Летом беглянка возвращается в родные края, и сердце ее трепещет в ожидании любви! Деревня, замок, сад - все радостно встречает ее. Розы и лилии в пышном цвету восхищенно и стыдливо обращают к ней свои взоры, кусты и деревья восторженно приветствуют свою любимицу. И только для одного из них - ах! для самого благородного - она вернулась слишком поздно. Горестно взирает она на его засохшую крону, ее пальцы скользят по безжизненному стволу и нежно касаются хрупких концов ветвей. Никогда больше не увидит и не узнает он своей покровительницы. Как она рыдает, как трогательны ее мольбы и безутешны страдания!
Издали услышал Аполлон голос дочери своей. Он спешит к ней и, подойдя ближе, взирает на ее горе, исполненный сострадания. Потом касается деревца своей всеисцеляющей дланью, и по стволу внезапно проходит дрожь, иссякшие было соки устремляются к ветвям; вот уже начинает пробиваться молодая листва, распускаются белые цветы, наполняя воздух божественным ароматом. На ветвях - ибо есть ли что невозможное для богов? - появляются прекрасные, округлые плоды; их девять, по числу сестер-муз; они растут и наливаются, постепенно сменяя зеленый цвет отрочества на ярко-золотой цвет юности. Стихотворение заканчивалось следующими строками:
От соблазна бог эллинов
Удержаться не сумел,
И прекрасных апельсинов
Он отведать захотел.
И сказал, срывая с древа
Спелый и душистый плод:
- Вот тебе кусочек, дева,
И тебе кусок, Эрот.
Поэт заслужил единодушное одобрение, и ему охотно простили несколько неожиданный конец, нарушивший общее впечатление от стихов, в целом проникнутых глубоким и искренним чувством.
Франциска, которой то хозяин дома, то Моцарт уже не раз давали повод проявить присущее ей неистощимое остроумие, вдруг выбежала из комнаты, будто внезапно вспомнив о чем-то, и вскоре вернулась, держа в руках очень большую английскую гравюру коричневого тона, дотоле неприметно висевшую в рамке под стеклом в одной из отдаленных комнат замка.
- Должно быть, недаром говорят, - воскликнула она, поставив картину в конце стола, - что нового под луной ничего не бывает! Здесь вы видите сцену, происходившую в Золотом веке, а разве сегодня у нас здесь не приключилось нечто подобное? Я надеюсь, что наш Аполлон без труда узнает себя в этой ситуации.
- Чудесно! - восторженно поддержал ее Макс. - Вот он, прекрасный бог, в задумчивости склонившийся над священным источником. И мало того - посмотрите-ка, там, в кустах, за ним следит старый Сатир! Бьюсь об заклад, что в этот миг Аполлон вспоминает давно забытый аркадский танец, которому в детстве обучал его под цитру старик Харон.
- Правильно. Так оно и есть! - захлопала в ладоши Франциска, стоявшая за спиной Моцарта. - А вы заметили, - продолжала она, обращаясь к маэстро, - отягощенную плодами ветвь, склонившуюся к прекрасному богу?
- Совершенно верно, это посвященное ему оливковое дерево.
- Ничего подобного! Это чудесные апельсины. Сейчас он сорвет один из них по рассеянности.
- Более того! - воскликнул Моцарт. - Сейчас он закроет сей озорной ротик тысячей поцелуев.
С этими словами он поймал Франциску за руку и поклялся не отпускать до тех пор, пока она не даст поцеловать себя в губы, на что та без особого сопротивления согласилась.
- Макс, объясни нам, - сказала графиня, - что здесь написано под картиной?
- Стихи из знаменитой оды Горация. Недавно берлинский поэт Раммлер превосходно перевел ее на немецкий язык. Сия ода проникнута необычайной силой. Как прекрасно, например, вот это место:
…Бог Аполлон неразлучен с луком:
Кудрям дав волю, моет их влагой он
Кастальской чистой; любит он в рощах жить
Ликийских иль в лесу родимом,
В храме на Делосе иль в Патарах.
- Чудесно! Действительно чудесно! - сказал граф. - Только кое в чем здесь требуются пояснения. Например, "неразлучный с луком" означает просто-напросто, что Аполлон всю жизнь был одним из усерднейших скрипачей. Однако мне хотелось бы предупредить вас, дорогой Моцарт, вы сеете раздор меж двух любящих сердец.
- Надеюсь, что нет. Да и чем же?
- Евгения завидует своей подруге, и не без основания.
- Ах так, вы уже подметили мою слабую струнку. Но что скажет на это жених?
- Раз-другой я, пожалуй, готов посмотреть сквозь пальцы.
