Рыцарь Бодуэн и его семья. Книга 1 - Антон Дубинин 15 стр.


- С тобой, я вижу, что-то неладно. Так?

Я не ответил, поняв, что могу расплакаться. Со мной в самом деле было неладно - всё! Хмель быстро спадал, и возвращалась прежняя тоска. Что делать, как быть, у кого спросить совета? Как будто отзываясь на грустные мысли, задергала на ноге дурацкая ранка.

- Боишься, - кивнул Адемар. - Главное - вовремя бояться начал. Ладно, успокойся и не будь дураком. Если б я хотел, я б тебя уже давно до ниточки обчистил, или даже прирезал под кустом. Но нас бояться не надо, мы не страшные. (Признаться, при взгляде на Большого Понса я бы так не сказал!) Я, по крайней мере, не страшный, - добавил Адемар, кивая Понсу. Тот поднялся - видно, они все, даже этот великан, безоговорочно слушались Адемара - и куда-то тяжело зашагал. Адемар улыбнулся - опять своей прекрасной улыбкой, так располагающей к себе: - Клянусь, не страшный. Я - христианин.

Я приоткрыл рот, уже не в силах противостоять его огромному обаянию. А также ощущению силы и надежности, исходившему от этого человека, кто бы он ни был. Силы и надежности, которой мне так не хватало. Но изо рта моего вырвались совсем не те слова, что я ожидал.

- Мне надо исповедаться, - бухнул я и едва не заплакал.

Адемар рассмеялся. Смех у него оказался такой же замечательный, как улыбка: очень настоящий, плохие люди не могут так смеяться.

- Тогда исповедуйся мне, - предложил он. Я вытаращил глаза:

- Вы что, священник, монсиньор?

- Вроде того, - отвечал Адемар, после чего нагнул голову, откинул вперед свою лошадиную гриву - и под волосами обнаружилась маленькая, почти совсем заросшая тонзура. - Что, убедился? Клирик не хуже других, а кой-кого, может, и получше. А теперь рассказывай.

И я принялся рассказывать, причем с каждым словом мне делалось все легче. Это было - как кричать и кусать мессира Эда, только вовсе не темное облегчение, хотя и слегка постыдное. Я несколько раз заплакал, но не перестал говорить. Пока я рассказывал, Понс принес на стол кувшин кварты на три и большой хлеб с куском жареного мяса. "Ты что, Адемар, спятил? Нам еще тратиться на этого…" - возмутился было Грязнуха-Жак (бывший Робер). Но Адемар опять посмотрел на него, и Жак умолк, и сам принялся кушать.

В кувшине оказалось пиво: "Вина тебе, парень, пить много нельзя", значительно сообщил Адемар. Я с жадностью жевал мясо, это оказалась жирная баранина - очень вкусная, с кровью. У меня по лицу текли слезы вперемешку с мясным соком, вид, должно быть, жалчайший - но Адемар все равно смотрел на меня с приязнью. Он был очень добрый человек, Адемар. Хотя и наглый, и пронырливый, как волк - иначе ему не удалось бы так беречь и кормить ни себя, ни своих товарищей.

Я рассказал, что отец с детства меня ненавидел, а теперь, после того, как я вступился за матушку, возненавидел окончательно и хотел прикончить. Он и до этого несколько раз бил меня едва не до смерти, один раз - когда я всего-то написал стихи. А тут и вовсе сошел с ума, может быть, в него даже вселился демон, да только мне удалось сбежать раньше, чем он проспался. Теперь мне надо где-нибудь спрятаться, где мессир Эд меня точно не найдет, потому что он будет искать меня, чтобы убить. А спрятаться-то мне и негде, потому как нет у меня больше родственников, а если даже есть - я о них ничего не знаю, и денег тоже нет. Поэтому пожалуйста, добрый монсиньор, Бога ради, ради распятого Спасителя нашего, помогите мне добраться до двора графини шампанской. Я у нее попрошу защиты по вассальному праву. Я вам за это отдам… свои все деньги. И свою лошадь.

