- А вы замужем? - наконец решилась спросить Лариса.
Улыбка на лице Надежды Сергеевны померкла. Она едва приметно кивнула головой.
- И как сложилась ваша жизнь? - Вопрос этот вырвался у Ларисы помимо ее воли,- Извините за не очень тактичный вопрос…
- Как бы вы отнеслись к тому, что ваш муж был бы ну, скажем, значительно старше вас? - спросила Надежда Сергеевна,- Представьте, ваш муж такой большой пароход, а вы - маленькая лодочка и он ведет вас за собой по бурному океану жизни?
- Мне кажется, в этом нет ничего страшного,- дипломатично ответила Лариса,- В прошлые времена это считалось нормальным. Такой муж имеет большой жизненный опыт и может быть хорошей опорой для женщины. Все дело, наверное, в чувствах. Если есть любовь…
Надежда Сергеевна задумчиво помешала ложечкой сахар в стакане и, будто решившись на что-то отчаянное, выпалила:
- Так вот, мой муж старше меня на двадцать два года!
- На двадцать два? - стараясь скрыть изумление, переспросила Лариса,- Это тоже не беда. Правда, когда вам будет, скажем, пятьдесят, эта разница даст о себе знать.
- На столько вперед я и загадывать боюсь,- поежилась Надежда Сергеевна. Лариса поспешила прикрыть форточку,- Нет, нет, мне не холодно…- Она помолчала.- Да я и на один день загадывать боюсь…
- А хотите вина? - предложила Лариса и тут же попеняла себе: подумает Бог знает что! Предлагает, мол, выпить, чтобы развязать язык.
Надежда Сергеевна протестующе замахала руками:
- Нет, нет! Что может быть прекраснее вашего чая! К тому же у меня к вину стойкое отвращение.
- Почему же? У меня, кстати, сухое, грузинское. Я иногда не прочь…
- На то есть причины…- не стала вдаваться в подробности Надежда Сергеевна.
- А вы любите своего мужа? Извините, что вторгаюсь в ваши семейные тайны. Мы, женщины, любопытные существа…
- Люблю? Очень хочу любить его! А у него главное - дело. И я, и дети, и родственники - все где-то на обочине. А на главной дороге - он.
- Кто он у вас? Я в том смысле, какая у него профессия?
- Ну, он партийный работник. Из тех, кого называют профессиональными революционерами.
Эти слова очень заинтриговали Ларису.
- А я думала, вы знаете,- сказала Надежда Сергеевна.- Удивительно, как это ваш начальник не рассказал вам. Кстати, я никогда не была интриганкой, но хочу дать вам добрый совет: остерегайтесь его. Он скользкий человек. И к тому же гнет линию правых, хотя и притворяется. Самый настоящий двурушник.
- Я привыкла делить людей только на две категории,- сказала Лариса.- Порядочный человек - непорядочный человек. А за совет большое спасибо.
Надежда Сергеевна посмотрела на нее так, как обычно смотрят на наивную девочку.
- Хотите быть вне политики? Я тоже так пыталась делать. Увы, при нашей общественной системе ничего не получается… У вас ласковый муж? - вдруг без всякой связи с предыдущим спросила она.- Он не бывает с вами груб?
- Что вы! Мне кажется, он боготворит меня. Море ласки… Как бы не сглазить!
- Не бойтесь, я не сглажу. Просто порадуюсь за вас. А может, и позавидую. По-доброму, конечно. И надо вам подумать о детях… Не откладывайте!
- Андрей очень хочет ребенка. И почему-то девочку.
- А у меня есть девочка,- по-матерински ласково проговорила Надежда Сергеевна, будто ее дочка была сейчас рядом с ней.- Светлана, Светлячок. Ей уже седьмой год. А сын постарше.
- Как это прекрасно! Двое, да еще брат и сестричка.
- Да, это прекрасно,- согласилась Надежда Сергеевна,- Отец их очень любит. Правда, по-своему. Да и времени на них у него не остается… Ой, я, кажется, засиделась у вас. Пора бежать, а то, чего доброго…
Надежда Сергеевна не договорила и стала поспешно собираться. Мельком взглянула на себя в зеркало. Она была высокого роста, и ей пришлось немного пригнуться, чтобы увидеть свое лицо.
