Последний, благодаря хитростям и уловкам, сумел и дело повернуть в нужное ему русло, и судей заговорить длинными цветистыми речами, и даже влезть в доверие к аристократам. Они обратились к нему за помощью, видя, что Аристид не собирается им помогать и даже старается не замечать тех, кого ещё недавно называл друзьями.
Сначала состоялся суд над проворовавшимися логистами, двое из которых сумели свалить всю вину на покойного Софенета. В результате огромный штраф пришлось платить старшему сыну Софенета. Третий из логистов, Эвмел, отделался незначительным штрафом, поскольку его защищал лучший друг Фемистокла Эпикрат, поднаторевший в такого рода делах. Аристид поначалу даже решил, что Эпикрат пребывает во вражде с Фемистоклом, ибо тот на суде всё валил на архонта-эпонима, выгораживая Эвмела. На самом же деле Эпикрат переиграл и Аристида, и председателя суда. Они оба полагали, что теперь-то Фемистоклу придётся очень плохо: груз доказательств против архонта-эпонима был слишком велик.
Однако Фемистокл с блеском выпутался из сложнейшей паутины обвинений. Ничего по сути дела не отрицая, он настроил в свою пользу большинство присяжных, разглагольствуя о том, сколько сил потрачено на постройку флота, благодаря которому афиняне скоро будут господствовать на море. Председатель суда был настроен явно против Фемистокла, так как был сторонником Аристида, но среди присяжных преобладали люди из афинской бедноты, которые слепо верили каждому слову. Присяжные приговорили архонта-эпонима к такому ничтожному штрафу, что Аристид от возмущения на какое-то время потерял дар речи.
Домой из гелиэи Аристид пришёл еле скрывая клокотавшую в нём ярость. Он наорал на слуг, а за обедом излил супруге своё невысказанное недовольство.
- Прав был Солон, утверждавший, что судить и властвовать должны люди знатные, получившие это право от богов, самых первых устроителей Афинского государства, - кипятился Аристид. - При Солоне так и было. А ныне в суде заседают голодранцы, неучи и мужланы! Любой мало-мальски обученный оратор способен забить этим горе-судьям мозги откровенной ерундой, отвлечь их от сути дела и выиграть процесс, понося эвпатридов и превознося свои заслуги перед демосом. О Фемида! Ты и впрямь слепа, коль позволяешь негодяям вроде Фемистокла трактовать законы себе в угоду и дурачить суд. Сегодня он обворовал государство на двадцать талантов и убедил почти всех присяжных в своей правоте. Завтра он обворует казну уже на шестьдесят талантов, а тупоголовые судьи будут стоя рукоплескать, восхищённые речью о величии Афин!
Кусок не лез Аристиду в горло. Он придирался к поварихе, говоря, что лепёшки пригорели, рыба несвежая, а сыр - твёрдый, как камень!
Досталось от Аристида и законодателю Клисфену, который, по его мнению, совершил непростительную ошибку, отняв гражданское судопроизводство у Ареопага и передав в народный суд - гелиэю. Злость распирала Аристида от осознания того, что Фемистокл вышел практически сухим из воды, а виноватым оказался покойный Софенет, за которого теперь отдувается его старший сын.
Судебные процессы грозили затянуться ещё на несколько месяцев, поскольку в списке обвиняемых числилось ещё много людей. Однако в Аристиде что- то надломилось. У него уже не было прежнего желания докапываться до истины, поскольку он видел, что всё отдано в руки случая, а не правосудия. Аристид закрыл глаза на то, как его друзья, проходившие по обвинению, скрывают улики, договариваются с судебными следователями о снисхождении, суют взятки направо и налево. Часть улик он уничтожил сам, устав от просителей, обивавших порог его дома. Шум вокруг процесса и вовсе стал стихать после того, как Аристид снял обвинение с самых знатных виновных. Народ, не получивший любимого зрелища, когда выносятся суровые приговоры отпрыскам знатных семейств, был разочарован в Аристиде и выражал ему своё недовольство. Знать же, наоборот, расточала похвалы человеку, который, по её мнению, вовремя одумался.
Аристиду же были одинаково неприятны и гнев народа, и признательность эвпатридов, поскольку он впервые в жизни пошёл на сделку с самим собой.
Но самый страшный удар ожидал Аристида по окончании срока его полномочий главного казначея. Фемистокл предъявил ему обвинение в растрате государственных денег. И когда специальная комиссия сделала проверку, то, к изумлению Аристида, выяснилось, что в казне действительно имеется небольшая недостача. Дело дошло до суда. И, несмотря на псе красноречие Аристида, присяжные присудили его к огромному штрафу и конфискации имущества. Так народ мстил казначею за преследование Фемистокла и за снисхождение к проходившим по этому же делу эвпатридам.
