Уронив голову на плечо, он спал. Спал и не видел, как мелькали за окнами огни ночных уральских городков и станций, как бился в стекло и тут же таял на нем белый уральский снег, как три человека, на миг оторвавшись от своего дела, удивленно и настороженно всматривались в его лицо.
- Молодой еще, чуть постарше моего сына будет…
- А из-под рубахи тельник проглядывает. Настоящий матросский тельник, глядите!..
- И на руке - якорек: матросик, видать.
- Матросик? Это откуда же?
- Может, с Балтики, может, с Черного…
- То-то и травят его, что "может"…
- А парень, видать, лихой. За такие дела на войне "Георгиев" дают, ей-богу!..
- То - на войне! А тут - дадут… Только попадись нашим драконам, уж они не поскупятся… на "вешалку".
- Бог даст, не попадется…
- Пусть, однако, поспит, сил наберется… Совсем парня в тепле разморило…
На подходе к Нижнему Тагилу его разбудили. Он вздрогнул, оторопело заморгал воспаленными глазами, зашарил на коленях револьвер.
- Ну и жарища у вас, братки, разморило всего, как в бане. Вот задремал даже…
- Тебе куда надо-то, отчаянная голова?
- В Тагил бы заглянуть… Далеко еще?
- Сейчас будем, готовься. Перед стрелкой притормозим, а ты прыгай. В город тебе лучше пешком идти, не заходя на вокзал.
- Спасибо, братки, век не забуду. Прощайте.
- Прощай и ты.
- Береги голову!
- Счастья тебе, смелый человек!..
Нижний Тагил - старинный уральский рабочий городок. Сердце его - металлургический завод, еще в первой четверти восемнадцатого века заложенный тут известным уральским промышленником Демидовым. Характером и обличьем своим городок, как подметил Иван, изрядно походил на другие заводские поселки России, разве что казался еще более хмурым, даже мрачным: на всем здесь чувствовалась суровая печать Урала. Иван ходил по его горбатым улицам, постоял над заводским прудом, равнодушно и обреченно отражавшем низкое дымное небо, вдыхал его стылый, горьковато пахнущий перекаленным железом воздух…
Это уже стало для него правилом: прежде чем отправляться на явку, тщательно "очиститься" и оглядеться. Особенно в новых и незнакомых местах. Вот и теперь он шел по нужному ему адресу, вполне уверенный, что "хвоста" за ним нет и что в случае неудачи сможет уйти, не рискуя угодить в руки ненавистных "фараонов".
На стук к нему вышел высокий средних лет мужчина, внимательно вгляделся в лицо.
- Здравствуйте: Я привез вам гостиниц от ваших земляков.
- Спасибо за труды. Не тяжела ли была дорога?
- Дорога тяжела, да груз невелик.
- Ну и как там мои земляки?
- Просили кланяться…
Хозяин провел его в дом, с чувством пожал руку и усадил за стол.
- Откуда, товарищ?
- Долго рассказывать, второй месяц на колесах. Был в Самаре, Саратове, Москве, Казани, Перми… в Екатеринбурге обе явки, какие я имел, провалены. Осталась ваша, тагильская. Слава богу, хоть вы целы!
- Пока целы, пока… А в Екатеринбурге у нас действительно беда: почти весь городской и весь Уральский комитеты партии арестованы, работа на время встала.
- Можете располагать мной.
- Какой опыт имеете: работа в типографии, агитация среди рабочих, боевое дело? С чем больше имели дело на практике?
- С боевым делом. На флоте я побывал и минером, и электротехником, но в общем-то знаю любое оружие.
- Где пришлось служить?
Иван несколько помедлил и ответил обтекаемо:
- Служил на Балтике и Черном море. Какое-то время на Каспии… Там дороги наши со службой разошлись.
- Окончания срока, выходит, не дождались?
- Выходит, что так.
- И много среди матросов таких, как вы?
- Было много…
- Да, зашаталась, наконец, главная опора царизма - армия. Упадет эта опора - рухнет и трон…
- Все решает организованность и боевой напор рабочего класса. Это - прежде всего.