Меня слушали все четверо - но я рассказывал только одному Адемару. Тот хмурил брови, спокойно кивал, и мне становилось легче от самого его внимания. Наконец я замолчал и выпил залпом, морщась, целую чашку пива. Пиво я не любил, но считал, что нужно наесться и напиться впрок, потому что надобно стать очень практичным и хитрым, иначе не выживешь.

Вот что я тебе скажу, парень, заговорил Адемар, когда я закончил. История твоя, конечно, дурна - только я слыхал и подурнее, не первый год на свете живу. Ты тут кое-что придумал просто из головы. Родные отцы никогда сыновей до смерти не убивают, это я знаю как пить дать. Другое дело - воспитатели и отчимы, эти могут, но свою плоть от плоти ни один христианин в жизни не убьет, даже сарацины так не делают. Поколотит - это может быть, это запросто. Может, даже очень сильно поколотит - но в жизни нас не только отцы лупят, так что выбирай, кто тебя будет бить: свои или чужие. Я бы на твоем месте выбрал своих. И вернулся бы домой с покаянием.

Я затряс головой, бледнея и ловя руку Адемара. Со страху меня даже чуть не стошнило дареным мясом. Сжимая Адемарову ладонь - жесткую и горячую - я заговорил быстро-быстро; что угодно, твердил я, только не к мессиру Эду. Вы его просто не знаете; он в самом деле сумасшедший, и ненавидит меня, он взаправду спятил третьего дня из-за какого-то графа или герцога, он улыбался как нечистый, да-да, как сам нечистый в аду, или как муж дамы де Файель из песни. И он вчера бросил в меня ножом.

Вот как, нахмурился Адемар. И что, попал?

Ох, да, монсиньор, только не очень, потому что пьян был. Так, в ногу воткнулся. Но он хотел в спину, я точно знаю, вот вам крест, мессир Эд хотел прямо в сердце, хотел меня убить.

Я продемонстрировал по требованию Адемара рану на ноге. Он безо всякого стеснения задрал мне штанину и недовольно присвистнул: вокруг струпа все сильно покраснело. Надо отодрать эту корку, сказал мой мудрый товарищ, промыть дыру водой и крепким вином, чтобы гнили не было - а то вся нога отгниет, если начнется "огонь святого Антония". И прижечь каленым железом. А потом примотать жирного сырого мяса, чтобы быстрее заживало; и какой дурак так скверно перевязал, что все сползло набок и присохло? Да еще ногу перетянул, пошевели-ка теперь пальцами. Ага, пока шевелятся - это тебе повезло, что меня встретил, а то мог бы вовсе без ноги остаться. Ну ничего, сейчас выйдем из кабака, и Лис тебе все сделает; вряд ли папаша Бернье обрадуется, если мы у него в заведении начнем ковыряться в дырках на людском мясе.

При виде раны он, похоже, переменил мнение, что мне надо скорее вернуться домой. Однако счел необходимым предупредить, что вольная жизнь тоже не мед с молоком:

О графине Шампанской, сказал Адемар, и думать забудь. Нужен ты ей, как владетелю хорошей псарни - приблудный паршивый щенок. Ты с ней и поговорить-то не сможешь: тебя от ворот завернут младшие помощники ее старшего привратника, и скажи спасибо, если кнутом не угостят. Тоже придумал - по вассальному праву… Без денег ты никто, и звать тебя никак: в таком вот мы, дружище, несовершенном мире живем. Тебе никто не поверит, что ты дворянский сын, если не приедешь к ним под окна на испанском скакуне с золотой сбруей; а если и поверят - в лучшем случае вернут тебя твоему мессиру Эду, как сбежавшего малолетка. Дворянство в наше время не особенно ценится, запомни это хорошенько: в наших краях даже богатый серв значит больше бедного рыцаря. Поэтому лучшая судьба, какая тебя ожидает - это бродяжничество, жизнь вольной пташки. Летом-то, сказал Адемар, бродяжничать можно и даже нужно: везде нетрудно заработать, и повеселиться, и места новые посмотреть. А вот зимой ты горя хлебнешь. Ты, парень, в своей жизни до сих пор только побоев боялся; а есть враги и пострашнее - холод, например, и голод, опять же. Настоящий голод, а не то, что ты думаешь: день не поесть или там два. А когда у тебя в глазах темнеет и ноги не двигаются, когда дохлую крысу найдешь - и то готов вцепиться, так сыряком и сожрешь, да еще будешь плакать от стыда, что такую нехристианскую пищу принимаешь, но глаза-то плачут, а зубы делают, а потом от дрянной еды живот пучит. И своими кишками на дорогу блюешь. Вот это, парень, голод так голод! Или представь: идешь ты среди зимы чистым полем, на ногах до колен вода обледенела, морда от холода вся запаршивела, пальцы не сгибаются. А то еще сверху дождик со снегом льется - как в песенке вагантской поют: "На осеннем холоду, лихорадкой мучим, в рваном плащике бреду под дождем колючим…" Последний плащик разбойники снимут, тело от жара горит, одновременно от холода трясется - а добрые селяне, когда ты к ним в двери стучишься, спускают на тебя собак. Убирайся, говорят, побирушка! У нас своих вшей достаточно!

