– Кстати, об этой партии шляп, – она взяла с угла стола большую оловянную табакерку, к крышке которой был припаян согнутый в виде шляпы шведский талер. – Мне прислали сию штучку… Гораздо в ходу ныне, говорят, в Стекольном сии символы… Расскажите мне, маркиз, вы должны хорошо все сие знать, когда, как и почему образовались колпаки и шляпы?.. По-французски это еще кое-как можно принять… Но по-русски!.. Колпаки!.. Да это просто сказать – дураки или мужья, которым изменяют их жены и которые неспособны к любви… А шляпа!.. Еще хуже!.. Это же – кислый, неловкий, робкий, никчемушный человек. Ныне сии "шляпы" грозят России… Только ли страшна сия угроза?.. Как же могли выйти такие смешные… такие неподобающие названия для почтенных политических партий?
– Ваше высочество, конечно, знаете, что та война, которую почти двадцать лет вел ваш отец со Швецией, изнурила страну. Там появилась партия людей запуганных, стоящих за мир во что бы то ни стало, считающих войну неповторимым бедствием. Это те, кто живо помнит войну, кто сам ее на своей шкуре испытал… Но после Ништадтского мира прошло уже двадцать лет, и за это время выросло новое поколение, не знающее войны. Молодежь болезненно ощущает унижение Швеции… Ваше высочество, мы разговариваем с вами на земле, которая так еще недавно была шведской землей. Прекрасную Неву и Финский залив не так просто утерять… Прибавьте к этому – Выборг. Год тому назад в Стокгольме был сейм. На этом сейме много
говорилось об унижении Швеции, и молодежь воспламенилась…
– Я слышала, не без участия французских агентов. Шетарди на этот раз выдержал атаку цесаревны. Он
спокойно возразил:
– Возможно, что и так… Другого от политики нельзя и требовать. С некоторых пор Франция не уверена в политике русского кабинета; она принимает только меры предосторожности. Политика всегда эгоистична… После этого сейма в шведское правительство вошли горячие сторонники реванша. Отнять Выборг, выгнать русских из Петербурга – вот какие речи пошли в самом сейме. Вот чем живет шведская военная молодежь в настоящее время.
– Прекрасно… Вполне разделяю ее чувства. Сама на ее месте, вероятно, так же думала и о том же мечтала бы. Но все-таки при чем же тут колпаки и шляпы? Особенно мне нравятся сии… Шляпы!
– Сейчас расскажу. У графини де ля Гарди, – ваше высочество, наверно, слыхали про нее, – самый изящный политический салон Стокгольма… Большое общество… Настоящая ассамблея… И было много молодых офицеров, людей нового поколения, готовых идти на рожон. И среди них старые политики, осторожные коммерсанты, знающие, на себе испытавшие, что такое война. И вот один из этих-то умеренных людей стал доказывать преимущество мира, необходимость для Швеции примириться с ее положением и во что бы то ни стало избежать войны. Графиня де ля Гарди оборвала его и резко сказала: "Так рассуждать нельзя!.. Вы настоящие колпаки!.." Поднялся страшный шум. Офицеры повскакали с мест. Раздались крики: "Да!.. Да!.. Вы – колпаки, а мы – шляпы!.."
– Хорошего мало.
– Это разнеслось по городу. Сторонников мира стали называть "колпаками", а сторонников войны – "шляпами". У торговцев появились перстни с изображением шляп и табакерки, какую и вам прислали, надеясь на вас… Вся Швеция раскололась…
– На шляп и колпаков?
– Да, ваше высочество…
– И вы хотите, чтобы я была со шляпами?
– Совершенно верно, ваше высочество… Ценой маленьких уступок шляпы готовы посадить вас на всероссийский престол.
– При помощи шляп?.. Стать императрицей?.. Что-то не хочется, мой милый маркиз… Не забывайте – во мне течет кровь Петра Великого…
Цесаревна чувствовала, что за ней следят. Антон Ульрих подозревал ее во многом, даже в измене России.