Аристид был раздавлен. Афинское правосудие казалось ему каким-то злобным фарсом! Фемистокл, укравший из казны двадцать талантов, отделался ничтожным штрафом. Аристид же, не взявший из казны ни обола и пострадавший по недобросовестности одного из своих помощников, присвоившего горсть серебряных монет, получил самое суровое наказание.
Судебная комиссия уже отправилась производить опись имущества Аристида, когда первые и лучшие из афинских граждан возмутились. Возмущение это достигло такого накала, что Аристид был немедленно оправдан и даже вновь назначен на прежнюю должность.
Но он не только отказался от должности казначея, но и произнёс перед согражданами речь, полную обиды и недовольства существующим положением вещей в Афинском государстве.
- Когда я старался следовать закону и покарать главного вора Фемистокла, то на меня ополчились и бедные и богатые, - с горечью говорил Аристид. - А из-за недостачи в несколько драхм я опозорен на все Афины. Теперь, спохватившись, сограждане удостаивают меня честью вновь стать казначеем. Однако я сам отныне стыжусь этой чести и сожалею о вас, граждане афинские, ибо вы охотнее одобряете того, кто угождает негодяям, нежели того, кто охраняет государственную казну. В результате наша демократия более похожа на червивое яблоко. Причём сами черви, разъедающие его, громогласно возмущаются тем, что всё подвержено наговорам, воровству и подкупам. А кто виноват? Виноват, оказывается, я, поскольку один желаю быть честным и следовать закону.
Когда Аристид кончил говорить, то площадь перед зданием Пританея, полная народа, хранила гнетущее молчание. Тысячи собравшихся здесь граждан разом словно онемели. И только Фемистокл и кучка его друзей, среди которых были Эвмел и Эпикрат, рукоплескали Аристиду.
Этим рукоплесканием Фемистокл хотел напомнить недавний разговор о несовершенстве афинского законодательства.
И Аристид понял это.
Он удалялся с площади с высоко поднятой головой, и люди расступались перед ним. Кто-то выкрикивал ему похвалу, кто-то просил прощения, кто-то заверял в своей дружбе… Аристид никому не отвечал. И хотя лицо его было непроницаемо, в голове вертелись мысли: "О сборище воров, льстецов и завистников! Сейчас вы меня превозносите, а три часа назад были готовы топтать ногами! Вы готовы восхищаться моей честностью только при условии, что я не Пуду мешать вам расхищать государственное добро. Воистину, вам надлежит жить по законам Драконта, а не по законам Клисфена. Только страх смертной казни способен удержать негодяев всех мастей от воровства и нарушения закона!"
Глава третья. ОСТРАКИЗМ
После всего случившегося неприязнь между Аристидом и Фемистоклом переросла в самую явную вражду. Аристид считал своим долгом отплатить недругу за козни, с помощью которых Фемистокл его умилил, доведя до суда. И главное, старался воспрепятствовать начинаниям Фемистокла, чтобы уменьшить его всё возрастающее влияние на толпу. Пусть лучше народ, рассуждал Аристид, оставит без внимании некоторые из полезных для государства советов, лишь бы Фемистокл не сделался всесилен, одерживая в общем собрании победу за победой.
Нередко Аристид обращался к собранию через подставных лиц, чтобы Фемистокл из чувства соперничества не помешал полезному начинанию. Как-то раз Аристид взял верх над Фемистоклом, когда тот действовал разумно и целесообразно. Уходя из собрания, Аристид не сдержался и сказал, что афиняне до тех пор не будут в безопасности, пока не сбросят обоих - и Фемистокла, и его самого - в пропасть.
Сказанное сгоряча запомнилось в тот день многим афинянам, в том числе архонтам и фесмофетам.
Непрекращающееся соперничество до такой степени сеяло вражду между демосом и эвпатридами, что сходки граждан на Пниксе часто превращались в кулачные потасовки. Тогда, чтобы разрядить враждебную обстановку в городе, архонты сделали запрос в народное собрание: не пора ли провести голосование черепками.
Такое голосование называлось остракизмом, поскольку черепок от разбитой глиняной посуды по- гречески "остракон". Остракизм не был наказанием за какой-нибудь низкий поступок. Благопристойности ради остракизм назывался в кодексе афинских законов "усмирением и обузданием гордыни и чрезмерного могущества кого-либо из граждан". Но по сути дела он оказывался средством уменьшения ненависти между гражданами, и средством довольно милосердным: чувство недоброжелательства находило себе выход не в чём-то непоправимом, но лишь в десятилетнем изгнании того, кто это чувство вызывал.