Описанная перспектива немало меня ужасала. Я сидел, повесив голову, и лишь изредка бросал на умного товарища умоляющий взгляд. Похоже, он на своей шкуре переносил все описанные невзгоды и знал, о чем говорит.

- Мне тебя жалко, - подытожил наконец Адемар. - Поэтому, если хочешь, оставайся пока с нами. Нам люди нужны - чем больше, тем безопаснее, да и в работе сподручнее. Хотя сразу предупреждаю - баранину мы не каждый день едим. Это только сегодня у нас праздник, по случаю знакомства.

- А вы точно не разбойники? - жалобно спросил я. Очень не хотелось душу губить ради спасения собственной шкуры! Но Адемар на мой вопрос засмеялся и сказал, положа руку на сердце:

- Клянусь своей дворянской честью! Я ведь тоже, парень, дворянин. Так что передо мной задаваться тебе не удастся.

О, я и не желал! Ни в коем случае не хотел задаваться перед Адемаром! Я хотел ему верить, потому как он предлагал помощь и спасение; но я должен был еще кое в чем убедиться.

Кто же вы, однако, такие, христиане, задал я последний вопрос. И ответ мне был обнадеживающий: Ваганты. Студенты. Вольные птицы. По миру ходим, ума набираемся. И еще кое-чем занимаемся - потом, может, узнаешь, чем; да только дело наше богоугодное. Хотя и затесался к нам вот такой один Грязнуха.

А теперь пойдем, посмотрим твою рану, сказал Адемар, вставая. Вот Лис у нас хорошо лечит - и не подумай дурного, не как Ренар из романа, как настоящий доктор! Он хоть кровопускание сделает, хоть от живота излечит, и без всякого там блуда. Просто положением на брюхо теплой тяжелой повязки. Пошли посмотрим на твою рану - и на твою лошадь.

Что мне оставалось? Я пошел. И правильно поступил, моя милая, потому что таким образом приобрел своего первого - кроме тебя - доброго друга.

* * *

Лошадь мою Адемар порешил продать. Прямо тут, на Провенской ярмарке. Мне было жаль расставаться со старушкой Ласточкой, как с частью своей прежней жизни - но я согласился с доводами умного друга, что конь мне впредь будет только обузой. Лошадь надобно кормить, за ней надо ухаживать, а толку от нее - одной на пятерых - никакого. Поклажи у каждого из нас немного, достаточно, чтобы носить ее на спине. Деньги легко в любой миг обратить снова в лошадь, если таковая понадобится, притом деньги есть не просят и забот не требуют. Я дал свое согласие, и мой ловкий друг, оставив меня на попечение Ренара, в этот же день продал старушку Ласточку каким-то крестьянам на ярмарке - надеюсь, что мужики были не из нашей деревни!

Деньги он оставил при себе - говорил, что так будет удобнее: я избавлюсь от искушения их неразумно потратить. Впрочем, Адемар сказал, что он не грабитель, и если я настою, он может отдать выручку самому мне на хранение. Я отказался, признав разумность его доводов: меня куда легче ограбить, в подкладку такая горсть серебра не уместится, да и хотелось мне чем-то засвидетельствовать свое доверие и преданность Адемару. Я стремительно влюблялся в этого ловкого, сильного и притом доброго человека, который сам, без моих просьб, по одному Божьему вдохновению взялся мне помочь и протягивал дружескую руку.