- Как я благодарна вам за этот вечер,- голос ее дрогнул,- Надеюсь, мы будем дружить?
- Конечно! - Лариса не скрывала своей радости.- Мне так недостает подруги. Я вас провожу.
Они спустились по каменным ступенькам лестницы и вышли из подъезда. Солнце уже пряталось за крыши домов. Невдалеке звенели трамваи. Надвигались легкие сумерки.
- А вы так и не узнали, кто же мой муж.- Надежда Сергеевна почувствовала, что не сможет уйти от Ларисы, не открыв свою тайну этой искренней и, по всему видно, хорошей женщине,- Я вам скажу. К чему скрывать, раз мы хотим подружиться? Все делают вид, что не знают. А муж мой… Вы, наверное, не сразу поверите… Сталин.
- Сталин?! - обомлела Лариса. Она предполагала все, что угодно, только не это. И в это единственное слово сумела вместить и страх, и изумление, и едва ли не отчаяние. Разве сможет она теперь, простая смертная, дружить с женой самого Сталина?
- Да, Сталин. Я думала, что вы изобразите ликование,- грустно улыбнулась Надежда Сергеевна,- а вы так испугались. Спасибо, я окончательно убедилась, что вы порядочный человек. До встречи?
И то, что Надежда Сергеевна произнесла эту фразу - "до встречи?" - как вопрос, а не как уже предрешенное событие, Ларисе показалось очень странным. Она хотела было уточнить, где и когда они снова встретятся, но Надежда Сергеевна уже стремительно удалялась от нее в сторону Покровки. Она шла решительным, по-мужски твердым шагом и, ни разу не оглянувшись, скрылась за углом.
Глава шестая
Была уже глубокая февральская ночь, когда Сталин наконец закончил читать жизнеописание Юлия Цезаря и приготовился ко сну, хотя и чувствовал, что спокойно уснуть ему не удастся. Не потому, что кто-либо посмеет его разбудить: его послушные вассалы, даже если случится светопреставление, сообщат ему об этом лишь тогда, когда убедятся, что он окончательно проснулся.
Во всем была виновата книга о великом римлянине, которую он читал и прежде, но в разные периоды своей жизни воспринимал по-новому и поражался все новым, ранее не привлекшим его внимания открытиям. Каким же надо быть титаном, размышлял Сталин, чтобы заставить людей через тысячи лет воспринимать его как живого, чтить его, восхищаться им, славить его дела и победы и проклинать за то пагубное, что он принес своим соотечественникам, сделав себя пожизненным властителем их судеб. Ведь даже Наполеон после победы под Маренго, завоевавший менее чем за два года Каир, Париж и Милан, плакался Бурьенну, трясясь в карете, мчавшей его в Париж: "Если я завтра умру, через десять веков во всеобщей истории от меня останется не больше полстраницы". Жалкое кокетство! Слова, недостойные гения! Сталин был убежден, что после его ухода из жизни появятся на свет сотни, а может, и тысячи трудов историков, литераторов, публицистов, философов и дипломатов, которые будут или до небес превозносить его деяния, или же низвергать их в пропасть истории, сопровождая проклятьями за то, что он совершил, а себя за то, что волею судьбы их угораздило родиться и жить в одну с ним эпоху.
Вопреки предчувствию, что ночь для него будет мучительной и разгоряченный мозг не сможет отделаться от навязчивых мыслей о Цезаре, Сталин, едва голова коснулась подушки, тут же крепко уснул. Во сне он дышал глубоко и спокойно, как дышит человек, уснувший после праведных трудов. И если бы кто-то посмотрел на него со стороны, то уверился бы в том, что он проведет всю ночь в таком же тихом, безмятежном сне.
И вдруг, в предрассветный час, когда за окном еще было сумрачно и частые капли с таявших сосулек стали звучно падать на бетонную отмостку дачи, Сталин дико закричал, как кричат люди, увидевшие во сне нечто ужасное и понимающие, что им не спастись.
