Артистическая натура Александра Федоровича была подвержена быстрой смене настроений. Но меланхолия и пессимизм овладевали им редко. Над всеми предчувствиями, предощущениями ему светила в туманно-розовой мгле путеводная звезда. Он был рожден под знаком Тельца, в апреле, а это был знак огня, определявший характер сильный и властный, одаренный жизненной энергией, обладающий талантами государственного деятеля. Александр Федорович верил своему гороскопу.
– Так, значит, решительно настаиваете, дорогой Борис Викторович? Что ж, могу выразить лишь благодарность – я тоже одобряю аресты означенных лиц.
Он снова ткнул перо в императорскую чернильницу и размашисто подписал список.
3
Наденька уснула в своей боковушке, а Антон остался в горнице, чтобы дождаться все же ее брата Сашку.
Час назад он как мог постарался успокоить девушку: "Пойми, ты мне как родная... Ты не только сестра милосердия, ты как моя родная сестренка... Я всей душой благодарен тебе... Но благодарность – это не любовь, пойми..." Но разве можно что-нибудь объяснить?..
Девушка выплакалась на его плече и покорно ушла в свою комнатенку. О Сашке же сказала: "Он днюет и ночует на "Айвазе", вернется домой аль нет не знаю..."
И вот теперь, отвалившись к стене и подремывая, Антон терпеливо ждал. Дождался. На крыльце затопало. Дверь распахнулась.
– А! Здорово, Антон Владимыч! Возвернулся? Опять побитый? – парень показал на его обвязанную бинтом голову.
– Пустяки. Ты-то как?
– Бастуем. Хозяева вообще завод на замок закрывать надумали. Так мы порешили: займем цехи и будем держаться насмерть. При Николашке и не такое бывало – выдюжим.
– Правильно. Сила в ваших руках. Твердо стойте на своем, – одобрил Путко. – А у меня к тебе все та же забота – сведи к товарищам по комитету. Я сам сунулся туда-сюда – никого найти не смог.
– Да, нашего Горюнова и многих других Керешка укатал в тюрьмы... Ничего, кровью харкать будет за это – придет час... А вас спровожу. Только айда зараз, а то времени у меня в обрез.
– Отлично! Мне и надо как можно скорей.
Антон натянул шинель. И они отправились по ночным улицам.
Сашка привел его в большой дом на Литовской. Позвонил. В неосвещенную прихожую вышел мужчина. Пригляделся:
– А, Антон-Дантон!
– Да никак Василий? – обрадовался Путко. – Все дороги ведут в Рим! Вы-то и нужны мне больше всего!
Они обнялись, как старые друзья.
– Коль так, прощевайте – у меня своих забот полон рот, – сказал Сашка, делая шаг к двери.
– Завтра явишься ровно в десять утра, – напутствовал его Василий, а когда дверь за парнем захлопнулась, сказал: – Наш. Молодой кадр. Связной городского и районного комитетов. – Повел Антона в комнату. – Ну, кто первым будет рассказывать?
– Вы, конечно.. У меня там что? "По пехоте противника, прицел сто огонь!" А вот вы тут наварили каши.
– Это уж точно!
И Василий начал рассказ обо всем, что произошло в Петрограде с июльских дней.
– Наиглавнейшее – состоялся съезд партии. Только вчера закончился.
– Что же решили?
– Обсудили положение в стране и наметили курс. Вот, прочти "Манифест" съезда, – он протянул листок, отгектографированный, как те давние подпольные прокламации. Антон начал внимательно читать:
"...Керенский провозглашает лозунг "изничтожить большевиков" и посылает "от имени русского народа" телеграмму ближайшему родственнику Вильгельма Гогенцоллерна и Николая Романова, английскому королю Георгу. Лозунг революции: "Мир хижинам, война дворцам" заменяется лозунгом: "Мир дворцам, война хижинам".
Но рано торжествует контрреволюция свою победу. Пулей не накормить голодных. Казацкой плетью не отереть слезы матерей и жен. Арканом и петлей не высушить море страданий. Штыком не успокоить народов. Генеральским окриком не остановить развала промышленности.