Доктор Ренар мне тоже показался приятным малым. Маленький и худой, без каких-либо признаков тонзуры, не особенно гладко бритый, он при ближайшем рассмотрении оказался в компании самым старшим. Родители или крестные славно подшутили над ним, дав такому рыжему, узколицему парню имя Ренар: он пресильно походил на лисицу и был скорее некрасив, но весьма приятен в обхождении. Он обработал вином мою ранку, сказав, что она пустяковая, и вечером у огня прижег ее железным прутом. Было очень больно, но я стерпел и даже не вскрикнул из желания понравиться новым знакомым. Ренар похвалил меня, сказав, что я малый терпеливый. Даже похвала из уст графини Бланки не могла бы меня больше обрадовать. Я в самом деле поверил, что начинается новая жизнь, и она будет, Божьей милостью, лучше прежней. Свое распятие я положил в торбу на поясе и все время ощупывал его, благодаря Господа; Адемар заметил, что я с чем-то вожусь, но не спросил, поняв, что я стесняюсь показывать.

Большой Понс за весь день нашего общения сказал от силы пару слов. Мрачный вид его сперва пугал меня; но уже к вечеру я привык, догадавшись, что бедный малый просто беспросветно глуп. Однако он был очень предан Адемару. А когда улыбался, лицо у него делалось доброе и простое, как будто детское. Хотя трудно представить ребенка такого огромного размера.

- Большой Понс, он у нас вот какой, - выразился вечером Адемар и постучал костяшками пальцев по стволу ближайшего дерева, а потом - по голове Понса. Звук получился примерно одинаковый. Понс смущенно улыбнулся, будто польщенный такой "лаской". Он явственно преклонялся перед Адемаром и считал своим учителем, может быть, даже сеньором. Это немного настораживало поначалу - но потом я лучше узнал обоих и привык. Адемар, как выяснилось, и в самом деле каким-то боком Понсу сеньором приходился. - Вся сила ума у него в рост ушла, - смеялся Адемар. - Зато он парень добрый. Хороший христианин. Лучше бы все были такими, как Понс. Понс, он честный, и мухи не обидит, а что мозгов Бог не дал - так это Божья отметина, сказано же: "beati pauperes spiritu".

Понс, очень довольный похвалами, казал в улыбке крупные редкие зубы. Ренар Лис мешал палкой в котелочке, где варился суп из шкуры от солонины. Скромный ужин - зато после хорошего обеда. Дело было уже за городом, совсем неподалеку от стен: тут многие посетители ярмарки стояли лагерями в шатрах среди деревьев, пестрели навесы, горели костерки - как будто шла мирная, неторопливая осада нашего Провена. У моих новых друзей тоже был шатер, вернее, штопаная-перештопаная палатка. Но ее по случаю хорошей погоды не стали натягивать, удоволившись тем, что побросали на землю плащи и сидели на них. У Адемара и его друзей были, по их словам, еще дела на ярмарке, они собирались чем-то подзаработать и с кем-то встретиться. Я не знал ничего об их делах, даже не догадывался, но заведомо считал их хорошими. Вот ведь, какие хорошие люди! Не может быть, чтобы они что-то плохое делали. Да и Адемар мне честное слово дворянина дал, что они не разбойники - значит, так оно и есть. Не разбойники, студенты, христиане. Набираются ума. И еще кой-чем занимаются.

Я попросил, подкатываясь к Адемару под теплый бок, рассказать историю. Только хорошую, поправился поспешно, вспомнив про шатлена де Куси и съеденное сердце. Что-то сердце не лежало к рассказам о горестях, даже самых возвышенных. Тепло было, и снаружи от костра, и внутри, в сытом животе, и даже казалось, что все будет хорошо. Адемар засмеялся. Хороший у него был смех, какой должен быть у старших братьев… или у молодых отцов. Прости, любимая, ты ведь понимаешь, что после непоправимого греха, побега из дома, я продолжал надеяться на спасение и невольно искал себе нового отца. Такого, которого мог бы чтить без непосильного старания.

