Когда сбежавшиеся слуги высекли огонь, Дени увидел, что в комнате царит беспорядок: стекла в окне выбиты, переплет рамы сломан, спинка отцовской кровати разбита в щепы, а сам интендант, зеленый от испуга, лежит на полу.
Старик стонал и бранился:
- Так-то вы лечите вашего старого отца? Вы решили убить меня вашими адскими проделками!
В поисках снаряда, брошенного кем-то в окно и наделавшего столько бед, Дени обнаружил обрывок медного листа, врезавшегося в деревянную обшивку стены. Это был кусок от его баллона. Не понимая, что могло случиться, Дени побежал в сад. От его аппарата ничего не осталось. На месте очага зияла развороченная взрывом яма, и из земли торчали глубоко ушедшие в нее железные прутья треноги.
Из опроса слуг Дени выяснил, что сторож, которому было поручено прибрать все после неудачного вечернего опыта, не загасил костер, как ему было велено. Между тем по окончании опыта Дени собственноручно закрыл верхний кран баллона. Оставалось предположить, что лишенный выхода пар, продолжая нагреваться, накопил столько силы, что ее хватило на то, чтобы разорвать крепкий медный баллон. Это предположение было наиболее реальным, и все же происшедшее показалось Дени загадочным. Откуда взялась у пара способность произвести такие разрушения?
Дени вспомнил, что читал где-то о работах английского маркиза Ворчестера по исследованию силы пара. Он отыскал среди своих книг сочинения маркиза и вскоре нашел страницы, где автор описывал, как, будучи заключен в лондонской тюрьме, он должен был сам себе готовить пищу. Чтобы хорошенько проварить жесткую говядину, Ворчестер плотно закрывал котел и даже прижимал крышку кирпичом. И вот однажды, по словам маркиза, он вдруг увидел, что крышка с силой подскочила и исчезла в трубе камина. Правдивость этого заявления остается на совести почтенного маркиза - не оно интересовало Дени. Ему было важно, что для объяснения этого случая Ворчестер по выходе из тюрьмы предпринял ряд опытов, в том числе и такой: взяв старую бронзовую пушку, на которой была небольшая трещина, Ворчестер наполнил ее ствол водой и накрепко забил дуло металлической пробкой. Разложив под пушкой огонь, маркиз стал ее нагревать.
Час шел за часом, а никаких результатов нагревания не было заметно. К счастью, у маркиза хватило терпения. На двадцать третьем часе нагревания последовал сильный взрыв: пушку разорвало паром. Его давление оказалось достаточным для преодоления прочности толстых бронзовых стенок орудия.
Теперь все стало понятно Дени. Он с полным доверием отнесся к тому, что писал Ворчестер дальше, - будто один сосуд воды, превращенный в пар, способен поднять сорок таких же сосудов холодной воды.
Дени долго сидел над толстым томом сочинений Ворчестера. Он не заметил, как настал день, не слышал, как на церкви святого Николая прозвонил большой колокол.
Усадьба проснулась. В дверь его комнаты постучали. Слуга сообщил, что господин интендант ожидает молодого барина к завтраку. Дени стряхнул с себя оцепенение и нехотя пошел на зов.
Отец сидел за столом мрачный и сосредоточенный. Он делал вид, будто не замечает сына. Дени напряженно ждал объяснения. Он чувствовал в воздухе грозу.
- Как вы чувствуете себя, батюшка? - не без страха спросил он.
Интендант только и ждал предлога, чтобы заговорить:
- Вас интересует мое здоровье? Скажите пожалуйста, заботливость! А не вам ли я обязан тем, что этой ночью едва не ворвался в царство небесное с треском и грохотом, как самый последний скандалист? Заставить доброго христианина отправиться в последнее путешествие без покаяния, без мира в душе - неплохая услуга со стороны сына! Но с меня довольно ваших дурацких фокусов! Мое последнее и решительное слово - два дня на сборы. Вы отправляетесь в Париж и в качестве врача явитесь к людям, которым я вас рекомендую. А в тот день, когда до меня дойдет слух о том, что вы снова занялись вашими глупостями, я лишу вас наследства. Так и знайте. Это все, что я хотел вам сказать. Прощайте…
ГЕРОЙ ОТПРАВЛЯЕТСЯ В ПАРИЖ
Все попытки Папена упросить старика отменить это решение были напрасны. Отец твердо стоял на своем. На рассвете третьего дня одна вьючная лошадь со скромным багажом и двое слуг верхами дожидались у крыльца замка. Молодому лекарю ничего не оставалось, как вскочить в седло и проститься с родным домом. Два пистолета и длинная шпага - подарок отца - составляли вооружение Дени. В своем кожаном колете и высоких ботфортах он имел достаточно воинственный вид. Слуги тоже не были безоружны: в руках одного был тяжелый старый мушкет, за спиной другого болталось копье.