Работают подземные силы истории... Крестьянам нужна земля, рабочим нужен хлеб, и тем и другим нужен мир. По всему земному шару залетали уже буревестники...
Готовьтесь же к новым битвам, наши боевые товарищи! Стойко, мужественно и спокойно, не поддаваясь на провокацию, копите силы, стройтесь в боевые колонны! Под знамя партии, пролетарии и солдаты! Под наше знамя, угнетенные деревни!
VI съезд Российской Социал-Демократической Рабочей партии (большевиков)".
– Здорово! – сказал Антон. – Берет за душу.
– Поняли из текста: "стройтесь в боевые колонны"? Период мирного развития революции кончился. Июльский расстрел показал это. Керенский и его компания взяли курс на подавление революции, на разгром Советов и солдатских комитетов, на установление открытой диктатуры. Наш курс на социалистическую революцию остается прежним. Но тактику мы меняем начинаем подготовку к вооруженному противоборству.
– Значит, восстание?
– Да. Но тщательно подготовленное. Керенский хотел бы навязать нам войну сейчас, пока мы еще не собрались с силами. Съезд предупредил: мы не должны поддаваться на провокации. Организовываться, привлекать на свою сторону массы – вот что нам нужно сейчас.
– А как Совдепы?
– Владимир Ильич потребовал: лозунг "Вся власть Советам!" необходимо временно с повестки дня снять – в июльские дни ВЦИК и Петроградский Совдеп показали себя как жалкие прихвостни Временного правительства. После Первого Всероссийского съезда Советов во ВЦИКе засилие эсеров и меньшевиков. Большевиков там почти нет, да и тем, кто избран депутатом, они стараются заткнуть голос. Зато в пролетарской массе наше влияние растет. Возьми хотя бы по Питеру: в апреле было шестнадцать тысяч большевиков, а нынче тридцать шесть тысяч. Подобная картина и в Москве, и по другим центрам. И что особенно для нас с тобой важно: такая же картина в действующей армии. Или я не прав?
– Прав, конечно. Июльские дни не только не вызвали упадка настроения среди моих орлов – наоборот, еще злей стали! Ты представить не можешь, как мы обрадовались, когда получили первый номер "Рабочего и солдата", а потом узнали, что собирается и съезд.
– Скажи спасибо своим выборжцам, это благодаря им стало возможным провести его – так и отметили особо на съезде, – широко повел рукой, как бы раздвигая стены комнаты и показывая Антону на весь район, Василий. – А с газетой помучились... Деньги-то, по копейкам и пятакам, быстро собрали среди рабочих и солдат, да вот где найти типографию? К крупным владельцам и не совались – те грамотные, сразу бы раскусили, что большевистская. Сколько искали, наконец с превеликими хитростями нашли – на Гороховой. Типография "Народ и труд". На одном талере мы верстаем своего "Рабочего и солдата", на другом – какой-то поп свою "Свободную церковь", а в третьем углу меньшевики свои подлые брошюрки.
Он вдруг расхохотался:
– Случай такой однажды произошел: проходит мимо нашего верстака меньшевик, глянул на оттиск полосы, а на ней статья "Ответ", и под ней подпись: "Н. Ленин"! Меньшевик тот глаза вытаращил: "Да Ленин же в Германию удрал!.." Ну, мы ему: "Дурак ты, дурак! Прочти-просветись, статья-то по самым последним фактам прямо в номер написана!" Он прочел и эдак, будто между прочим: "А интересно бы узнать, где сейчас находится товарищ Ленин?" Ишь в товарищи себе, прохвост, захотел! И потом снова: "Интересно, где же он?" Ну а мы руками разводим: мол, и самим неизвестно.
– Представляю, если бы они узнали... – проговорил Антон. Подумал: "Где сейчас Владимир Ильич?" Но даже и спрашивать не стал: чему-чему, а уж этому годы подполья его научили...
– Из предосторожности мы не писали, что "Рабочий и солдат" – орган "военки": просто "ежедневная газета" РСДРП. Теперь съездом газета утверждена как центральный орган ЦК, та же "Правда".
