Как обычно, Дундич очень быстро принимал решение. Сначала в его голове созревала концовка операции, а детали накапливались уже по ходу ее. Вот и сейчас он все рассчитал. Чтобы добраться до катера на лодке, хватит десять минут, берег вот он - рядышком, а там, на судне, он скажет команде все, что необходимо, лишь бы этот раненый офицер не выдал его. Выдаст - операция провалится. Конечно, Дундич для себя найдет выход. Перестреляет команду, а еще лучше бросит в рубку гранату, прыгнет в лодку. Вдвоем со Шпитальным они наделают шума. Но не это заботит сейчас Дундича. Как увести баржу вверх, хотя бы до Камышина, который вчера взял Буденный, о чем вряд ли знают на буксире?
Где-то за шелевочным забором взвился черно-рыжий столб дыма, раздался грохот, заскрипели доски, задребезжали стекла. И взрыв осенил Дундича.
- О, эврика! - воскликнул он, поддерживая поручика И направляя его к двери. - Ваня, бери сажай в седло. Едем. А ты, - обернулся к часовому, - выпускай их. Гони на берег. Сажай в лодки. Пусть гребут на ту сторону. Уразумел?
Серо-суконная поверхность Волги обдала прохладой, упругой волной прибивала рыбацкую шаланду к берегу. Шпитальный, погружая весла по самый валик, наваливался на них с таким рвением, что уключины готовы были вырваться из гнезд.
- Жми, Ваня! - просил Дундич, оглядываясь на пустынный берег. Вот-вот там могли появиться белые. Тогда они без особого труда расстреляют одинокую лодку, барахтающуюся на высокой зыби.
Поручик, привалившись к борту, с тоской смертника глядел на незадачливого гребца. Наконец он простонал:
- Меньше опускай весло.
Ординарец послушался совета пленника. Теперь он почувствовал, как лодка легче пошла вперед, то зарываясь, то вскидывая над гребнями острый нос. На катере заметили рыбацкую шаланду, и команда, собравшись возле рубки, пристально следила за ней и за тем, что происходило на берегу. Дундич тоже оглядывался назад. К счастью, белые еще не ворвались на набережную: выстрелы гремели где-то на окраине. Стрепухов держал слово. Когда команда катера различила на шинелях офицерские погоны, она стала охотно и дружно помогать Шпитальному советами:
- Загребай левой! Бери выше!
До борта баркаса оставалось метра два. Дундич потребовал бросить причалок. С третьей попытки удалось схватить пеньковую чалку и подтянуть лодку к судну. Дундич, еще раз оглянувшись на город, с помощью матроса поднялся на палубу. Среди черных бушлатов выделил серую шинель поручика, представился:
- Начальник тюрьмы Черкесов. - И, не дав возможности вступить с собой в беседу, приказал: - Это Ярцев. Он ранен. Помогите поручику. Где доктор?
Эта решительность, бесцеремонность чуть не взбесила начальника конвоя, но, стараясь сохранить самообладание, он ответил:
- Доктора нет.
В свою очередь он поинтересовался: разве нельзя было сделать перевязку на берегу? Дундич обжег молодого офицера разъяренным взглядом.
- Не видите, что там творится? Красные ворвались в Дубовку.
- Произошло ужасное, - слабым голосом произнес раненый, не отводя взгляда от лица Дундича. И было что-то недосказанное в этой реплике, сквозила горькая тоска в голосе, но ни начальник конвоя, ни речники не поняли истинного смысла слов поручика.
Побледневший вдруг капитан судна выступил вперед:
- Я говорил, надо сниматься с якоря.
- Чем скорее, тем лучше, - поддержал его Дундич, не спускавший глаз с Ярцева. Но тот, кусая до крови губы, теперь думал лишь об одном, как скорее прекратить свои мучения. - Иван, - распорядился Дундич, - помоги отвести господина поручика в кубрик. Надеюсь, бинты, вата у вас есть? - повернулся к речнику.