21 июня на куртаге герцог Брауншвейгский сказал цесаревне:
– Шведы нас вызывают все более и более… У меня же пятьдесят полков по два батальона – и то не полных, двадцать девять драгунских полков по пять шквадронов. Лошади и оружие очень плохие… Три кирасирских полка, четыре полка гвардии и конногвардейский полк… Да сорок тысяч рекрут… Где-то еще казаки на походе… Вот и все.
Он кисло улыбнулся и щелкнул пальцами.
Зачем он ей это говорил? Какое ей, цесаревне, дело до государственных вопросов? Ее никуда не допускают, с ней ни о чем не разговаривают и не советуются. Но она все-таки расстроилась. Неужели из-за того, что у нее бывают Нолькен и Шетарди, ее подозревают в сношениях со шведами… Война возможна… Если Швеция чувствует, что она достаточно окрепла и оправилась после войны, то Россия-то оправилась гораздо больше и будет покрепче Швеции.
У цесаревны был, и опять поздно вечером, маркиз Шетарди и пугал ее войной.
– С кем вы пойдете воевать, – говорил он ей, стоя у того же стола, где теперь уже на видном месте красовалась табакерка со шляпой, и похлопывая перчаткой по своей холеной руке. – У вас никого нет. Фельдмаршал Трубецкой – старая баба… Фельдмаршал Миних?.. Хорош… Спору нет – очень хорош… Оч-чень… Это лучший офицер, кого имеет император, храбрый, опытный, научно образованный. Он президент военной коллегии… Он основал у вас школу на тысячу двести кадет – прекрасную школу… Выпущенные ею офицеры сделали бы честь и у нас по своим познаниям и дисциплине… Он начальник инженерного корпуса… Он любит и понимает военную славу… Но он не щадит солдат… В полках его терпеть не могут. Герцог Антон к нему благоволит, зато – Остерман!.. Терпеть его не может Остерман. Он скажет Линару, тот – Юлии… Правительница все более и более забирает вожжи… "Эхи" носятся – в декабре она будет короноваться короной российской… Ваше высочество, сами того не желая, вы своим бездействием губите Россию…
Цесаревна чувствовала, что игра захватывает ее. Она уже не могла не отвечать на вопросы, не задавать их сама.
– Ласси, – сказала она. – У нас есть еще Ласси.
– Ласси?.. Ласси?.. Он не умен, ваш Ласси, но спокойный и храбрый солдат. Он ничего не делает на авось и бережет солдат. Его любят в армии. Но ему достаточно его былой славы, и он больше всего хочет остаток дней своих провести среди своего семейства. Правительница благоволит к нему. Он скромный и исполнительный человек. Да ведь он, – воскликнул Шетарди, – французской школы. Вы не знали?.. Семь лет он служил у нас в Бервикском полку. Неважно, правда, служил… Так и не мог дослужиться до лейтенанта. Был в Германии… Потом у вас… Герцог Крои дал ему роту… Хороший солдат…
– Генерал Левашов?..
– Что вы, ваше высочество!.. Он же – русский!..
– Что из того?
– Он лишен возможности командовать армией… Вы сами изволите видеть, ваше высочество, пока вы сами не станете во главе государства, не будет счастия России.
– Что же, думаете вы, для сего надо исполнить?..
– Надо согласиться на шведские предложения. Шведы возьмут Петербург и посадят ваше высочество на престол.
Кровь бросилась в лицо цесаревне. Она вскочила с кресла и резко сказала:
– Я не хочу заслужить упреки своего народа!.. Что скажут мои солдаты, если я их принесу в жертву правам, предъявляемым мною на престол?..
– Ваше высочество, еще так недавно вы говорили с английским послом о народе… Ваш приговор был несколько иной.
– Я говорила о власти народа, о повиновении прихотям народа, но не о долге правителей пещись о благе народном!.. Оставьте меня, маркиз!.. Вы сами не понимаете, как опасна игра, в которую вы меня завлекаете… Я прошу вас… прекратите ваши посещения… По крайней мере на время.
Чтобы смягчить резкость своих слов, цесаревна проводила маркиза до дверей прихожей.
С этого дня она стала избегать маркиза, и, когда встречала его в Летнем саду или на набережной, она переходила на другую сторону.