- Да, да, прежде, всего…
Хозяин вдруг смутился и захлопотал вокруг стола.
- Извините, заговорил я вас, а вы, я вижу, устали и, конечно же, голодны. Вот, покушайте сперва, а потом договорим. Так?
- Спасибо, в самую точку попали: голоден, как волк…
Потом товарищ спросил:
- Значит, решили посвятить себя боевой работе? Именно боевой?
- Хотел бы. Но если организация сочтет нужным…
- Я думаю, это и в интересах организации. Но в таком случае я бы посоветовал вам перебраться в Уфу. Там сейчас наш уральский боевой штаб, там собраны лучшие боевые силы Урала.
- Есть и успехи? - поинтересовался Иван.
- Есть. И немалые. Недавно уфимцы провернули такое дело, что всех жандармов сна лишили… Что и как, не спрашивайте, узнаете на месте. Явки я вам сейчас дам. Одну - к представителю Уральского комитета товарищу Назару, ну а второй, на всякий случай, - к товарищу… Варе. Запоминайте адреса и пароли. Конспирация у них строжайшая.
Иван слушал и запоминал. Сразу для себя решил - пойдет к товарищу Назару. С женщинами он никогда серьезных дел не имел, заранее считал их пустыми мечтательницами, годными лишь для долгих разговоров о революции, но не для самой революции. Тем более, что почти всегда они - интеллигентки. А большого тяготения к интеллигентам он с некоторых пор совершенно не испытывал.
- Чем еще можем помочь, товарищ? - как-то грустно спросил хозяин. - Денег у вас, конечно, нет?
- Совершенно…
- Что ж, на билет до Уфы я, пожалуй, наскребу. Партийная наша касса переживает сейчас не лучшие свои дни, но раз нужно, то нужно… Получите…
Иван спрятал деньги и заговорил о паспорте. Нет, ничего подходящего у нижнетагильцев сейчас не было. Значит, дорога опять будет нелегкой…
Поезд приближался к Уфе. Иван понял это по тому, как дружно задвигались, засуетились его спутники, и тоже невольно заволновался. Прежде бывать в Уфе ему не приходилось, - интересно, что это за город, что там за люди, много ли рабочих, как примут его местные товарищи? Если верить тому, что он уже слышал, то дело ему тут должно найтись. Кончатся, наконец, его скитания, начнется настоящая работа, которой он отдаст все, что знает и умеет сам.
От этих мыслей его отвлек неожиданно усилившийся в конце вагона шум.
- Что это там? - спросил он своего соседа. - Уже Уфа?
- Да нет, вроде… Станции две-три еще проехать надо, - пожал тот плечами. И вдруг тоже заволновался: - А и правда, что там такое?
Обстановку прояснил высокий, почти мальчишеский голос:
- Господа пассажиры, именем революции просим всех оставаться на своих местах, иначе будем стрелять. Деньги и ценности выложить на столики. Мы соберем их в пользу сражающегося пролетариата. Повторяю: иначе будем стрелять!
Все, кто до этого толпился у выхода, в страхе хлынули обратно, и Иван увидел обладателя этого звонкого молодого голоса. Он действительно был очень молод, а по виду - то ли гимназист, то ли студент первого семестра. В руках молодца недвусмысленно поблескивал новенький "лафоше" Верхнюю часть лица скрывала черная полумаска.
В душе Ивана все заликовало. Свои! Наконец-то свои! Это о них, отчаянных уфимских боевиках, говорил ему товарищ в Нижнем Тагиле. Как же ему сегодня повезло! Вот сейчас он поднимется и смело, открыто, на виду у всех встанет рядом с этими отважными ребятами. И сам он, матрос Ваня Петров, и его бывалый "смит-вессон" готовы к бою. Он с ними. Он тоже революционер и теперь может в этом не таиться.
Не скрывая восторга, Иван бросил взгляд в другой конец вагона, - там, заслоняя собой дверь, стояло несколько точно таких же фигур - в масках и с револьверами в руках.