Ему приснилось, что он вовсе не Иосиф Сталин, а Юлий Цезарь. Он мирно почивал в своей спальне, как внезапно все окна и двери дома враз распахнулись и в них, как пламя пожара, как молния, ворвался алый, необычный и страшный свет луны.
Он в ужасе вскочил с кровати. В ночном одеянии подле него стояла, простирая к нему трепещущие руки, его жена Кальпурния. "Что ты? Что?!" - вскричал Цезарь. И Кальпурния, рыдая, рассказала ему, что ей приснилось, будто его закололи кинжалом. "Я вижу кровь на тебе! - как безумная, кричала Кальпурния.- Они убили тебя!"
…Сталин свесил ноги с кровати и резко встряхнул головой, как бы стряхивая с себя наваждение, явившееся ему во сне. Поняв, что никто из обслуги не услышал его отчаянного крика, он успокоился и снова опустился на подушку. И все же перед глазами, как дьявольское, навязчивое видение, стояло все то, что произошло с Цезарем в сенате пятнадцатого марта 44 года…
…Юлий Цезарь выслушал рассказ Кальпурнии и обнял ее. Он ласково гладил ладонью ее мягкие шелковистые волосы, пытаясь успокоить. Но она не могла унять страх, вселившийся в нее с бесовской силой. "Умоляю тебя, Цезарь, не выходи сегодня из дому, отмени заседание сената! Хочешь, я стану перед тобой на колени?" В ответ он беспечно рассмеялся: "Цезарь бессмертен!" - "Это плохая примета, такие сны сбываются! - упорно предостерегала она.- Останься, не уходи!" Цезарь заколебался, решив, что пошлет в сенат Марка Антония, чтобы отменить заседание. Но Брут, которому он безмерно доверял и которого людская молва злорадно нарекла его внебрачным сыном, сказал, что его снова будут упрекать в гордости и заносчивости и потому ему лучше самому распустить сенаторов. И Цезарь пренебрег дурными предсказаниями.
По дороге в сенат он едва не столкнулся с предсказателем Скуринной. Было время, когда Скуринна посоветовал Цезарю больше всего опасаться за свою жизнь в мартовские иды. И сейчас у Цезаря был хороший повод посмеяться над незадачливым предсказателем. "А ведь мартовские иды наступили!" - воскликнул Цезарь и с откровенной издевкой посмотрел в окаянные глаза Скуринны. "Да, наступили, но еще не прошли",- с мрачным достоинством сказал Скуринна и гордо, независимо прошествовал мимо Цезаря…
…Сталин лежал с закрытыми глазами. Беспокойная дрема охватила его, и он, то погружаясь в сон, то внезапно просыпаясь, уже не мог различить, что он воспринимает как явь, а что как сон.
Он увидел себя вошедшим в курию в царском облачении, в красных сапогах, увидел сенаторов, вставших со своих мест в знак приветствия, ощутил всем телом знобящее прикосновение спинки позолоченного кресла и сел в него, величественный и гордый, как всегда. Еще бы не быть величественным и гордым! Теперь он в четвертый раз стал диктатором, сенат вынес решение о новых почестях, которые возводили его в ранг полубога. Дни побед Цезаря стали обязательными праздниками, каждые пять лет жрецы и весталки, поддерживающие в храме богини Весты священный огонь, совершали в его честь молебствия, он получил право иметь почетную стражу из сенаторов, которые обязаны были поклясться охранять его жизнь. Во всех святилищах проходили жертвоприношения Цезарю. Месяц квинтиллий, в который родился Цезарь, был переименован в июль, Цезарю посвящался ряд храмов… Многочисленные почести, предназначенные Цезарю, предполагалось начертать золотыми буквами на серебряных колоннах у подножия Юпитера Капитолийского…
Одетый в тогу и сидя в своем позолоченном кресле, Цезарь - Сталин перебирал в памяти все эти знаки высочайшего поклонения, и если Цезарь был удовлетворен, насытив ими свое безудержное честолюбие, то Сталин, занявший его место и еще не ставший вполне Цезарем, завидовал ему и страдал, что в своей империи он не имеет еще таких почестей.