– Мы на батарее так сразу и поняли, – кивнул Путко.
– Вот такие пироги, товарищ георгиевский кавалер, – не без гордости заключил Василий. – Ну а ты с какими гостинцами пожаловал?
Как и тогда, в марте, они незаметно перешли с "вы" на дружеское "ты".
– В Питере я проездом: сделал остановку для рекогносцировки. Держу путь в Москву – делегирован армкомом на какое-то Государственное совещание.
– Во-от оно что! – даже присвистнул Василий. Его светлые брови сошлись на переносье в узелок. – Это оч-чень важно и оч-чень нам нужно! Как раз сейчас Центральный Комитет вырабатывает тактическую линию по отношению к Московскому совещанию. И ты можешь оч-чень нам пригодиться! Пошли.
В передней Василий у зеркала достал из кармана косматый рыжий парик и натянул его на свой оселедец. Прилепил под нос пышные усы.
– Ну как, хорош? – обернулся к Антону. – Временные имеют желание и меня засадить в кутузку, да я не хочу задарма харчиться.
В парике, в макинтоше и с тростью в руке он стал неузнаваем. Даже походка изменилась – этакий столичный фат.
Путь был дальний, на Фурштадтскую. Наконец добрались.
– К сведению: эту квартиру мы снимаем у монахинь женской церковной общины, – подмигнул Василий. Он был в превосходном настроении.
Они поднялись по лестнице. В большой комнате – несколько человек. На столах – бумаги, стопки газет. С краю – самовар и чашки на латунном подносе, горка бутербродов, дым от папирос слоится под абажуром. Василий подошел к одному из мужчин, сидевших спиной к двери. Что-то сказал. Мужчина поднялся, обернулся, отодвинул стул.
Он был высок, неимоверно худ. Огромный лоб с поредевшей прядью, миндалевидный разрез глаз, тонкий нос с нервно вырезанными ноздрями, узкая бородка. Мужчина вгляделся.
Но первым узнал Антон:
– Товарищ Юзеф!
– Товарищ Владимиров, да? Ну, вечер добры. Точнее – добро утро, – он кивнул в сторону окна.
Действительно, за стеклами уже светало.
– Так ты, оказывается, знаком с товарищем Дзержинским? – сказал Василий. – Тогда сам и выкладывай, куда направлен и зачем...
Теперь все сидевшие за столом обернулись и смотрели на Путко.
– Я – член комитета Двенадцатой армии Северного фронта, – сказал ой. Делегирован на Московское совещание...
Глава третья.
5 августа
1
Антон вернулся на Полюстровский, в дом под вишнями, где сбросил вчера свой ранец, когда было уже полное утро нового дня.
– Так и не поспали, Антон... Владимирович? – глянула на него Наденька. – Я вам постелю. В маминой комнате.
Голос ее дрожал. В нем были и слезы, и обида, и в то же время какое-то благодарное облегчение.
– Ну что ж, часок у меня есть... – только сейчас он почувствовал, что устал. – Но в двенадцать хоть за ноги стащи, хорошо?
– Вода уже согрета, можете помыться с дороги. Девушка внесла в горницу таз, два ведра и вышла. Он с удовольствием стянул с себя пропахшую махрой и потом одежду, смотал со лба черный от пыли и засохших пятен крови бинт.
А когда проснулся, увидел в дверь комнатенки, что Наденька доглаживает его брюки, гимнастерка же, как накрахмаленная, висит на плечиках, сверкая крестами и белоснежным подворотничком.
– Который час, Наденька?
– А я и не глядела, – отозвалась она. Он посмотрел на ходики:
– Ах ты!.. Была б моим вестовым, на гауптвахту бы посадил!
Девушка принесла его одежду, сложила на стуле перед кроватью:
– Нательное потом выстираю, вот Санькино, в пору будет... Сейчас завтракать будем.
Антон с благодарной улыбкой кивнул. Она отозвалась открыто, смешное личико ее с короткой стрижкой засияло.