- Разумеется. Тащи якорь! - крикнул капитан на баржу, когда моторист спустился в машинное отделение. Загремела тяжелая якорная цепь, наматываясь на барабан лебедки.
- Сколько их там? - кивнул Дундич на баржу.
- Около трехсот. У меня приказ: в случае чего затопить баржу, - попытался восстановить свое единоначалие поручик, видя, что судно заражается анархией.
- Передайте их мне. Я подпишу бумагу.
Капитан катера озабоченно глянул на Дундича, потом на поручика. Для него главное сейчас было увести судно из-под обстрела, который мог начаться в любую минуту. Он готов был отдать команду обрубить канат. И черт с ней, с баржой и тремястами арестантами. Он осуществил бы свой замысел, если бы не конвоиры. Перевозить их на катер ему не хотелось по двум причинам. Первая - терять драгоценное время, вторая - подвергать судно перегрузке.
- Решайте, господа, - обратился он к офицерам. - Времени в обрез.
Дундич давно уже решил увести баржу в Балыклей. Он это сделает любой ценой. Пристрелить нагловатого поручика внутренних войск не составляет особого труда. Но этот вариант он оставит на крайний случай, если тот не подчинится ему, старшему по званию. Будет совсем неплохо, если он доставит в штаб Буденного двух белых офицеров. Правда, на Ярцева мало надежды. Но этот ретивый стригунок пригодится - ведь он только что из Царицына. Вот почему Дундич набрался терпения и ждал, что ответит поручик. Офицер, удовлетворенный тем, что капитан не дает команду на отправку судна, а прибывший на катер начальник тюрьмы, хотя и старший по званию, терпеливо ждет его окончательного мнения, смягчился.
- Что вы предлагаете? - обратился он к Дундичу.
- Гнать на Балыклей.
- А вдруг и там красные…
- Откуда, с неба?
- А здесь откуда? - с порядочной долей иронии поинтересовался начальник конвоя.
- Прорвались из Ерзовки, - не моргнул глазом Дундич, давая понять, что красные появились со стороны Царицына, а не Камышина.
- Господа, - нетерпеливо показал на часы водник, - время…
- Хорошо, - согласился с Дундичем поручик. - Под вашу личную ответственность. Пошел! - отдал он приказ капитану и направился в кубрик.
Дундич неотступно последовал за ним. Его волновал один вопрос: как поведет себя Ярцев, узнав, что они взяли курс на Балыклей? Ведь ему одному известно, что доставивший его на катер офицер никакой не начальник тюрьмы.
Ярцев лежал с закрытыми глазами на узком длинном рундуке, заменяющем скамейку и кровать в тесном кубрике. Шпитальный приподнялся, готовый в мгновение ока исполнить приказ своего командира. Но Дундич успокоительно кивнул ординарцу. После этого Иван приложил палец к губам и прошептал:
- Задремал.
- Иди наверх, гляди, чтоб не свернул с курса, - распорядился Дундич, приближаясь к иллюминатору.
За мутными стеклами вздрагивающего корпуса хлестала накатистая волна. Наверное, от этого в кубрике было сумрачно и свежо. Такое же ощущение, очевидно, было у начальника конвоя, потому что он, усевшись на противоположную скамью, глубоко закутался в шинель. Дундичу показалось, что белогвардеец продолжает рассматривать его с недоверием, и вот-вот может наступить момент, когда он наберется мужества и потребует предъявить документы. Но прошло несколько минут, а офицер молчал, испытующе разглядывая "начальника тюрьмы". Впрочем, теперь, когда они остались наедине, Дундича мало тревожила настороженность поручика. С Ярцевым тот не мог переброситься даже парой слов, чтобы получить подтверждение своим догадкам, а с бухты-барахты требовать удостоверение личности вряд ли осмелится.
Поэтому Иван Антонович достал портсигар, протянул его спутнику. Тот отказался и, взглянув на спящего поручика, попросил:
- Идите курить на палубу.