Лето шло. Швеция начала войну с Россией. 23 августа 1741 года фельдмаршал Ласси разгромил шведскую армию, взял в плен генерала Врангеля, много полковников и офицеров. Более четырех тысяч шведских тел осталось на поле брани. Русские войска победоносно вошли в город Вильманстранд.
Едва громы Вильманстрандской баталии долетели до Петербурга и отразились салютационной пальбой с верков Петербургской крепости – поздно ночью к цесаревне в ее Смольный дом без приглашения явился маркиз Шетарди.
Цесаревна сидела одна в маленьком салоне подле бюро. Две свечи горели перед ней и освещали большой лист шероховатой, плотной голубой бумаги, на котором каллиграфическим почерком была написана только что сочиненная Ломоносовым ода на первые трофеи императора Иоанна III.
Цесаревна прочла латинский эпиграф.
Звук латинских слов пробуждал в цесаревне героические гордые мысли. "Да здравствуют сильные!.. Маркиз, пожалуй, кстати… втянул шведов в войну… На!.. Получай!.."
Она опустила глаза к бумаге. Длинные ресницы прикрыли их блеск. Она перечитывала звучные стихи, заучивая их наизусть.
Российских войск хвала растет,
Сердца продерзки страх трясет,
Младой орел уж льва терзает,
Преж нежель ждали, слышим вдруг
Победы знак, палящий звук.
Россия вновь трофей вздымает
В другой на финских раз полях.
Свой яд премерзку зависть травит,
В неволе тая, храбрость славит,
В российских зрила что полках…
"Какой, однако, молодец Михайла Васильевич… Ай да архангельский мужик!.."
Цесаревна давно не видала маркиза Шетарди и не хотела его принимать… Но сейчас?.. Очень кстати… Оч-чень!.. "Сердца продерзки страх трясет…" С чем-то к ней придет посланник ее короля?
Цесаревна приказала камер-лакею пригласить Шетарди в маленький салон.
– Маркиз, – сказала она, протягивая Шетарди руку, – вы не думаете о том, что вы сими ночными посещениями меня компрометируете?..
– Ваше высочество, мне еще вчера мой коллега Финч передавал, что герцог Антон ему сказал: "Я знаю, что французский посланник часто ездит по ночам к принцессе Елизавете, но так как ничто не показывает, что они занимаются любезностями, надо думать, что у них дело идет о политике". За вашим высочеством установлен слишком хороший надзор.
Цесаревна задумалась. Что было лучше, что хуже, она, по правде сказать, не знала. Прослыть легкомысленной особой, "любезной" маркиза де ля Шетарди, чьей благосклонности добивается столько дам петербургского общества, – ей?.. Ее имя уже трепали с Шубиным, и теперь ее любовь к Разумовскому у всех на устах… На чужой роток не накинешь платок… В конце концов это в нравах петербургского света и двора… Бирон… Линар… пускай думают, что у нее Шетарди. Выбор не плохой. Самый красивый, изящный и тонный кавалер петербургского общества… Посланник короля французского… Пусть лучше это о ней воображают… За любовные утехи не казнят, не стегают плетьми на дыбе, не ссылают в далекие холодные края, где стоит вечная ночь… Тогда как политика?..
– Маркиз, вы не думаете, однако, что вы играете и моей и вашей головами…
– О, ваше высочество… Я посол Франции…
– Вы – да… Но я?..
– Ваше высочество, я ворвался к вам с хорошими вестями. Фельдмаршал шведский Левенгаупт готовит войско, чтобы идти на Петербург, выгнать немцев и посадить вас на престол.
– Не забывайте, маркиз, что против фельдмаршала Левенгаупта стоит фельдмаршал русский Ласси, и наш милый поэт и ученый Ломоносов уже сказал про его дела:
Российских войск хвала растет,
Сердца продерзки страх трясет,
Младой орел уж льва терзает…
Цесаревна произнесла стихи по-русски с силой и уменьем декламировать. Она сейчас же и перевела их по-французски.
– Младой орел, маркиз, – сие есть наш благоверный государь Иоанн Антонович, а лев? Вы, конечно, смекаете, что сие есть?.. Шведский герб имеет льва в себе.