- Прекрасно! При случае воспользуемся. Однако, господин барон, до тех пор, пока Аполлон не надумает ссудить мне свое лицо и свои длинные волосы соломенного цвета, вам нечего опасаться. Мне очень хотелось бы, чтобы он это сделал! Он тут же получил бы взамен косичку Моцарта с самым красивым бантиком.
- В таком случае, - смеясь, заметила Франциска, - Аполлону немало хлопот доставило бы мытье волос, причесанных на французский манер, "влагой кастальской чистой".
Подобного рода шутки еще больше возбуждали веселье и поднимали настроение собравшихся. Постепенно на мужчинах стало сказываться действие вина, за здоровье присутствующих было поднято немало бокалов, и Моцарт, следуя своей давней привычке, начал говорить стихами, в чем достойным партнером ему оказался лейтенант, да и сам папенька не пожелал отстать; несколько раз стихи удавались ему на славу. Но такие импровизации вряд ли поддаются пересказу, их, в сущности, невозможно повторить, ибо при передаче теряется все то, что делает их неотразимыми в момент исполнения: общее приподнятое настроение, яркость и эмоциональность живой речи, выразительность мимики.
Вставила свое слово и незамужняя тетушка Франциски, провозгласившая в честь маэстро тост, в котором напророчила ему еще великое множество бессмертных произведений.
- A la bonne heure! Я не прочь! - воскликнул Моцарт и, подняв бокал, звонко чокнулся со своей соседкой.
После этого в порыве вдохновения граф громким и весьма уверенным голосом запел:
Помоги, о провиденье,
Вдохнови на сочиненье
Звуков новых и прелестных,
Нам пока что неизвестных.
Макс (подхватывая)
Шиканедер поразится,
И Да Понте удивится,
Моцарт
Эти звуки услыхав.
Изумлюсь и сам я, граф.
Граф
Их услышать я желаю
Бонбоньери - негодяю,
Если только наш синьор
Доживет до этих пор.
Макс
Я даю ему сто лет.
Моцарт
Все равно надежды нет.
Все трое (con forza)
Ведь его до той поры
Черт возьмет в тартарары.
Терцет, случайно сочиненный благодаря безудержной тяге графа к пению, превратился под конец, после повторения последних четырех строк, в так называемый заключительный канон, и почтенная тетушка, обладая достаточным чувством юмора, а быть может, и самонадеянностью, почла своим долгом присоединить к голосам мужчин и свое дребезжащее сопрано, украсив мелодию всевозможными фиоритурами. Моцарт пообещал присутствующим обработать для них на досуге эту шуточную песенку по всем правилам искусства, что и было сделано им по возвращении в Вену.
Тем временем Евгения успела втихомолку ознакомиться с полученным ею в дар шедевром, сочиненным в беседке грозного Тиберия; и теперь все потребовали, чтобы она вместе с композитором исполнила дуэт, а дядя был счастлив, что, подпевая им, вновь сумеет блеснуть своим голосом. Итак, все поднялись с мест и направились в соседнюю большую залу, где стояло фортепьяно.
Замечательное сочинение совершенно всех очаровало, но само его содержание вскоре вызвало новый прилив неудержимого веселья, когда музыка, как таковая, начинает играть лишь подчиненную роль, и не кто иной, как наш друг, первым подал пример - он вскочил из-за фортепьяно, направился к Франциске и пригласил ее на шлейфер, между тем как Макс с готовностью взялся за скрипку. Хозяин дома с радостью пригласил госпожу Моцарт. Расторопные слуги в одно мгновение вынесли из комнаты всю негромоздкую мебель, чтобы освободить место для танцев. Постепенно в них приняли участие все без исключения, и старая тетушка ничуть не обиделась, когда галантный лейтенант пригласил ее на менуэт, танцуя который она, казалось, вновь помолодела. В заключительном танце дамой Моцарта была сама невеста, и, не преминув воспользоваться предоставленным ему правом, он запечатлел поцелуй на ее прелестных устах.
Наступил вечер, солнце близилось к закату, и только теперь пребывание на воздухе обещало быть приятным. Поэтому графиня предложила дамам посидеть в саду. А мужчин граф пригласил в бильярдную, ибо Моцарт, как известно, очень любил эту игру. Итак, общество разделилось на две группы. Что касается нас, то мы последуем за дамами.
Пройдя не спеша несколько раз по главной аллее, они поднялись на круглый холм, наполовину обнесенный высокой, увитой виноградом решеткой; отсюда видны были поле, деревня и проезжая дорога. Последние лучи осеннего солнца, пробиваясь сквозь листву винограда, бросали на землю красноватые блики.
- Не правда ли, мы могли бы здесь уютно посидеть, - сказала графиня, - если к тому же мадам Моцарт согласится рассказать нам что-нибудь о себе и своем супруге.
Та охотно выразила готовность, и все удобно расселись на сдвинутых в кружок стульях.