По вагону, дробясь и обмирая в ознобе, прокатилось паническое:
- Террористы! Тер-ро-рис-тыы!..
- Повторяю в последний раз, - снова послышался все тот же высокий голос, - деньги и ценности - на столики Любая попытка сопротивления будет немедленно пресечена смертью. Именем революции требую спокойствия и тишины.
Иван уже готов был подняться, чтобы с радостью примкнуть к уфимцам, но помешал повисший на локте сосед.
- Сиди, парень, - горячо зашептал он ему в самое ухо. - Не видишь разве, кого нам бог послал? Этим убить - что перекреститься. Потерпи, говорю!
Иван рванул руку, сердито чертыхнулся, но сосед не отпускал. Возню их заметили и недвусмысленно предупредили:
- Эй вы там, двое у окна! Не шутите с судьбой: револьверы наши заряжены и осечек не дают. С врагами революции разговор у нас короткий.
Иван высвободил наконец руку и, тяжело дыша, откинулся на высокую спинку лавки. В замешательстве, не найдясь как ответить на окрик, стал осматриваться. Вокруг царило напряженное молчание. Сидевшая напротив пожилая крестьянка, бесконечно крестясь, торопливо разворачивала узелок с деревенской снедью, - денег, по всему, у нее не было. На соседней лавке насмерть перепуганная старуха лихорадочно засовывала под сиденье хнычущих ребятишек, должно быть, внучат. Успокоившийся сосед, обшарив карманы, высыпал на стол горсть зеленоватых медяков - весь свой наличный капитал. Большие рабочие руки его дрожали, бледный бескровный рот кривила едкая усмешка: "Вот вам… для вашей революции… Вот вам… для вашего пролетариата… сукины дети…"
И тут с Иваном что-то произошло. Мгновенный восторг остыл, радость погасла, уступив место сомнению и глухому растущему раздражению. "Что здесь происходит? - спросил он себя растерянно. - Эти жалкие гроши - для революции? Отнятые у рабочих, у старух, у детишек? Что на них купишь? И вообще - по какому праву, по чьему глупому приказу?.."
Тем временем один из налетчиков, держа в руке кожаную сумку, двинулся вдоль прохода. Пассажиры молча доставали тощие бумажники, помятые рублевки, последнюю мелочь, и все это с одинаковым безразличием моментально исчезало в сумке. Протестующих и сопротивляющихся не было: когда у твоего виска холодно чернеет дуло револьвера, охота говорить пропадает…
Чем больше Иван вслушивался в шелестящие вокруг шепоты, чем пытливее всматривался в лица людей, тем решительнее росло в нем это его раздражение. Раздражение сменилось разочарованием, разочарование - злостью.
Сборщик "пожертвований" между тем приближался. Рука Ивана, сжимавшая в кармане рукоятку револьвера, стала горячей от напряжения. Что это за спектакль? От имени какой революции действуют эти сосунки? Во имя какого пролетариата грабят простой народ? В вагоне третьего класса баре, как известно, не путешествуют, их надо искать в первом, а там бывает много офицеров. Против настоящих врагов революции кишка, выходит, тонка, а на беззащитный народ поднять руку смелости хватает… Какой позор, какая низость, какая жуткая карикатура на подлинных революционеров!
Сборщик с сумкой приближался, а Иван все еще не решил, как ему быть. В отличие от других пассажиров у него есть оружие, он может сопротивляться. Двух-трех молодцов укокошит, это точно, но сколько их там, на обеих площадках вагона? Его они уложат тоже, в этом можно не сомневаться. В перестрелке пострадают ни в чем неповинные люди: пожилые рабочие, женщины, дети.
На мгновение он ясно представил себе возможный итог этой короткой схватки. Разгромленный, заваленный трупами вагон. Проклятия одних: "На кого руку поднял? На революцию! Из-за поганого пятака!" И горячее славословие других: "Неизвестный герой, безымянный защитник народа от революционной чумы! Вот истинно русский патриот! Похоронить с музыкой за счет канцелярии господина губернатора!.."
