Как раз в тот день, когда Антон возвратился на батарею, Временное правительство выступило с обращением к населению России – заявило, что "приложит все силы к обеспечению нашей армии всем необходимым, для того чтобы довести войну до победного конца", – и призвало "защитить от германского императора свободное отечество". Мол, война отныне ведется не за Босфор и Дарданеллы, а во имя завоеваний революции. Рубеж между большевиками-интернационалистами и всеми прочими ура-патриотами обозначился еще непримиримей. Многие миллионы людей доверчиво поддались оборончеству. Они ненавидели войну, но верили, что путь к окончанию ее лежит только через победу. В этой борьбе у большевиков было единственное оружие – сила убеждения. Терпеливо, настойчиво объяснять заблуждающимся истинное положение вещей, действительный характер войны и те цели, которые преследует в ней буржуазия. Но сколько нужно было терпения и выдержки! Как нужны были точные ориентиры!..
На батарее, получив очередной номер "Правды", Антон припал к шершавому листу: "Приезд Н. Ленина".
"3 апреля, днем, в Петрограде разнеслась весть о том, что вечером с поездом Финляндской железной дороги должен приехать вождь революционной части РСДРП т. Ленин.
Газет в этот день не было, заводы не работали, но тем не менее радостная для всего революционного российского пролетариата весть проникла во все районы. Рабочие стали готовиться к грандиозной встрече того, кто более десяти лет принужден был жить вдали от России, в тяжелой эмигрантской атмосфере, но чей голос громко звучал, несмотря ни на какие царские рогатки, и вел за собой революционный пролетариат. Лозунги, брошенные им в рабочую массу, нашли свое подтверждение в той революции, которая вернула его на родину..."
Путко читал, сидя на осыпающемся бруствере. В этот момент заговорила германская батарея. Разрывы шрапнелей ватно закладывали уши.
"...На улице, стоя на броневом автомобиле, т. Ленин приветствовал революционный русский пролетариат и революционную русскую армию, сумевших не только Россию освободить от царского деспотизма, но и положить начало социальной революции в международном масштабе... Вся толпа массою пошла за мотором до дворца Кшесинской, где митинг и продолжался. В речах всех ораторов отмечалась надежда и уверенность в том, что вождь революционной с.-д., который ни при каких мрачных условиях не сходил со своей революционной позиции, поведет теперь русский пролетариат смело и твердо по пути дальнейших завоеваний, вплоть до социальной революции..."
Но оборонцы тут же не приминули поднять оглушительный шум: "Ленин приехал в блиндированном вагоне! Через вражескую страну! Что это значит? Пошевели-ка мозгой!.." Точно оговоренные условия проезда, заявления социалистов-интернационалистов европейских стран, приветствовавших этот отважный шаг, – их можно на газетных страницах опустить, в речах извратить. "Пошевели-ка мозгой, с какой стати Вильгельму было разрешать проезд через Германию большевистскому вождю?.. Кумекаешь, брат-солдат?.."
Пришел Петр Кастрюлин: "Нутром чувствую – брехуны, правда наша! А как объяснить?.." Выручила та же "Правда" с Апрельскими тезисами Владимира Ильича: большевики и в новых условиях должны добиваться установления демократического мира без аннексий и контрибуций. Революция в России не изменила империалистический, захватнический характер войны, которая и при новом правительстве, безусловно, остается со стороны России грабительской. Недопустимы ни малейшие уступки "революционному оборончеству": "Своеобразие текущего момента в России состоит в переходе от первого этапа революции, давшего власть буржуазии в силу недостаточной сознательности и организованности пролетариата, – ко второму ее этапу, который должен дать власть в руки пролетариата и беднейших слоев крестьянства..." И как вывод: "Никакой поддержки Временному правительству!", "Вся власть Советам!" Вот нужные лозунги. Вот точно намеченный курс.
Вскоре стала выходить "Солдатская правда". А следом за нею, уже в их Двенадцатой армии, – "Окопная правда".
Они двинули ленинские лозунги в солдатскую гущу. Начались выборы комитетов. Батарейцы послали в дивизионный комитет и фейерверкера Кастрюлина, и его, Антона. Потом выбирали корпусной комитет. И снова солдаты назвали: Путко. Он даже удивился: откуда знают в других частях? Петр сказал: "Земля, она слухом полнится. Ты – нам, мы – другим. Теперь за нами ого сколько "сереньких" идет!.."
Однажды, уже в мае, Антона вызвали с батареи в Ригу, на заседание Коморсева. У дома, где размещался комитет, Путко увидел вроде бы знакомого офицера: светлые брови над переносьем завязаны в узелок, погоны подпоручика.
– Не узнаешь, Антон-Дантон? Зазнался?