- Историю, что я хочу предложить вашему вниманию, вам рано или поздно все равно пришлось бы услышать в связи с задуманной мною шуткой - несколько необычным свадебным презентом, который я намерена преподнести невесте на добрую память о сегодняшнем дне. Мой подарок не предмет роскоши, не какая-нибудь модная вещица и представляет некоторый интерес только благодаря своей истории.
- Что бы это могло быть, Евгения? - заинтересовалась Франциска. - По всей вероятности, чернильница великого человека?
- Вы почти угадали! Не пройдет и часа, как вы увидите сей предмет; а пока сокровище надежно упрятано на дне дорожного сундука. Итак, я приступаю к рассказу и, с вашего позволения, начну его издалека.
Позапрошлой зимой здоровье Моцарта - его чрезмерная раздражительность, частые приступы меланхолии и лихорадочное возбуждение - стало внушать мне тревогу. Если в обществе он иногда еще бывал весел, подчас даже неестественно весел, то дома становился обычно мрачным и замкнутым, беспрестанно вздыхал и жаловался. Врач предписал ему диету, загородные прогулки и Пирмонтские воды. Пациент не придал особого значения полезным советам: лечение было связано с неудобствами, отнимало много времени и нарушало привычный распорядок дня. Тогда доктор решил припугнуть его и заставил выслушать пространную лекцию о свойствах человеческого организма, красных кровяных шариках, об органах дыхания и всяких неслыханных вещах, вроде флогистона, а также о режиме, предписанном нам природой в отношении еды, питья и пищеварения. Обо всем этом у Моцарта доселе были такие же наивные представления, как и у его пятилетнего сына. Лекция действительно произвела довольно сильное впечатление. Не прошло и получаса после ухода доктора, как я, зайдя в комнату мужа, увидела, что он задумчиво, но с заметно повеселевшим лицом разглядывает трость, которую после непродолжительных поисков благополучно нашел в шкафу, где хранились старые вещи; я и не предполагала, что он помнит о ее существовании. Эта красивая трость с набалдашником из ляпис-лазури принадлежала еще моему отцу. До сего времени мне никогда не приходилось видеть в руках Моцарта палки, поэтому я рассмеялась.
- Ты видишь, - воскликнул он, - я готов лечиться самым усердным образом. Я буду пить целебную воду и совершать каждый день моцион, пользуясь при этом сим посохом. И вот какие мысли пришли мне вдруг в голову. Ведь не случайно, подумал я, все степенные солидные люди без палки и шагу ступить не могут. Наш сосед, коммерции советник, отправляясь в гости к своему куму, что живет напротив, никогда не перейдет улицы, не захватив с собой палки. Когда ремесленники и чиновники, канцеляристы, лавочники и их клиенты совершают по воскресеньям вместе с семьями прогулки за город, каждый из них берет с собой свою надежную, хорошо послужившую ему трость. Я часто вижу, как на площади святого Стефана, примерно за четверть часа до начала богослужения в церкви и занятий в присутствиях, почтенные горожане, собравшись группами, беседуют друг с другом; именно здесь можно увидеть, что прочной и надежной опорой каждой из скромных их добродетелей - исполнительности и любви к порядку, невозмутимого спокойствия и довольства своей судьбой - служат добротные палки. Одним словом, в этой патриархальной и несколько безвкусной привычке кроется некое благо и своего рода утешение. Веришь ли, я не дождусь той минуты, когда вместе со своим добрым другом отправлюсь в первый оздоровительный променад и, пройдя по мосту, устремлюсь к Реннвегу! Мы уже познакомились, и я надеюсь, что наш союз заключен навеки.
- Однако союз этот оказался недолговечным; после третьей совместной прогулки Моцарт вернулся без своего спутника. Он обзавелся новой тростью, которая несколько дольше хранила ему верность; во всяком случае, добрую часть того упорства, с которым Моцарт в течение трех недель довольно сносно выполнял предписания врача, я приписывала его пристрастию к палкам. Хорошие результаты не замедлили сказаться; нам редко случалось видеть его таким цветущим, жизнерадостным и спокойным. Вскорости, однако, он вновь осунулся, что доставило мне немало хлопот. Именно в ту пору, утомленный после напряженного дня работы, он отправился однажды в поздний час на музыкальный вечер ради каких-то любопытных приезжих, твердо пообещав мне пробыть там не более часа; но в подобных случаях, стоит ему только сесть за фортепьяно и увлечься игрой, люди начинают обычно злоупотреблять его мягкосердечием; а он напоминает тогда человека, парящего на воздушном шаре братьев Монгольфье на высоте шести миль над землей, там, где уже не слышен звон колоколов. Дважды я посылала за ним ночью слугу - тщетно; он не смог пробраться к своему господину. В три часа ночи мой благоверный вернулся наконец домой. Я решила весь день самым серьезным образом дуться на него.