Нет, нет, только не это! Значит, нужно сломить себя и промолчать. Но зато когда соберется уфимский комитет, он молчать не станет. И плохо придется этим мальчикам от революции, когда они встретятся опять. А встретятся они непременно и очень, очень скоро!
Ценностей у него не было, денег тоже. От той суммы, которую он получил на покупку билета в Нижнем Тагиле, правда, осталось сколько-то мелочи, но на нее он приобрел себе "головной убор" - старую, черную, с вислыми широкими полями шляпу. Теперь в кармане его скучал одинокий, прошедший через тысячи рук медный пятак. Придется откупиться им.
Сборщик подошел к их столику, равнодушно сгреб выложенное и двинулся дальше. Вскоре опять послышался высокий юношеский голос:
- Господа пассажиры, благодарим за посильные жертвы, революция их не забудет. До остановки поезда в Уфе настоятельно советуем оставаться на своих местах и не покидать вагона. Отступники и предатели караются смертью…
На следующей станции налетчики либо сошли, либо принялись за другие вагоны. Ограбленные и обманутые пассажиры подавленно молчали. "Какое мнение о нас, революционерах, унесут они сегодня с собой? - вглядываясь в бледные лица соседей, спрашивал себя Иван. - И сколько труда, сколько терпеливого черного труда потребуется, чтобы изменить это несправедливое, страшное, вбитое револьверами мнение! Как после всего, что произошло с ними, звать их на борьбу, под священные знамена революции, прекрасный облик которой так бессовестно исказили в их еще робких, неопытных глазах? Как же наказывать за такой обман, - именем народа, именем его же революции!.."
Это дорожное происшествие так потрясло и захватило Ивана, что, приехав в Уфу, он впервые забыл как следует "очиститься" и сразу же с вокзала отправился разыскивать квартиру товарища Назара.
Назар - представитель Уральского комитета в штабе боевиков, он должен нести полную ответственность за то, что делается в боевых отрядах. Как лично он и другие местные большевики относятся к подобной практике? Неужели - одобряют? Знают - и одобряют?
В нем все клокотало от возмущения и самого искреннего негодования. Узнать все сейчас же, разобраться во всем немедленно, не откладывая! Ведь ему теперь жить и работать с этими людьми, делать одно дело, отвечать за него перед своей совестью, перед своей партией. Так и только так!
Товарища Назара на указанной ему явке он не нашел: срочно выехал куда-то по заданию комитета. Как быть теперь? Идти на вторую, к товарищу Варе? Ничего не поделаешь, придется идти, хотя с женщиной о боевых делах партии не поговоришь. Жаль, очень жаль. Разговор, которого он так жаждал сейчас, немедленно, откладывался на неопределенное время. Жаль…
Положение его еще более осложнилось, когда он почувствовал за собой слежку. Откуда увязался за ним этот долговязый филер с непременной тросточкой? Неужели от самого вокзала? Или, что еще хуже, от первой явки?
Города Иван не знал, а ему сейчас так нужны были шумные людные места, где можно было бы легко затеряться среди прохожих. На пустых безжизненных улицах оторваться от шпиков трудно, значит, нужно двигаться к центру. Ну а уж там он сориентируется, не впервой.
Взяв направление на высокий многоглавый собор, какие в губернских городах обычно тяготеют к центральной площади, он резко ускорил шаг. На перекрестке свернул в улицу, идущую вдоль какого-то парка. Предзимний парк был пуст и гол, но раздумывать не было времени. Филер последовал за ним, тоже не раздумывая.
Выйдя из парка, они почти уперлись в невысокую мрачноватую церковь. Там шла служба. Иван для вида осенил себя широким крестом и нарочито медленно, с "почтительным трепетом" вошел в храм. Долговязый немедленно последовал за ним, но тут же увяз в темной и плотной массе молящихся. Пока он там толкался, Иван юркнул обратно - и был таков…
Вечером он пришел на нужную ему улицу и постучался в дом, скромно стоящий в глубине двора. На этот раз он тщательно проверился, еще засветло присмотрелся к этой улице и теперь был уверен, что "хвоста" за ним нет.