"Ну, гусь", - только и успел подумать Дундич, пряча портсигар в карман, как дверь растворилась и в проеме показалось лицо речника.
- По берегу скачут всадники. По-моему, это наши…
- Чего они хотят? - угрюмо спросил офицер.
- Требуют остановиться.
- Хотят, чтобы мы подобрали их, - предположил Дундич. - Сможем? - взглянул на поручика, заранее уверенный в том, что тот не согласится причалить к берегу: не окопник, как Ярцев, а охранник. У этой категории офицеров, как он успел заметить за годы войны, своя рубашка ближе к телу. Пусть хоть сколько делает вид, что думает. Ответ заготовлен давным-давно.
Чутье не подвело и на этот раз.
- Исключено, - отрезал белогвардеец. И, когда капитан захлопнул дверь кубрика, добавил с презрением - Как проскакали Дубовку, так пусть добираются до Балыклея.
- Это жестоко, господин поручик, - якобы обиделся Дундич, сердце которого наполняла радость.
И, словно разделяя эту радость, ветер разогнал тучи над рекой, выпустил в голубой просвет яркое, почти горячее солнце. Оно сделало очертания правого, крутого берега более контрастными. Светотени создавали впечатление необыкновенности. Пологие балки с изумрудными склонами и отвесные бока оврагов, напоминающие крепостные стены, избушки, пепельно-серые, как вяленая вобла, над зарослями краснотала - пушистые папахи верб и стройные султаны тополей, золотистые пески прибрежья - вся эта картина наполняла душу Дундича каким-то необъяснимым желанием жить и жить.
Меньше чем через час капитан снова заглянул в кубрик и сообщил, что впереди Балыклей. И только теперь начальник конвоя с сожалением покинул удобный угол. Он все еще с надеждой посмотрел на спящего поручика и направился к выходу. Дундич последовал за ним.
Стоя слева по борту, они с одинаковой затаенностью вглядывались в берег, в просмоленный бок неказистого дебаркадера. На флагштоке не было никакого флага. Отсюда трудно было различить, кто встречает баржу. Пожалуй, они вместе подумали об одном и том же: необходимо попросить бинокль у речника. Но тот опередил их движение загадочным многозначительным монологом.
- Ну, ну, доложу я вам, господа офицеры. По-моему, хрен редьки не слаще. И теперь самое время нам с вами воздать молитву Николаю-угоднику, развернуться на сто восемьдесят градусов и, несолоно хлебавши, отбыть восвояси.
- Что вы там мелете? - не выдержали нервы у поручика.
- По-моему, нас встречают "товарищи".
- Какие "товарищи"? Дайте бинокль.
Пробежав окулярами по борту пристани, поручик увидел двух водников и одного солдата. Ни на берегу, ни на взвозе - никого. "Померещилось усатому черту, - в сердцах решил офицер. - Ведь просил же: не пей".
Когда буксир поравнялся с дебаркадером, поручик приказал:
- Глуши мотор! Спросим.
Капитан повернул к себе медный наконечник рупора и крикнул:
- Машина, стоп!
Задохнувшись, движок мелко вздрогнул и заглох.
- Ста-арик! - сложил лодочкой ладони поручик. - Кто в селе?
- А вам кого надоть? - в свою очередь полюбопытствовали с пристани.
- Ты не хитри, старый хрен! - рассвирепел капитан катера.
- Это ты, что ль, Панкрат? - удивился пожилой волгарь, приложив руку к козырьку старой форменной фуражки. - Чаво понапрасну лаисся? Свои здеся.
- Ты можешь позвать кого-нибудь из офицеров? - спросил поручик.
- Они тама, наверху, сбегать, что ли?
- Пошли кого-нибудь.
- Как сказать-то: требуют или просют?
Во время этой сцены Дундич спокойно раскуривал папиросу, пряча ее в рукав шипели. Его тоже удивила пустынность берега: неужели Стрепухов не добрался сюда, неужели в селе снова белые, следует ли причаливать, не лучше ли двигаться дальше до Камышина? Пока матрос пойдет в село, можно все обдумать не спеша. Он глянул на Шпитального. Круглая физиономия ординарца сияла, словно начищенная риза иконы. Неужели он что-то приметил? Тот подмигнул.