Конечно же это был Василий. Но бритобородого, в мундире, его и впрямь трудно было узнать. Только глаза и брови прежние. Да когда снял фуражку запорожский оселедец на залысине.
– К нам, в строй? – с радостью пожал руку Путко.
– Временно прикомандирован к Коморсеву. После заседания задержись. Как говорят у нас в Одессе: будем иметь разговор.
От Василия Антон узнал, что Временное правительство приняло решение о летнем наступлении. Хотя большевики – депутаты Питерского Совдепа выступили против, Исполком поддержал министров. Одобрил решение о наступлении и первый съезд Советов.
– Если наступление окажется успешным, оно послужит укреплению Временного правительства. Если же оно провалится, правительство свалит вину на нас и даже на эсеро-меньшевистские Советы.
– Если судить по тому, как подготовлена к наступлению армия, скорей всего, возможен второй вариант, – отозвался Путко. – Сужу по состоянию артиллерии: парк не обновлялся и не ремонтировался с начала войны. Снарядов – на полдня работы. Минометов – пять штук на весь корпус.
– То-то и оно. Правительство умышленно делает расчет на поражение, чтобы задушить революцию.
– Когда солдат на своей шкуре испытает – поймет... Русский человек, сам знаешь, задним умом крепок. Но сколько это будет стоить крови! – с горечью проговорил Антон.
– Только собственный опыт сможет убедить солдат в нашей правоте, сказал Василий. – Сейчас "революционное оборончество" захлестнуло всех. И здесь, в Коморсеве, в Искоборсеве, в армейских комитетах по всем фронтам засилие меньшевиков и эсеров. Нам особенно важно иметь надежных товарищей в армейских комитетах.
Василий рассказал, что при ЦК партии ныне создана Военная организация – "военка". Он сам – один из членов ее, одновременно продолжает быть и членом Питерского Совдепа.
– Здесь, на Севфронте, я официально как представитель Совдепа. А по существу... – Он хитро подмигнул. – Ну, Антон-Дантон, будем держать связь!..
Через товарищей-партийцев связь они установили. Но повидаться больше не довелось.
Восемнадцатого июня началось наступление. Первыми на штурм вражеских заграждений были брошены войска Юго-Западного фронта. Затем дивизии других фронтов. Северный пришел в движение последним, но лишь Пятая армия, а их Двенадцатая должна была действовать как вспомогательная.
Тем временем в Питере произошли события, которые изменили всю обстановку как в тылу, так и на фронте. К началу июля уже стало окончательно ясно, что разрекламированное наступление с треском провалилось: добившись незначительных успехов в первый момент, войска Юго-Западного фронта остановились, а затем обратились в беспорядочное бегство. Как и ожидали большевики, Ставка и Временное правительство обвинили в поражении Советы и ленинцев. 3 июля на улицы Питера выплеснулась стихийная демонстрация солдат и рабочих. Против демонстрантов были брошены юнкера и казаки, вызваны с Северного фронта карательные части. Петроград объявлен на военном положении. Разгромлена редакция "Правды". Начались повальные аресты большевиков, разоружение рабочих, расформирование частей гарнизона, участвовавших в демонстрации. Временное правительство отдало приказ об аресте Ленина. ВЦИК объявил Временное правительство "правительством спасения революции" и передал ему всю полноту власти. Министры утвердили законы о введении на фронте смертной казни и военно-полевых судов.
Понеслось, покатилось... После июльских событий и военное командование, и комитетчики, и комиссары правительства, направленные в части, – все набросились на большевиков. Вдесятеро яростней, чем в апреле: "Пораженцы! Германские шпионы! Продали Россию за немецкие марки!.." Аресты. Слухи о расстрелах без суда. Пахнуло шестым годом, "столыпинскими галстуками".
Антон, его товарищи-солдаты в батарейной ячейке мучились в безвестности: как там, в Питере? что с Лениным?..
Но вот пробрался на батарею листок "Рабочий и солдат". Под заголовком: "№ 1. 23 июля 1917 г.". А над заголовком – их родное: "Российская Социал-Демократическая рабочая партия. Пролетарии всех стран, соединяйтесь!"
Сбились в землянке. Отсвет коптилки скользит по листку.
– "Рабочий и солдат" выходит в тяжелые для нашей партии дни, в дни, когда наши организации подвергаются разгрому, газеты наши закрываются, наши вожди шельмуются предателями, изменниками и провокаторами, члены нашей партии преследуются, избиваются и даже убиваются..."
Кто-то тяжко вздохнул в темноте.
– "...Каждое наше "поражение" превращается в нашу победу, – громче стал читать Антон, – каждая победа наших противников – в их поражение. Так было всегда, так будет и теперь!"