На стук отозвался молодой женский голос, такой спокойный и бархатисто-теплый, что он сразу как-то успокоился. Когда дверь слегка приоткрылась, он произнес слова своего пароля и тут же очутился в просторных чистых сенях. Прямо перед ним, держа перед собой керосиновую лампу без пузыря, стояла невысокая и очень милая чернявая женщина, почти девочка.
- Вытирайте ноги и проходите, - мягко прошелестел в полутьме ее голос.
- Спасибо, я лучше совсем разуюсь: на улице такая грязь.
- Спасибо и вам, вы избавляете меня от лишнего мытья полов. Осенью у нас с этой грязью просто беда.
- Успел убедиться, погуляв по вашей Уфе.
- Так вы приезжий?
- Да.
- И откуда? Не из Самары?
- Нет, с севера…
- Там, поди, уже снег? А мы его только ждем…
"Господи, о чем это мы говорим!" - спохватился вдруг Иван. Ему представлялась эта встреча совсем иной - по-мужски деловой и конкретной: пришел - узнал, что надо, и ушел по новому адресу А тут! Сейчас еще, поди, и чай испить позовут! И верно:
- Ну вот, теперь проходите, напою вас с холоду чаем, а заодно и поговорим. Разве вы не хотите попить чаю?
Давно голодный и смертельно усталый, он не нашел в себе сил отказаться, хотя желание как можно скорее связаться с местными товарищами было для него по-прежнему самым главным и неотложным.
Уже за столом в чистой уютной комнате, словно читая его мысли, она доверительно сказала:
- Мы тут, в этом интересном уральском крае, живем бок о бок с башкирами, а башкиры - народ восточный, древний, своеобразный. Никогда, например, не начнут говорить о деле, пока не напоят гостя чаем, не расспросят о дороге, о здоровье домашних. Словом, поучиться у них есть чему.
Здесь при довольно сносном освещении он рассмотрел ее получше. Первое впечатление во всем подтвердилось: действительно, очень мила, обходительна, - и дополнилось новыми подробностями: пенсне, большие бархатисто-карие глаза, мягкий, почти детский овал лица, остренький подбородок… Что-то детское, светлое, незащищенное исходило от всего ее облика, так не вязавшегося с ее суровой партийной кличкой: товарищ Варя.
Торопливо перекусив, Иван поблагодарил и сразу же приступил к делу. Рассказал, что прибыл из Нижнего Тагила, что имеет очень важное поручение к товарищу Назару, но того на явке не застал. Попросил как можно скорее связать его с кем-нибудь из руководителей подпольной боевой организации большевиков.
Милое детское лицо сидящей напротив женщины сразу переменилось. Не теряя своего общего очертания, оно в то же время как-то незаметно, пока он говорил, сделалось совершенно другим - взрослым, строгим и даже суровым. - Товарища Назара не знаю… С кем, говорите, вам хотелось бы встретиться, кроме него?
Он повторил, что в Тагиле ему дали лишь две явки и что никого из уфимцев он не знает.
- В таком случае лучше подождать, - спокойно предложила она.
- Ждать не могу. У меня очень серьезное дело, - начинал сердиться он.
- У наших товарищей, смею вас заверить, дела тоже вполне серьезные, - заметила она.
- Кое-что об этих делах я уже знаю, - вскипел он. - Имел сегодня счастье убедиться лично!
- Что вы имеете в виду?
- Грабежи! Во имя, так сказать, революции и сражающегося пролетариата. Самые низкие, примитивные, подлые грабежи населения!
- Выражайтесь точнее: экспроприации!
- Экспроприации кого и чего? Матерого миллионера-капиталиста или нашего же брата рабочего? Государственного банка или последнего трудового рубля? У меня, к примеру, оказалось всего пять копеек, так и ими не побрезговали, взяли. Жалкое зрелище, жалкая карикатура!
- Замолчите! - вскочила она, бледная от возмущения. - Что можете знать вы, приезжий человек, о здешних делах? Кто вам наплел такую чепуху?
- Повторяю: я видел и пережил это сам, сегодня в поезде!