Через полчаса, отутюженный, бодрый и сытый, с венцом бинта на голове под фуражкой, он уже вышагивал в сторону Александровского моста выполнять первое задание, полученное от товарища Юзефа – члена ЦК Феликса Дзержинского.
Двое суток назад, в Вендене, в штабе армии, вместе с предписанием о делегировании его на Московское совещание, Путко получил еще и рекомендательные письма в питерские отделения "Союза офицеров армии и флота" и "Союза георгиевских кавалеров". Находясь все время на передовой, Антон не имел возможности узнать, чем они дышат, хотя при штабе их Двенадцатой армии тоже были недавно открыты такие отделения.
– И та и другая организации – опорные базы контрреволюции, – с интересом изучив рекомендательные письма, сказал Дзержинский. – Нельзя упустить столь великолепную возможность прощупать их изнутри. Фронтовик. Офицер. Кавалер. Делегат. И ни намека на вашу партийную принадлежность. Понятно? Вечером доложите о результатах.
Александровский мост на противоположной стороне Невы вливался в Литейный проспект. Адрес Антон знал. Выборгская сторона, что осталась позади, была будто одета в рабочую блузу – серая, дымная. Здесь, за мостом, стены дворцовых зданий расцвечены щитами реклам. Оказывается, все так же пел Шаляпин, Сегодня вечером – в "Фаусте". Тут же рядом на листе буквами в вершок: "Заем Свободы. Облигации сего займа выпускаются на 54 года и погашаются по нарицательной цене в течение 49 лет, тиражами, производимыми один раз в год, в декабре, начиная с 1922 года..." Тут же давалось изображение облигации: по центру, в венке – портал Таврического дворца. "Сильный враг глубоко вторгся в наши пределы, грозит сломить нас и вернуть страну к старому, ныне мертвому строю... Одолжим деньги Государству, поместив их в новый заем, и спасем этим от гибели нашу свободу и достояние. Миллионы сотен дают сотни миллионов. Пусть каждый из нас помнит, что купивший облигацию "Займа Свободы" в 100 рублей, дает армии 4 ружья, 15 снарядов или 1000 патронов..."
Какой-никакой, а отзвук войны. Да только если от каждого ружейного ложа перепадет в карман Родзянке по рублику, Ипполитову – по копейке с патрона, а уж Лессперу – не меньше чем по трояку со снаряда, сколько же это останется для "защиты свободы"?.. И какими купюрами выкладывать? Недавно вошли в оборот новые денежные знаки, выпущенные Временным правительством. На плохой бумаге, жалкие на вид. Их сразу окрестили керенками. Ходили они наравне с Романовнами, царскими красненькими и синенькими, но принимали их в уплату с меньшей охотой.
На тротуарах – полным-полно народа. Какой нынче день? Вроде бы суббота, рабочий. Правда, в толпе больше серо-зеленого цвета. На рукавах гимнастерок и френчей все те же черепа и кости или черно-красные нашивки "штурмовых батальонов", "батальонов тыла" и прочих формирований Временного правительства.
По мостовой под медь оркестра маршировала воинская часть. Антон не обратил бы на нее внимания, если бы праздношатающиеся не поспешили к кромке тротуара. Впереди колонны плыло необычное, из золотой парчи, с черным крестом посредине, знамя. Путко протиснулся. Ба, женщины! В гимнастерках с погонами, в шароварах. Икристые ноги оплетены обмотками, лямками и ремнями стиснуты груди. За спинами вразнобой колыхаются трехлинейки с примкнутыми штыками. На парче вышито: "1-я женская военная команда смерти Марии Бочкаревой".
Молодые щеголи в полувоенных френчах, стоявшие на тротуаре рядом с Антоном, оглядывали "смертниц", как ощупывали.
Нелепо: женщины – и "команда смерти". Кощунственно...
Табличка справа от двери подъезда: "Союз офицеров армии и флота. Петроградское отделение". Под табличкой приколота картонка: "Кв. 19, 3-й этаж".
Он одернул гимнастерку. Подтянул ремень. Помедлил, собираясь с мыслями. "Фронтовик и кавалер... прикинусь олухом господним..."