Историю, историю, лениво подхватили остальные. И наш старший не стал отпираться и говорить, что из него плохой рассказчик, что дома у нас служило обязательной прелюдией к сказке или жесте.

Ладно, сказал Адемар, у меня есть отличная история. Про собаку. Ведь ты, парень, любишь собак?

Да, люблю, ответил я неуверенно, вспоминая отцовского зловещего кобеля, который за мною следил (и как мне казалось - обо всех моих проступках докладывал мессиру Эду.)

Большой Понс, которому немного было надобно для счастья и покоя, уже храпел с присвистом, как будто его здоровенное тело оповещало остальные тела - "Я, мол, поело! Ох хорошо поело!" Мне нравились эти люди. Может, пламя костра тому виною - оно делает лица красивыми и прекрасными, а так как все жмутся к теплому огню, невольно сидят бок о бок, как братья. Даже Грязнуха Жак казался приятным парнем. Тем более что сидел по другую сторону костра.

Жил да был на свете один вагант, начал Адемар, усмехаясь сам себе. Своей особенной усмешкой - одной стороной рта. - Хороший был парень, крепкий, в меру ученый и ловкий… Вроде меня. Только невезучий.

- А ты-то, скажешь, шибко везучий, - засмеялся Ренар Лис. Он тоже не спал и слушал со снисходительной улыбкой. - Тоже мне, везучего нашел! Я-то тебя голяком видел, так вот, парень, - это он ко мне, - на нашем везунчике Адемаре под одежкой больше шрамов, от шеи до пяток, чем в Париже школяров! Да не все - от доброй лозы: и от ножа найдутся, вроде твоего, и от чего побольше…

- Вот видишь, и как же я не везунчик? Столько шрамов, а я все живой! Ты бы лучше, Лис, не встревал, это моя история. Придет тебе черед рассказывать - будешь заливать хоть про мои шрамы, хоть про святых угодников.

Так вот, жил на свете один невезучий школяр. Денег на учебу у него не было, вот он и мотался по свету: летом подзаработает - а зимой осядет в городке, найдет лектора подешевле - и подучится чему-нибудь, чтобы потом по милости Божией заделаться ризничим.

- Ну и история у тебя, Адемар. И слушать неохота - это ж чистая правда!

- Молчи, Лис, сейчас про собаку начнется. Школяра моего часто грабили. Бывало, даже и заработает он пару денье, выпьет хоть на обол - просыпается опять гол как сокол, даже рубаху ночью стащили, спасибо еще, что не прибили. И решил он от такой жизни…

- Собаку завести? (неужели я кому-то нужен, полезен, могу рассказывать истории вместе со своими друзьями? Вот смотрите, отец, мне хорошо без вас, я никогда к вам не вернусь, я завел себе новых друзей, начал новую жизнь, без вашего хлеба и ваших тумаков.)

- И ты туда же, перебивать, - Адемар шутливо хлопнул меня по затылку. - Да, повстречал он раз в горах - шел он, признаться, через Меранский перевал в Испанью, в Болонье подкормиться хотел - повстречал пастухов с собаками. Уж до чего собаки хороши были! Размером с волка, кроткие со своими, как овечки, а для чужих - хуже чертей. Называется - специальная порода "матин". Пасть у собаки во-он какая, хозяин хоть до полной неподвижности напейся - собака будет день и ночь над ним сидеть, от воров сторожить. Шкура у собаки теплая, не хуже бараньей; если приходится по осени в лесу ночевать - обнимешься с собакой, и никакого плаща не надо. И подумал вагант: а не обзавестись ли и ему псом? Собака в странствиях полезна, а если в городе осесть - любой хозяин на двор собаку примет, чтоб помогала сторожить. Решено, значит, надобно раздобыть себе хорошего пса. И махнул наш школяр на ярмарку в Бокер…

- Ку-да? - рыжий Лис засмеялся. - Прямо с гор, говоришь? Хороший же ему крюк пришлось сделать за-ради собаки - к северу столько лье отмахал…

Назад Дальше