– Ваше высочество…
– Оставим о сем разговоры, милый маркиз… Через три дня первое сентября, – охотничий праздник. Я не премину справлять его в Петергофе. Милости просим ко мне, как говорит мой Михаил Илларионович – "себя, лошадей, зайцев, людей и собак беспокоить". Сие беспокойство, по крайней мере, кроме зайцев, никому существенного вреда не приносит. До свидания. Покойной ночи, маркиз.
На этот раз цесаревна не провожала маркиза. Ей были страшны его посещения, и она, отбыв 30 августа праздник Александра Невского и проследовав с правительницей и двором на барже в монастырь, отстояв там обедню и молебен и откушав в монастырских покоях, в тот же день вечером уехала в Петергоф, чтобы "беспокоить себя, лошадей, зайцев, людей и собак"…
Подальше от политики, от Нолькена и от маркиза де ля Шетарди.
XVIII
Но мысль о том, что она должна стать на защиту России от немцев и шведов, что ей, а не жалкой и глупой Анне Леопольдовне следует править громадной империей, ее не покидала. В длинные осенние вечера, то вдвоем с Разумовским, слушая звон струн бандуры и его мягкий голос, то в шумном обществе приглашенных охотников, – она задумывалась. Не настало ли время, когда и ей, как ее отцу, надо "слабость свою преодолеть рассуждением" и показать "удивительное мужество"?.. Не приближается ли к ней ее Полтава?..
В ноябре она вернулась в Петербург. Она не хотела больше принимать маркиза Шетарди и вести с ним волнующие беседы о том, что она должна сделать для блага России, но отказать ему не могла. Он являлся без зова. Он караулил у ее подъезда, когда она ночью возвращалась из Зимнего дворца, и появлялся перед ней в шубе и черном плаще, как подлинный заговорщик, и, как влюбленный, умолял ее об одной минуте свидания. Она не умела его прогнать.
Рок увлекал ее, как увлекает страстного игрока азарт игры. Через Лестока она передавала Шетарди, что слышала и видела при дворе, она вовлекалась в тонкую и хитрую политическую игру, где уже нельзя было определить, где были интересы Франции и где интересы России. И ей становилось страшно.
22 ноября при дворе был куртаг. Цесаревна после долгого отсутствия появилась официально во дворце. Приглашенных было немного. Правительница не любила многолюдства, шума и танцев. По залам были зажжены люстры, кинкеты и бра и поставлены столы для карточной игры. Анне Леопольдовне нездоровилось. Она была не в духе. Она явилась на куртаг в небрежной прическе, с головой, повязанной белым платком, ее юбка была без китового уса, и фижмы висели на ее бедрах складками, как лепестки поблекшей розы. Ей приготовили для игры отдельный стол, за который сели ее муж Антон Ульрих, министр Венского двора маркиз Ботта, Финч и брат фельдмаршала Миниха. Анна Леопольдовна взяла было карту, но сейчас же бросила ее и сказала:
– Нет… Я не буду играть… Не в авантаже я…
Она пошла бродить по залам. В угловой гостиной цесаревна играла в ломбер. Правительница подошла к ней. Надо было разрешить то, что давно ее тяготило.
– Мне надо поговорить с вами, ваше высочество, – сказала она, касаясь плеча цесаревны.
– Я слушаю, ваше величество, – сказала цесаревна, кладя карты на стол. – Камрады, прошу простить. Михайла Илларионович, продолжай за меня.
Она встала из-за стола. Правительница обняла цесаревну за талию и повлекла ее по залам дворца. Они прошли ряд комнат, где стояли карточные столы и где были играющие, камер-лакеи и скороходы, и наконец дошли до маленького салона подле спальни ребенка-императора. Здесь никого не было. Как и во всем дворце, здесь по-праздничному горели люстры и кинкеты, и яркий их свет в пустой комнате показался цесаревне ненужным, скучным, тоскливым и холодным, точно предвещающим ей несчастье.