Оружие было нелишним. Дороги на Париж кишели разбойниками. Чаще всего это были крестьяне, выгнанные нуждой из своих деревень. Земля уже не могла их прокормить. Урожая едва хватало на то, чтобы оплатить аренду помещикам и королевские подати. Особенно туго приходилось гугенотам. Чтобы досадить им, правительство посылало на постой в протестантские города и деревни войска. Фуражиры конных полков попутно с сеновалами опустошали сараи и кладовые. Господа офицеры не пропускали ни свиньи, ни теленка. На крестьянских дворах редко можно было увидеть курицу. Все было съедено воинами его величества.
Бедные поселяне теряли от солдатских постоев все, что не успевали захватить помещики и королевские сборщики податей. Это заставляло крестьян бросать поля. Они собирались шайками и под предводительством дезертиров из армии грабили проезжих и прохожих.
Поэтому езда по дорогам, не безопасная и днем, ночью делалась невозможной без вооруженного конвоя.
Обо всем этом Дени знал мало, и его очень удивил опустошенный вид орлеанской провинции. Если бы не мольбы слуг, боявшихся с наступлением темноты высунуть нос на улицу, и не жалость к утомленным лошадям, Папен не останавливался бы даже на ночь. Ему были противны грязные харчевни и постоялые дворы с постелями, кишащими насекомыми.
Небо хмурилось. Собирался дождь. Слуги спешили добраться до Рамбулье - последней остановки перед Парижем. Папен пришпоривал усталого коня.
В Рамбулье въехали уже в потемках. Слуги предвкушали отдых. Однако первые же шаги убедили путников в том, что даже дворянину, если он не офицер, нечего рассчитывать на гостеприимство местных трактирщиков. Все харчевни и постоялые дворы были полны. По пути в Версаль, на королевский смотр, здесь остановился на отдых драгунский полк. Залы трактиров были переполнены офицерами. Их лиц не было видно сквозь дым и чад. В очагах шипело и трещало сало. Сквозь пьяные выкрики и взрывы раскатистого смеха слышался стук оловянных кружек и звон шпор.
Когда Папен вошел в зал, ему показалось, что он сейчас же задохнется. Смрад от одежды, пропитанной потом, от валяющихся тут же седел и потников, винные испарения и удушающий дым крепкого табака - все это смешивалось в непереносимое зловоние. Дени решил, что здесь он не останется. К тому же один из его слуг явился с заявлением, что не может найти ни клочка сена, ни зерна овса для лошадей: закрома на лье кругом опустошены драгунами.
Дени решил немедля продолжать путь и, несмотря на протесты слуг, приказал седлать.
Выехав с постоялого двора, трое путников погрузились в темноту. Месяц был скрыт тучами. Резкие порывы ветра гнали капли начинающегося дождя. Вскоре мрак сгустился настолько, что пришлось пустить коней мелкой рысью, а потом и шагом, иначе можно было сломать себе шею на неровной дороге. Дождь с каждой минутой усиливался.
Дени мало внимания обращал на непогоду. Он бросил поводья и завернулся в плащ. Скоро вода полилась с неба рекой. Слуги ворчали, раздраженные невзгодами тяжелого пути. Но Папен не слышал ни этой брани, ни шлепания копыт по грязи, не чувствовал холода ветра и тяжести намокшего плаща. Мысли его вертелись вокруг одного и того же: медицинская карьера, навязанная ему отцом, неизбежна. Удастся ли между занятиями немилой медициной урвать время для изучения силы пара?
Неожиданно думы Папена были прерваны. Впереди на дороге послышался отчаянный крик. Ночную тьму прорезали короткая вспышка и грохот выстрела.
- За мной! - крикнул Папен и дал шпоры коню.
На ходу он вытащил пистолет, намереваясь стрелять в первого, кто появится перед ним из кромешной тьмы. Но стрелять не пришлось. Конь Папена на всем скаку остановился и взвился на дыбы. Еще мгновение, и лошадь и всадник налетели бы на лежащую на дороге перевернутую карету. Не удержавшись в седле, Папен полетел через голову лошади и больно ударился о крышу кареты. Он не растерялся и, вскочив на ноги, разрядил пистолет вслед поспешно удаляющимся в темноту фигурам.
Дени звал своих слуг, но их и след простыл. Его конвоиры улепетывали что было сил. Между тем из перевернутой кареты доносился густой хриплый бас. Кто-то кричал и бранился. Папен заглянул в окошко экипажа, но в темноте ничего нельзя было разобрать.
- О чем вы там раздумываете? - кричал пассажир. - Скоро ли вы дадите мне огня? Эй, Жан, Франсуа, где вы?
На этот зов из темноты выпрыгнули две фигуры - по-видимому, в них-то и стрелял впопыхах Папен. Это были слуги барахтавшегося в карете пассажира.
Все вместе они пытались открыть дверцу кареты, чтобы освободить седока, но кузов перекосило и открыть экипаж не удалось. Тем временем вернулись и слуги Папена, заявившие, будто они гнались за разбойниками. Спорить было некогда. Дени сделал вид, что поверил этой лжи. Он приказал им вместе со слугами сердитого путешественника поставить карету на колеса. Оказалось, что причиной ее падения было бревно, положенное поперек дороги. Грабители таким образом задержали экипаж. Только появление Дени помешало им воспользоваться плодами своей изобретательности.