И вот, сойдясь со всей Аттики в Афины, люди стали писать на черепках имя того гражданина, влияние которого наносит вред государственным делам. Всем было понятно, что самых влиятельных из афинян двое: Фемистокл и Аристид. Поэтому каждому голосующему нужно было нацарапать на черепке имя одного или другого.
Рассказывали, что, когда надписывали черепки, какой-то неграмотный селянин протянул Аристиду - первому, кто попался ему навстречу, - черепок и попросил написать имя Аристида. Тот удивился и спросил, не обидел ли тот его каким-нибудь образом.
"Нет, - ответил селянин. - Я даже не знаю этого человека, по мне надоело слышать на каждом шагу "Справедливый" да "Справедливый"!…"
Аристид ничего не ответил, написал своё имя и вернул черепок.
Сначала архонты подсчитывали, сколько всего опиралось черепков: если их было меньше шести тысяч, то остракизм признавали несостоявшимся. Затем все имена, написанные на черепках, раскладывали порознь, и тот, чьё имя повторялось наибольшее число раз, объявлялся изгнанным на десять лет без конфискации имущества.
К изгнанию приговорили Аристида.
Уже покидая город, он воздел руки к небу и взмолился: пусть никогда не придёт для афинян тяжёлый час, который заставит их вспомнить об Аристиде.
Коротать десятилетнее изгнание Аристид отправился на остров Эвбею, в город Эретрию, где жил его давний друг и гостеприимен, Эсхин, сын Нофона.
Свою семью Аристид взял с собой. В Фалерской гавани он и его домочадцы поднялись на торговый афинский корабль и ранним весенним утром покинули землю Аттики. Присматривать за своим домом и загородной усадьбой Аристид поручил двоюродному брату Пасиклу.
Остров Эвбея, самый большой из островов Эгеиды, был отделен от берегов Эллады узким проливом. Этот остров протянулся с северо-запада на юго-восток почти на тысячу двести стадий. В горах Эвбеи добывали прекрасный белый камень для постройки домов и храмов. На обширных пастбищах острова разводили местную породу выносливых низкорослых лошадей. Большую часть Эвбеи издревле населяли родственные афинянам ионийцы. Только на северной оконечности острова жили абанты, древний народ, ещё до прихода ионийцев расселившийся на Эвбее.
От Фалера до Эретрии даже тихоходное судно доходило за полдня.
Прощаясь на берегу с друзьями и родственниками, Аристид выглядел спокойным и невозмутимым, как всегда. Но едва корабль вышел в море и скалистый берег Аттики стал отдаляться, постепенно превращаясь в далёкую гряду горных вершин, подёрнутых неясной туманной дымкой, невозмутимость сменилась приступом сильнейшего отчаяния.
Аристид спустился под палубу, в тесное низкое помещение на корме, и там дал волю слезам, которые неудержимо полились из его глаз.
Харикло, обеспокоенная долгим отсутствием мужа, тоже сошла вниз под палубу, оставив детей на попечение служанки. Вид рыдающего Аристида до такой степени поразил Харикло, что она просто остолбенела на несколько мгновений. Затем она вернулась обратно на палубу, так и не сказав супругу ни слова утешения и не в силах подавить в себе злорадное удовольствие. Мстительная Харикло не могла простить Аристиду его увлечение Стесилаем. И тем более не могла простить его неудачное соперничество с Фемистоклом, из-за чего гордая и своенравная Харикло была обречена, разделяя долю неудачника-мужа, в течение десяти лет жить на чужбине. Дочерям же предстояло стать невестами в чужом городе без всяких перспектив на выгодный брак.
Харикло выросла в семье, где выгода и богатство ставились выше честности и бескорыстности. Отец её был чистокровным аристократом. Поскольку Харикло не блистала красотой, да к тому же была вспыльчива и своенравна, все завидные женихи обходили её стороной. Харикло уже перевалило за двадцать, когда наконец состоялась её помолвка с Аристидом. Об этом хлопотал его дядя со стороны матери, поскольку отца Аристида к тому времени не было в живых. Аристид был старше Харикло на двадцать лет и тоже находился и ситуации, когда ему нужно было срочно жениться, чтобы не остаться вечным бобылём.
Семья жениха после смерти его отца прозябала и бедности. Однако его предки были очень знамениты и Афинах, а о самом Аристиде шла молва как о честнейшем на афинских граждан. Потому-то Афинагор, отец Харикло, согласился выдать свою дочь за Аристида в надежде, что со временем зять разбогатеет, занимая высшие государственные должности.