– Садись, – кротко сказала правительница и сама села на небольшой диван. Цесаревна опустилась рядом с ней. Правительница летом разрешилась от бремени дочерью. Ее плохо подкрашенное лицо было устало. Щеки пожелтели и отвисли, глаза были тусклые. Цесаревна, проведшая всю осень в Петергофе и в отъезжем поле, дышала силой и здоровьем. Загорелая на морозных ветрах, она была румяна без румян. Ее синие глаза смело и открыто смотрели на Анну Леопольдовну.
"Какая ты гадкая, неопрятная и несчастная, – казалось, думала цесаревна. – И ты – императрица!.. Императрица!.. С твоим дурным французским языком, с твоею растерянностью… Господи, да что же сие такое?.. Какая насмешка над Россией!.."
– Что это, матушка, слышала я, будто ваше высочество имеете корреспонденцию с армией неприятельской и будто вашего высочества доктор ездит к французскому посланнику и с ним вымышленные факции в той же силе делает, – с пылающим гневом лицом ворчливо сказала Анна Леопольдовна.
– Я с неприятелем отечества моего никаких аллианцев и корреспонденции не имею, – с негодованием отвечала цесаревна, – а когда мой доктор ездит до посланника французского, то я его спрошу, и как он мне донесет, то я вам объявлю.
– Ваше высочество имеете случаи слишком часто принимать у себя французского посланника. Сие есть человек, преисполненный низости. Вы изволите знать, что Франция вовлекла нас в войну со Швецией. Я намерение имею посланника французского просить отозвать. Нам он не ко двору пришелся. Я бы давно сие намерение исполнила, да опасение имею, что герцог Ришелье потребует сатисфакции. Что мне тогда ответить? Он ходит к вашему высочеству… Разные о сем "эхи" по городу ходят… Говорят о заговоре…
– Ваше величество… смею уверить вас, что никакого заговора нет…
– Я вам верю… Но извольте, матушка, сего гадкого и низкого человека не принимать больше.
– Ваше величество, я уж не раз просила маркиза оставить меня в покое… Я не могу не пустить его, не нарушая приличий. Вчера он пришел ко мне как раз в ту минуту, когда я, выйдя из саней, входила к себе. Не могла же я сказать, что меня дома нет?
– Ваше высочество, извольте прекратить принимать у себя французского посланника! – упрямо повторила правительница.
– Ваше величество… Вам сие сделать гораздо проще и легче. Вы правительница и повелительница, прикажите графу Остерману сказать посланнику, чтобы он не ездил ко мне в дом.
– Ваше высочество, нельзя раздражать таких людей, как французский посланник. Он станет жаловаться… Наше положение не допускает сего…
– Ваше величество, – с плохо сдерживаемым гневом сказала цесаревна, – если граф Остерман, председатель иностранной коллегии, того не смеет сделать, то как же я-то сие выполнить смогу?.. Ваше величество, кто я?
– Ваше высочество, – повысила голос Анна Леопольдовна, – я вам совершенно серьезно сказываю… Ваши интриги…
– Какие интриги, ваше величество?
– Политические сношения и переговоры вашего доктора Лестока до добра вас не доведут… Я буду принуждена принять меры…
– Ваше величество, пусть скажут посланнику, чтобы он не смел являться ко мне. Пусть арестуют Лестока и поступят с ним, как он того заслуживает, если он виноват. Но я?.. Но меня, ваше величество, оставьте в покое!.. Оставьте меня жить, как я жила и раньше!.. Более сего я ничего не желаю.
В волнении, страхе и возмущении цесаревна расплакалась и упала на колени перед Анной Леопольдовной, прижимаясь глазами к ее рукам. Правительница нагнулась к ней и старалась поднять цесаревну с пола. Сквозь слезы она говорила:
– Боже!.. Боже!.. Какие мы обе несчастные, что не можем жить, как две сестры, в мире и счастии?.. Любить друг друга, как сестры?..
Цесаревна встала с колен. Анна Леопольдовна обняла ее и сказала:
– Возьмите платок, ваше высочество, осушите слезы. Какие прекрасные у вас глаза. Сколько красоты и молодости в вас… Посмотрите на меня, куда пропали моя молодость и моя красота?.. Пожалейте меня…