– Так это же "Правда"! – взял листок, повертел его в ладонях-лопатах Петр. – Тот же голос.
– Конечно, – кивнул Путко. – И в двенадцатом, когда она только начала выходить, ей все время приходилось менять название: то "Рабочая правда", то "Путь правды". Нечему тут удивляться.
Но, получив третий номер "Рабочего и солдата", сам поразился, прочитав набранное сразу же под заголовком объявление:
"Товарищей делегатов, приезжающих на Всероссийский съезд Р.С.-Д.Р.П., назначенный на 25 июля в Петрограде, просим явиться за мандатами по следующим адресам:
1. Таврический дворец. Центральный Исполнительный Комитет, фракция большевиков, секретарь Благонравов.
2. Выборгская сторона, Больш. Сампсониевский проспект, д. № 62, Районный Комитет Р.С.-Д.Р.П.
Организационное бюро".
В такое время – и съезд!.. Ни единого из следующих номеров газеты раздобыть не удалось. Тем больше его мучило нетерпение: что же там, в Питере? Состоялся ли съезд?..
И тут – приказ о делегировании на московское совещание.
Теперь он отсчитывал каждую минуту, каждую версту, приближавшую к Питеру. Если бы помогло ускорить движение, он сам бы толкал паровоз, медленно тащивший их состав мимо перелесков и полей.
Заснул там машинист, что ли? Скорей! Скорей!..
2
Министр-председатель Александр Федорович Керенский пребывал в сомнении.
Сегодня, третьего августа, он впервые увидел в лицо верховного главнокомандующего Лавра Георгиевича Корнилова. Все, что он слышал о генерале до того, как собственной рукой подписал указ о его назначении; все, к чему притерпелся за последующие бурные недели, свидетельствовало, казалось, в пользу главковерха – это был единственный человек, который нужен Александру Федоровичу.
Но теперь... Пристальный, угрюмый, неморгающий взгляд впавших бурых глаз – маленьких, блестящих, с кровяными прожилками; прямой, наклоненный вперед лоб; сомкнутые тонкие губы, которые генерал почти не раздвигает, когда говорит; перекатывающиеся на впалых щеках камни желваков... Натура решительная и чрезвычайно упрямая, бесчувственная, лишенная воображения, однако же полная злой воли и противоречия. Такой разгрызет и не выплюнет... Керенский почувствовал страх.
Откуда вообще взялся этот Корнилов?.. Кажется, первым вспомнил о "генерале-беглеце" Родзянко. Он и попросил тогдашнего начальника штаба Ставки Алексеева назначить Корнилова главнокомандующим Петроградским военным округом взамен посаженного в Петропавловку Хабалова и опростоволосившегося Иванова. Новый главнокомандующий был назначен одним из последних царских указов, в тот самый день, когда Николай II отрекся от престола. Но в апреле Корнилов приказал открыть огонь по питерским демонстрантам. Солдаты потребовали подтверждения приказа от Совдепа. Разразился скандал. Генерала пришлось срочно отстранить от должности, направить в действующую армию.
Все это было вне забот Александра Федоровича: сам он тогда ведал еще министерством юстиции. Хотя и подбирался к армии. Он прекрасно понимал, что не судейские и прокурорские чины играют первую скрипку. Да и вообще inter arma leges silent. Поэтому с первых же дней своего приобщения к синклиту он старался как можно чаще наезжать в полки, чтобы его видели и слышали в войсках. Добился своего: через два месяца после провозглашения состава Временного правительства ушел в отставку Гучков – "по собственному желанию", якобы не пожелав брать и дальше на себя "ответственность за распад армии", а на самом деле потому, что фигура его была ненавистна революционной вооруженной массе: буржуй, председатель казнокрадного военно-промышленного комитета при монархии, председатель третьей Государственной думы, на совести которой были "столыпинские галстуки". И когда при перетасовке правительственной колоды сделали новый расклад, сразу выпало – военным и морским министром быть Керенскому. Более некому. Пятого мая он возложил на себя обязанности военмина.
С этого времени все помыслы Александра Федоровича сосредоточились на одном – на подготовке летнего наступления. Решение о наступлении было принято еще при царе, в ноябре минувшего, шестнадцатого года, на совещании высших военачальников армий Антанты во французском городке Шантильи. Российскую делегацию возглавлял тогда генерал-адъютант Алексеев. Затем, за месяц до переворота, уже в нынешнем январе, решение это подтвердила союзническая конференция, собравшаяся в Петрограде. Срок был установлен условный: через три недели после "дня икс". Под "днем икс" подразумевалось начало наступления английских и французских армий на Западном фронте.