Матрос скрылся в шкиперской, Дундич бросил окурок за борт, решительно опустил руку в карман и сказал тоном, не допускающим возражений:
- Ваша миссия окончена, поручик. Теперь я отвечаю за все. Причаливай!
- Слушаюсь, - покорно сказал капитан, наклоняясь к наконечнику рупора. - Тихий вперед! - дал он команду мотористу. Потом прошел на корму и крикнул на баржу: - Причаливаем! Готовь швартовы! - Вернулся в рубку, молча оттеснил рулевого от штурвала и осторожно стал подводить баржу к пристани.
- Вас ничего не смущает? - наконец опомнился поручик, - Вы так уверены, что здесь свой?
- Я доверяю ординарцу. У него на своих собачий нюх.
С треском и скрежетом борт баржи притерся к борту дебаркадера, катер, сдав чуть вниз, пришвартовался к барже. В наступившей тишине сквозь плеск волны слышались голоса в трюме баржи.
А вверху раздалась четкая команда:
- Выходи по одному! Винтовки складывай сюда! Кто при чинах - налево!
Почуяв недоброе, речник шепнул Дундичу:
- Влипли! Рубим концы и разворачиваемся.
- Глуши мотор и давай наверх, - тоже шепотом, сквозь смех, приказал Иван Антонович.
Первым на палубу баржи поднялся поручик. Дундич обратил внимание, что он сначала качнулся назад, а затем замер как вкопанный.
Через перила свесилась голова Стрепухова:
- Живые?! Ну; великое тебе спасибо, дорогой мой товарищ! - Радость подмывала командира полка. - Я как увидел, что вы двинулись, так аллюром сюда.
Часть освобожденных влилась в полк Стрепухова, остальные - измученные, больные, истощенные - после обеда снова заняли места на барже, и катер, теперь под надежной охраной красных, взял курс на Камышин, а полк, выполнив отвлекающий маневр, поспешил на соединение с дивизией, которая получила приказ прорвать фронт в районе железнодорожной ветки Арчеда - Себряково.
Истории с бронепоездом
В последних числах августа девятнадцатого года все дивизии корпуса Буденного двигались от Камышина к Михайловке.
Шедшая впереди корпуса разведка узнала, что на запасных путях станции Себряково стоят три бронепоезда. Чтобы они не достались красным, белые уже взорвали два, а команда третьего перебила своих офицеров, заперлась в вагонах и стреляет в каждого, кто пытается приблизиться.
Приехав к разведчикам, Семен Михайлович предложил план захвата крепости на колесах. Он велел конникам спешиться на окраине и тайно пробраться к железнодорожной насыпи, к длинным каменным сараям-пакгаузам, которые прикрывали станцию с запада.
До крайних дворов все шло лучше некуда. Но вот перед бойцами открылся большой пустырь, поросший высокой пожухлой травой. Как быть? Идти в рост - сразу заметят. Ползти по-пластунски - далеко, с полверсты. Буденный приказал разбиться на группы и короткими перебежками приблизиться к пакгаузам.
Дождались, когда заходящее солнце ослепило бойницы и, пригибаясь, бросились к железной дороге. Белые заметили разведчиков слишком поздно - пулеметы уже не доставали бегущих. А бойцы, стреляя по смотровым щелям, поднимались на паровоз и вагоны. Испугалась команда, что красные могут подложить динамит под паровоз, отворила бронированные двери и вывесила флаги капитуляции.
Подъехали после боя конармейцы к бронепоезду, трогают его руками, проверяют: верно ли, что он весь железный? Удивляются, как это удалось, не потеряв ни одного человека, захватить такую грозную машину.