Сталин снова погрузился в тревожный сон… Вдруг он ощутимо почувствовал на своем затылке острое прикосновение холодного разящего клинка. Это Тулий, рванув его тогу, подал знак заговорщикам, и Каска нанес разящий удар. Рванувшись из кресла, Цезарь схватил его клинок рукой: "Негодяй Каска, что ты делаешь?!" Заговорщики окружили Цезаря с занесенными над ним кинжалами. Подобно дикому зверю, он отбивался от них, и вдруг его обезумевший затравленный взгляд столкнулся со взглядом Брута, полным решимости и ненависти. И Цезарь воскликнул: "И ты, дитя мое!…"
…В тот же миг Сталин с ужасом увидел, что лицо Брута перевоплотилось в лицо Надежды Сергеевны. "Неужели она способна на такое?" - успел подумать Сталин, и тотчас же всех поглотил мрак. Сталин протяжно и жалобно простонал во сне и, медленно открыв глаза, увидел склонившуюся над ним жену.
- Иосиф, пора вставать. У тебя же сегодня Политбюро.
- Молодец, Надя! Хорошо, что разбудила, а то я мог бы проспать. А ты сегодня не в академии?
- Нет. Светланка что-то приболела. Температура. Грипп, наверное.
- Немедленно изолируй,- испуганно сказал Сталин: он всегда очень боялся заболеть,- А то она всех заразит. И вызови врача.
- Не волнуйся. Все уже сделано. Васю я отправила к бабушке.
- Ты - моя Кальпурния,- неожиданно ласково произнес Сталин, обнимая жену.- Но ты почему-то не уговариваешь меня отменить заседание Политбюро. Не боишься, что я не вернусь?
- Кто, кто? - удивилась Надежда Сергеевна.- Какая Кальпурния? Это кто - какая-нибудь балерина? Из Большого театра?
Надежда Сергеевна с испугом смотрела на него: "Уж не бредит ли он?"
- Дуреха ты,- весело сказал Сталин, встав с постели и одеваясь.- Чему вас там учат в вашей Промышленной академии? Думаю, что всему, только не всемирной истории. Вон на столе книга о Юлии Цезаре, прочитай на досуге.
- Ты же сам говорил, что нам прежде всего нужно знать свое конкретное дело. И спорил с Калининым, который утверждал, что руководитель не должен быть узким специалистом, обязан знать литературу, искусство, историю…
И в самом деле, Сталин как-то высмеял тот тип русского инженера, который всесторонне развит, может разглагольствовать на любые темы в любом обществе, судить о литературе и искусстве, но если поломается станок, пошлет исправлять его мастеров-рабочих. А что касается немецкого инженера, так тот снимет пиджак, засучит рукава, возьмет инструменты и сам исправит поломку. Хотя в обществе не будет столь красноречив, как русский инженер.
- Но ты же у меня не инженер,- парировал Сталин.- Ты же метишь в общественные деятели.
- Ни в какие деятели я не мечу. А если бы и метила - не смогу. Ты меня закабалил. Я уж и не помню, когда с тобой в театре была. Ты меня с собой не берешь. А в академии культпоходы - редкость.
Сталин улыбнулся и нарочито строго погрозил ей пальцем:
- Жена товарища Сталина не имеет права на то, чтобы хныкать и жаловаться.
Глаза Надежды Сергеевны ответили ему тихой грустью.
- Жена товарища Сталина больше всего мечтает о простой человеческой жизни,- дрогнувшим голосом сказала она.
- Не нравится мне твое настроение. Хнычущий большевик - плохой большевик. Пойдем завтракать. Мне надо ехать.
Однако за завтраком Сталин продолжал много говорить, что с ним случалось редко. Он как бы пытался отогнать от себя что-то неприятное. Он снова заговорил о театре.
- Вот ты говоришь: театр, театр,- не отставал он от жены.- А что театр? Все эти Мейерхольды-хренохольды? Не более чем еврейский балаган. Бездарность всегда маскируется под маской формы, вызывающей шок у зрителей. Это же просто беззастенчивый и наглый формализм!