Один из сыновей Афинагора был убит в пьяной драке, другой дважды проходил по суду за мелкое мошенничество. Никакой надежды на то, что младший сын когда-нибудь станет стратегом, или фесмофетом, или хотя бы секретарём Ареопага, у Афинагора давным-давно. Поэтому он радовался за дочь, супруг которой неизменно первенствовал и в народном собрании, и в совете Пятисот, и на заседаниях различных коллегий, покуда соперничество Аристида с Фемистоклом не завершилось столь печально.
Расставаясь с дочерью и внучками на пристани, Афинагор с трудом сдерживал слезы. Честность Аристида казалась ныне корыстолюбивому Афинагору не достоинством, а худшим из недостатков, о чём он не замедлил сказать прямо в лицо своему зятю.
В Эретрии же Аристида встретили как дорогого гостя. Люди не забыли, как после разорения их города персами семь лет тому назад именно он уговорил афинское народное собрание способствовать восстановлению Эретрии. Афиняне ссудили разорённых войной эретрийцев деньгами и помогли им восстановить храмы как в черте города, так и за городской стеной. Немало афинских каменщиков трудились в Эретрии, возводя на месте разрушенных и сожжённых жилищ новые дома и портики. Поскольку персы увели в рабство множество людей, власти обезлюдевшего города стали призывать жителей Аттики и близлежащих островов переселяться во вновь отстроенную Эретрию. Всем переселенцам были дарованы права гражданства.
Дом Эсхина, Аристидова гостеприимца, стоял в самом центре города, близ рыночной площади. В этом районе жили в основном зажиточные граждане. Дома здесь стояли плотно друг к другу, теснясь на плоской вершине обширного холма. Единственная широкая улица тянулась от южных городских ворот через кварталы бедноты и далее мимо домов знати к агоре. Поскольку в глубокой древности на этой широкой и прямой улице проводились состязания в беге, за главной улицей Эретрии закрепилось название Дромос.
Другая столь же длинная, но не столь широкая и прямая улица пересекала Эретрию с запада на восток. Эта улица называлась Скиада, что значит "Тенистая". Вдоль Скиады росли дубы и буки, а также кипарисы, вырубать которые было запрещено законом. Это повелось с момента основания Эретрии, когда сюда пришли из Аттики первые ионийцы. В месте пересечения Скиады и Дромоса находилась главная площадь, где стояло здание Совета и проходили народные собрания.
Эсхин, сын Нофона, довольно часто бывал в Афинах, неизменно останавливаясь в доме Аристида. Последний за всю свою жизнь побывал в Эретрии лишь дважды, и то ещё до нашествия персов.
Волею судьбы вновь оказавшись здесь, Аристид стал приглядываться к облику города. Он сразу обратил внимание на изменившуюся во многих местах планировку улиц. Район порта и центральные кварталы были застроены большими роскошными домами из белого камня. Если раньше дома бедноты зачастую были покрыты сухим камышом, то теперь крыши даже небогатых домов и в центре, и на окраинах сверкали на солнце блестящей красной черепицей.
- Дабы уменьшить пожароопасность, власти на государственные средства закупают черепицу в Афинах и бесплатно выдают её всем, кто уже построил или собирается строить жилище в черте города, - не без гордости сообщил Эсхин Аристиду, когда тот восхитился добротностью здешних крыш.
Пройдя от гавани почти полгорода, Аристид не заметил ни одной камышовой кровли, ни одного строении со старой, прохудившейся черепицей. В Афинах такого не было. Добротная черепица стоит недёшево, по грому бедняки крыли свои лачуги по старинке камышом или соломой, скрученной в жгуты.
- Когда персы ворвались в Эретрию, то принялись повсюду разбрасывать зажжённые стрелы, - рассказывал Эсхин. - Камышовые крыши вспыхивали очень быстро, ветер раздувал пламя. Сильнейшим пожар очень быстро поглотил город. Жители в панике спасались бегством и попадали в руки варваром, которые были повсюду. Спаслись лишь те, кто сел на корабли и уплыл в море. Да ещё те немногие, кто покинул город загодя, укрывшись в окрестных горах.
Аристид с молчаливым сочувствием кивал головой.
Бедствие эретрийцев в недалёком прошлом было у всех на устах не только в Афинах и других городах Эвбеи, но и по всей Элладе. Больше половины жителем Эретрии персы погрузили, как скот, в трюмы кораблей и переправили в Азию. По слухам, персидский царь поселил пленных где-то в Месопотамии среди азиатских племён, покорённых персами силой и обречённых на рабскую жизнь.