А Дундич в это время сидел на сложенных шпалах и терпеливо ждал, пока санитарка Агриппина Зотова сделает ему перевязку. Вгорячах не заметил, как ударился коленкой о подножку, и вот - открылась старая рана.
Только санитарка закончила перевязку, разыскал его Семен Михайлович и сказал:
- Жалко, что живого Мамонтова никак не захватим, ну да ладно, пока и этот сойдет, - и показал на средний вагон. А там по зеленой броне белой краской сделана надпись: "Бронепоезд имени генерала Мамонтова".
- Это вам подарок, - весело сообщил Дундич. - Эту похабную надпись мы аллюром сотрем и нарисуем другую.
Дундич, припадая на ногу, направился было к бронепоезду, но комкор остановил его, задумчиво потянул кончик большого уса, сказал:
- В лазарет не пошлю, все равно удерешь. А чтобы поменьше ходил, назначаю тебя командиром этой машины.
Дундич хотел возразить, сказать, что никогда не имел дела с такими машинами, но посмотрел на строгое лицо комкора и осекся. Понял: будет перечить, угодит в госпиталь.
- Слушаюсь, товарищ Буденный!
- То-то, - подобрел Семен Михайлович. - Чтоб утром бронепоезд был готов к походу.
А утром адъютант Буденного доложил, что бронепоезда на станции нет. Не поверил командир корпуса: как так нет, не может того быть, чтобы Дундич не выполнил приказ. Велел поискать в тупике за водокачкой или возле угольного склада. Но бронепоезд пропал как сквозь землю провалился.
Не выдержал Семен Михайлович, сам поехал на станцию. Спрашивает стрелочника, не видел ли он бронепоезд имени генерала Мамонтова.
- Нет, такого не видел, - отвечает железнодорожник. - А вот бронепоезд имени товарища Буденного прошел часа в три ночи в сторону Царицына.
Не на шутку встревожились в штабе корпуса.
Еще бы! Ведь южнее Михайловки во всех станицах были белоказаки. Что затеял Дундич? Почему и куда самовольно угнал бронепоезд?
- А может быть, он его обкатывает? - предположил командир полка.
Наконец разыскали одного казака, который рассеял все сомнения.
- Он в Колдаиров поехал, - объяснил донец.
- Как - в Колдаиров? - не поверил Буденный. - Там ведь кадеты?
А дело было так. В полночь к бронепоезду, который уже носил имя товарища Буденного, подъехало несколько казаков. Они сообщили Дундичу, что в хуторе Колдаирове белоказаки взяли в плен раненых разведчиков, которые скрывались в доме учительницы Марии Самариной. Белогвардейский офицер предупредил Марию, если она до утра не согласится стать его женой, то будет расстреляна вместе с пленными красноармейцами.
Гневом разгорелись глаза Дундича. Его лучшие друзья в беде! Разве может он допустить, чтобы кадеты издевались над дорогими ему людьми? Горячий по натуре, Дундич на миг забыл о дисциплине красного бойца и о том, что за самовольство ему может крепко влететь от командования. Он позвал своего ординарца Шпитального, велел ему разбудить машиниста и кочегара, чтобы те поднимали пары. Затем кавалеристы с трудом втащили на бронированную платформу трех коней. Медленно ворочая тяжелыми колесами, паровоз потянул состав на главный путь.
Когда подъехали к станции, Дундич вошел в кабинет диспетчера и велел передать по всей дороге приказ о пропуске бронепоезда под командованием полковника Дундича.
- Гони аллюром! - приказал Дундич машинисту, но тот возразил, мало ли что надумают беляки - могут рельсы разобрать, мост взорвать.
Посадил отважный разводчик двух красноармейцев на крышу вагона, дал им свой бинокль и велел следить за дорогой. Увидят подозрительное, пусть немедленно сообщат ему.
На нервом же разъезде белые, узнав, что идет бронепоезд, не встретили его с почетом, но и не задержали. Может, благоразумно решили не связываться с этим красным дьяволом, который прошлым летом наводил на них ужас на коне. А теперь что он может натворить на своей адской машине?