- Иосиф, но даже за рубежом Мейерхольда считают великим новатором. Нельзя, чтобы искусство заклинивалось на одних и тех же штампах. Представь, что все театры мира состоят лишь из одних Станиславских, а картинные галереи - из одних Репиных. Искусство многолико,- с жаром пыталась доказывать свое Надежда Сергеевна.
- Демагогия самой высшей пробы,- тут же осадил ее Сталин.- Что дал искусству этот Мейерхольд? От его постановок на версту несет шарлатанством. Да еще посмел посвятить свой спектакль "кумиру революции" Троцкому, скотина! Ничего, дай срок, мы и в театре наведем большевистский порядок! Эти евреи совсем распоясались!
Надежда Сергеевна с немым укором смотрела на него. Прежде она не слышала, чтобы он так откровенно и зло выставлял себя антисемитом. "Это Мейерхольд так разозлил его своим посвящением",- подумала она.
- Как ты можешь так пренебрежительно отзываться о целой нации? - укоризненно сказала Надежда Сергеевна,- Ты разве не знаешь, сколько дали евреи мировой цивилизации?
- И что они дали? - набросился на нее Сталин,- Музыкантишки, Яшки из "Гамбринуса"! Режиссеры, критики, ораторы, затейники… А где из них великие писатели? Великие философы? Великие государственные деятели? Раз-два, и обчелся! Любители легкой жизни за счет русского мужика. Ты хотя бы раз видела, чтобы еврей спустился работать в шахту или взялся за плуг или молот? Ты видела еврея-дворника с метлой? Зато все ухватились за перо и строчат пасквили на товарища Сталина! Лезут к микрофонам, оккупировали все редакции, издательства…
- Но ты же не станешь отрицать, что это талантливый народ? Ты же вот тоже не спускаешься в забой и не поднимаешь целину, но это не значит, что ты - любитель легкой жизни! Вот ты говоришь - нет великих. А Эйнштейн? А Левитан? А Шостакович? А Шолом-Алейхем?
- Шостакович? - уцепился за эту фамилию Сталин.- Жалкая какофония, а не музыка!
- Иосиф, тебе не совестно? Уж не собираешься ли ты учить композиторов? Это они должны учить тебя музыке, а не ты их!
- Евреи пролезли даже в Политбюро! - не унимался Сталин.- И ты поменьше якшайся с женами некоторых наших ответственных товарищей. Что ты общего нашла с ними?
- Выходит, я не могу ни с кем дружить? Я и так великая затворница. И для меня национальность не имеет ровно никакого значения. Главное - порядочный человек или непорядочный человек,- Она слово в слово повторила фразу Ларисы.
Она азартно взглянула на угрюмого, надутого мужа, и ей пришло в голову развеселить его, отвлечь от бесплодного спора.
- Недавно я перед сном раскрыла томик Пушкина. И знаешь, на какие наткнулась строчки? Они имеют отношение к теме нашего разговора. Вот послушай:
А завтра к вере Моисея
За поцелуй я, не робея,
Готов, еврейка, приступить…
Вопреки ожиданиям, шутка еще больше разгневала Сталина.
- Я своей веры не меняю,- отрезал он,- А что касается Пушкина, то это известный повеса.
- "Пушкин так легко и весело умел нести свое творческое бремя…" - сказал Блок. Вот если бы и политики так же умели! К тому же, мне кажется, ты совсем не понял смысла этих строк.
- Не надо учить уму-разуму товарища Сталина,- еще сильнее нахмурился он.- Вот как ты отвечаешь на мою любовь! Не следует слишком баловать женщин,- серьезно добавил Сталин.- Иначе с ними не сладишь. Вот ты говоришь, что для тебя национальность - не главное. Непозволительная аполитичность! Так вы далеко забредете в дебри идеализма, товарищ Аллилуева!
- Вот ты, Иосиф,- грузин. Однако стал во главе Российского государства. И никто этого не оспаривает.