Здесь госпожа Моцарт обошла молчанием кое-какие обстоятельства. Надобно сказать, что на вечере должна была присутствовать одна молодая певица, синьора Малерби, которая не без основания навлекла на себя неудовольствие госпожи Констанции. Эта римлянка была принята в оперу по протекции Моцарта, и его благосклонность к ней, несомненно, в немалой степени объяснялась ее искусным кокетством. Поговаривали даже, будто она сумела завлечь его на несколько месяцев в свои сети и заставила изрядно помучиться. Но, независимо от того, правдивы ли были эти слухи или же сильно преувеличены, доподлинно известно, что в дальнейшем она проявила дерзость и неблагодарность и даже позволила себе насмехаться над своим благодетелем. Поэтому не приходится удивляться, что в разговоре с одним из своих более удачливых поклонников она назвала однажды Моцарта Un piccolo grefo raso (бритым свиным рыльцем). Это сравнение, достойное Цирцеи, было тем более обидным, что содержало, в чем нельзя не признаться, крупицу истины.
По пути домой с упомянутого вечера, на котором, впрочем, певицы по счастливой случайности не было, один из друзей маэстро, будучи под хмельком, разболтался и допустил бестактность, передав ему эту злую шутку, что сильно расстроило Моцарта, ибо явилось первым непреложным доказательством бессердечия его подопечной. Крайне возмущенный, он даже не сразу заметил, как холодно приняла его уже лежавшая в постели жена. Не медля ни минуты, он поведал ей о нанесенном ему оскорблении; подобное чистосердечие позволяет предположить, что проступок его был не столь уж велик. Моцарт чуть было не вызвал у жены чувства жалости. Однако она и виду не подала, так как не хотела, чтобы эта история легко сошла ему с рук. И когда он, после полудня, пробудился от тяжелого сна, его женушки и обоих сыновей дома не оказалось, а стол был аккуратно накрыт для него одного.
Мало что делало Моцарта таким несчастным, как размолвки с его дражайшей половиной. И если бы он ко всему еще знал, какая новая забота вот уже несколько дней точила ее душу!
То была одна из тех тягостных забот, которые она по старой привычке старалась как можно дольше скрывать от него. Наличные деньги были на исходе, а на пополнение кошелька в ближайшем будущем не было никаких надежд. Ничего не ведая об этих домашних затруднениях, Моцарт все же ощущал какую-то тяжесть на душе, сходную со знакомым ему чувством полной беспомощности. Он не хотел есть, ему не сиделось на месте. Быстро одевшись, он решил поскорее выбраться из удушливой атмосферы собственного дома. Уходя, он написал по-итальянски несколько строк:
"Ты мне жестоко отомстила, и поделом. Но перестань сердиться, прошу тебя, и улыбнись, когда я вернусь. У меня такое настроение, будто я собираюсь стать картезианским монахом или траппистом, - право, я готов ревмя реветь".
Затем он надел шляпу и вышел, но палки с собой не захватил: время ее миновало.
Если мы до сих пор, сменив госпожу Констанцию, сами вели повествование, то нам не составит труда продолжить его и дальше.
Выйдя из дома - был теплый, несколько пасмурный летний день - и свернув у Шранны направо, в сторону цейхгауза, ее дражайший супруг в задумчивости побрел по так называемому Хофу, миновал приходскую церковь Богоматери и вышел к Шоттенским воротам, где поднялся на Мелькерский бастион, избежав, таким образом, встреч с многочисленными знакомыми, возвращавшимися в это время в город. Хотя часовой, молча шагавший у пушек, и не докучал ему, Моцарт недолго любовался чудесным видом, который открывался отсюда на зеленую равнину, что расстилалась перед крепостным валом, и на предместья, тянувшиеся до Каленберга и к югу до Штирийских Альп. Безмятежный покой природы не гармонировал с его душевным состоянием. Глубоко вздохнув, он бесцельно побрел дальше, пересек эспланаду и очутился в Альзском предместье.
Здесь в самом конце Берингова проулка стоял трактир с кегельбаном, владелец коего, канатных дел мастер, славился своим хорошим товаром и добрым вином как среди соседей, так и среди крестьян, что заглядывали к нему по пути в город. Еще издали до прохожих доносился стук шаров; в остальном здесь было довольно тихо и спокойно, ибо число посетителей не превышало десяти - двенадцати. Почти бессознательная потребность забыться в кругу непритязательных, безыскусных людей побудила композитора зайти в трактир. Он подсел к старшему колодезному мастеру из Вены и двум другим городским обывателям, сидевшим за столом в скудной тени деревьев, попросил кружку пива и принял живое участие в их будничной беседе, время от времени вставая из-за стола, чтобы поразмяться или понаблюдать за игрой в кегли.