В апреле наступление союзников началось, но тут же и застопорилось. О начале активных действий со стороны русской армии пока нечего было и думать. Однако правительства Антанты требовали выполнения Россией "союзнических обязательств", связали с этим вопросом обещания денежных займов и военных поставок. Да и самому Временному правительству наступление нужно было во что бы то ни стало. С любым последующим результатом, ибо устраивал и тот и другой: и победа и поражение. Но если победа – то триумфальная, а коль поражение – то оглушительное.
Великий князь Николай Николаевич, назначенный Николаем II в последний час династии верховным главнокомандующим и уже прибывший с Кавказа в Ставку, вынужден был буквально на следующий же день передать должность Алексееву: массы решительно высказались против занятия членами дома Романовых каких-либо государственных должностей. Временному правительству пришлось скрепя сердце уволить Николая Николаевича в отставку, правда "с сохранением мундира" – иными словами, с почетом и пенсией. В сопровождении двух думцев он был "выслан" в свой дворец в Крыму.
Алексеев не пришелся по душе Керенскому – ничего в нем не было бравого. Старый тихий бумажный червь. В притушенном же взгляде из-под седых бровей – ненависть к нововременцу, презрение к "шпаку". Кем заменить? Один был чересчур близок к царю, другой произведет плохое впечатление на армию, а нужно соблюсти и политес. У старых генералов свои представления о табели: кто за кем стоит "в хвосте" за чином и должностью. Наконец, Керенский остановил выбор на главнокомандующем Юго-Западным фронтом Брусилове: генерал от кавалерии, герой знаменитого прошлогоднего наступления Брусиловского прорыва, – трижды кавалер Георгиевского ордена. К тому же и к Временному правительству относится, как и положено солдату, с послушанием. Брусилов принял предложенный пост.
Тогда же, в мае, Керенский произвел и другие перемещения. В представленных на подпись бумагах встретилось ему и имя Корнилова. С начальника корпуса он выдвигался, еще по раскладке Гучкова, на должность командующего Восьмой армией Юго-Западного фронта. Подписывая приказ о назначении, министр мельком вспомнил лицо генерала – обычное, выражавшее лишь жестокую волю. Такие люди неприхотливы и в меру честолюбивы – надо лишь признавать их заслуги и не обходить в наградах.
Керенский, возможно, больше бы и не вернулся к мыслям о нем, если бы не события, последовавшие спустя месяц: начало июньского наступления и катастрофа его провала, со всей очевидностью обозначившаяся уже в первых числах июля. Под контрударами германских и австрийских войск русские полки и дивизии покатились назад, оставляя противнику даже и те территории, которые были захвачены за годы предшествующих баталий. Все – от министра до командиров батальонов – были в полной растерянности. Здесь Корнилов показал, на что он способен. В своей армии он приказал заградительным отрядам расстреливать отступающих солдат и их трупы вывешивать вдоль дорог, ведущих в тыл. Мало того. Через головы вышестоящих начальников он потребовал от Временного правительства немедленного восстановления на фронте смертной казни, отмененной в России в начале марта, и введения военно-полевых судов, чье название, чересчур памятное по периоду столыпинщины, было бы замаскировано под "военно-революционные". Все эти требования вполне соответствовали проектам самого Керенского. Теперь же их можно было прикрыть именем ретивого генерала.
Отступление на фронте совпало с событиями в Питере, напомнившими своим яростным накалом февральские дни. И подобно тому, как краснобанточный февраль послужил Керенскому трамплином для прыжка на первую ступень триумфальной лестницы, поражение на фронте и расстрел демонстрации в столице, обрушившиеся на одну сторону колеблющейся доски, другим ее концом, одним махом, вознесли Александра Федоровича на самую верхнюю площадку. Такое он в детстве видел в цирке: удар – и фигурка воздушного акробата взлетает в черноту купола в луче прожектора, чтобы ухватить сверкающую трапецию под потолком. Он зажмуривал глаза: "Вдруг не ухватит?" Натренированный гимнаст не упал. А даже если бы и просчитался, внизу натянута сетка и к поясу пристегнут почти невидимый страховочный трос. Но в политике сеток и тросов нет...
За неполные пять месяцев своего существования Временное правительство видоизменилось в четвертый раз. Из правительства "спасения революции" оно преобразовалось в правительство "спасения страны". Князь Львов ушел в отставку, и его место – кресло министра-председателя с оставлением за собой портфелей военного и морского министров – занял он, Александр Федорович. В какой уже раз, обмирая, подумал: перст судьбы! Всего за пять месяцев – из пыли, из голоштанных думских скандалистов – в правители всея Руси! И ведь сам! Своим умом, дарованиями, энергией! Exegi monumentum!..