремонтировать будут?
– Глаза видят, ноги ходят – пора и честь знать.
– Тогда вот что, друг: здесь мы людей найдем, как-нибудь управимся. Северный же фронт сейчас самый важный для революции – самый близкий к Питеру. А офицеров-большевиков по всему фронту по пальцам пересчитаешь. От того, за кем пойдет солдат, зависит наша победа или наше поражение. Ясно, Антон-Дантон? Так что вот какое тебе поручение от штаба восстания: сматывай лазаретные бинты и дуй на фронт! Доводи этот наш "Приказ № 1" до солдат, поворачивай на нашу сторону армию! Дня хватит, чтобы закончить все дела в Питере?
– О чем разговор?