Взбежал по лестнице. Дверь в квартиру не затворена. Гул голосов. Коридор – хоть на велосипеде раскатывай. В комнатах стоят, сидят, покуривают офицеры разных чинов и родов войск.
– Разрешите обратиться!
– С фронта? Свеженький? Пожалуйста, сюда, господин поручик, к подполковнику князю Гаджиеву!
Подполковник – молодой, тонколицый, с густыми, сросшимися на переносице бровями, в белой черкеске с серебряными гравированными гозырями – был в кабинете один.
Он вышел из-за стола, заваленного бумагами, взял пакет, прочел вложенный в него лист. "Знал бы ты, кто держал это письмо в руках нынешней ночью..."
– Очень харашо, баевой офицер! Ну, чего скажешь?
– Прибыл. Сказать ничего не могу – прямо с передовой.
Вытянулся:
– Извините! Командующий Шестой отдельной штурмовой полевой!..
– Зачэм? – оборвал его рапорт подполковник. – Я уже все прочел. С какого фронта? – он заглянул в листок. – А-о, от Владислава Наполеоновича Клембовского?
– Не имею чести знать главнокомандующего Северным фронтом лично!
– А я знаю. Вмэсте вино пили. Хароший человек, но куда глядит? Вот! князь протянул поручику бланк. – Сегодня получили. Для сведения. Читай.
Антон взял бланк:
"Ставки – Петроград. Военмин, Министру юстиции,
Петроградское отделение Союза, Петроградское агентство.
Главкомитет Союза офицеров протестует против нарушения постановления Временного правительства и бездействия власти, двоеточие. Издаваемая районе XII армии газета "Окопная правда" переменила свое название на "Окопный набат" и продолжает выходить в том же большевистском духе и по прежней программе. Точка. Ставка. Главкомитет".
– Не могу знать! – отдал он бланк.
– Аткуда тебе знать? Контрразведка должна знать. Подполковник разглядывал его, а он – подполковника.
Красив. Оливковое, со смуглым румянцем, тщательно выбритое лицо. Под полоской щегольски подстриженных усов – крепкие зубы. Украшение парадов и балов. Монархист – как пить дать.
– Какое дэло хочзш?
– Не могу знать! – он изобразил на физиономии недоумение. – Не знаю целей офицерского союза – ведь я с передовой!
– Введу в курс дэла, – ласково хлопнул его по плечу князь.
И начал "вводить": союз – чисто военная организация, главный ее совет находится в Могилеве, при Ставке. В крупнейших городах открыты отделения. Почетным председателем избран генерал Алексеев, почетные покровители Деникин, Родзянко, Шульгин и Пуришкевич. Союз поддерживает тесные контакты с другими военными организациями – с "Союзом георгиевских кавалеров", советом "Союза казачьих войск", "Союзом увечных воинов", "Военной лигой", со всеми, кто добивается укрепления обороноспособности армии.
– Прошу прощения, ваше высокобла... извините, господин подполковник... – вставил, совершенно освоившись с ролью, Антон.
– Можешь титуловать, как прежде, – покрутил ус Гаджиев, – у нас можно. И уху приятней.
– Не возьму в толк, как союз добивается укрепления армии.
– А-о! Очень ясно, дарагой. В Ставке был наш первый съезд. Там всё определили. Родзянко выступал: "Прекратить сентиментальничанье, чистоплюйство, разговоры о доверии, кивки и экивоки с солдатами". Золотые слова! Отменить паганый приказ номэр адин. А самое главное – бороться с большевиками и Совдепами, этими Советами собачьих и рачьих депутатов, ха-ха-ха!
Горский князь был очень общительным и веселым.
– Но ведь и среди офицеров, ваше высокоблагородие, есть большевики и сторонники большевиков, – не удержался Путко.
– Вот они-то, а-о, и есть самые апасные наши враги! – глаза Гаджиева вспыхнули. – Троянские кони! Каждого иметь на примете и на прицеле! – Он поворошил в папках на столе. – Вот еще адна бумага из Главкомитета. Тоже для сведения и принятия к руководству.