Наконец при свете фонаря из кареты извлекли седока, ни на минуту не прекращавшего брани. При виде его Дени с трудом удержался от смеха: перед ним стоял человек крошечного роста, но необыкновенной толщины. Его круглое, как шар, тело было сплошь залеплено грязью. Лица нельзя было рассмотреть. Весь перепачканный глиной, он в порыве досады даже не делал попыток почиститься.
И досталось же от него слугам!
Только разделавшись с ними, толстяк решил поблагодарить своего спасителя. Кряхтя и отдуваясь, он подошел к наблюдавшему эту сцену Папену:
- Кто вы, сударь? Я надеюсь, что имею дело с человеком благородного происхождения и могу высказать благодарность, не роняя своего достоинства дворянина. Буду рад запомнить ваш адрес, чтобы по прибытии в Париж посетить вас в более приличном виде.
- Увы, сударь, я не парижанин и сам не знаю, где остановлюсь.
- Так вы провинциал? Что же, тем лучше. Генерал-лейтенант де Фурниссар, которого вы видите перед собой, - при этих словах толстяк важно подбоченился, - может предложить вам свое гостеприимство. Однако с кем имею честь?
Дени назвал себя.
- Папен? Святая дева, уж не родственник ли вы Папену, служившему когда-то в королевских мушкетерах?
Обрадованный толстяк даже не дал Дени подтвердить это предположение. Он начал вспоминать времена, когда вместе с отцом Дени они были еще простыми мушкетерскими сержантами. Дени было предложено место в карете. Спаситель и спасенный вместе продолжали путь к Парижу.
Толстяк без конца говорил и наконец, устав от собственной болтовни, начал сладко посапывать. Затем он склонил голову на плечо Дени и безмятежно проспал остаток ночи.
Уже светало, когда сквозь пелену дождя Папен увидел первые парижские дома. Он хотел было выйти из кареты, но Фурниссар продолжал так сладко храпеть на его плече, что было жаль будить.
Дени ограничился тем, что опустил окно кареты, чтобы лучше рассмотреть столицу.
ЗНАКОМСТВО С ГЕНЕРАЛОМ ПРИНОСИТ ПОЛЬЗУ
В Париже Дени сделался частым гостем толстяка. Несмотря на то что де Фурниссар, подобно Папену-отцу, тоже был гугенотом, он сумел все же дойти до чина генерал-лейтенанта и, покинув поля битв, благодушествовал в должности главного смотрителя мостов и публичных зданий столицы. Иными словами, судя по состоянию этих сооружений, он ничего не делал.
Генералу и его супруге было совершенно безразлично, какой жизненный путь изберет себе их новый знакомец. Они не интересовались его планами на будущее. Дени тоже не спешил предъявлять им письма отца, просившего устроить сыну медицинскую службу при дворе.
Появляясь в салоне генеральши, молодой человек почти не привлекал к себе внимания. Никому не было дела до провинциала, не принимавшего участия в болтовне столичных франтов. Дени не знал ни городских сплетен, ни придворных новостей, а только это и было интересно гостям генеральши.
И, вероятно, наш герой исчез бы из генеральского салона так же тихо и незаметно, как появился в нем, если бы однажды ему не пришлось оказаться свидетелем необычайного спора, разгоревшегося между гостями. Причиной послужила только что изданная книга ван Гюйгенса. В этой книге известный физик сообщал результаты своих последних наблюдений над открытым им недавно кольцом Сатурна. Салонные франты пустились в нелепые рассуждения по поводу того, о чем писал Гюйгенс. Папен не выдержал и ввязался в спор. Никто не ожидал такой смелости от молодого провинциала. Гости начали смеяться над ним, да и хозяйка дома недовольно косилась на дерзкого юношу. И спор этот мог бы кончиться для Дени полным позором, но тут в гостиную вошел новый гость.
Дени увидел статного красавца. Наряд его отличался необыкновенной изысканностью и роскошью. На голове красовался парик еще невиданной Дени высоты. Обращали на себя внимание и манеры нового гостя. Он словно тщательно обдумывал каждое движение и любовался своим изяществом. Войдя в гостиную, гость отвесил глубокий поклон хозяйке и даже присел, как того требовала придворная мода. При этом он широко взмахнул и обвел вокруг себя огромной шляпой, украшенной пучком раскрашенных перьев. Уже одного этого было довольно, чтобы Папен почувствовал к щеголю неприязнь. Но тут вдруг до него донеслись слова хозяйки:
- Ах, как вы кстати, господин Гюйгенс! Здесь как раз обсуждается ваша книга…
Как? Значит, этот разодетый в шелка и бархат модник и есть тот самый ученый-физик, книгами которого Дени зачитывался еще в университете? Значит, этот расфуфыренный франт создатель волновой теории света, изобретатель маятниковых часов и конструктор знаменитого телескопа?
Дени отказывался верить своим ушам: уж не ослышался ли он?
Но сомнений быть не могло.
Кому-то из гостей пришло в голову указать Гюйгенсу на молодого человека, высказавшего смешные суждения о его книге. Гюйгенс направил на Папена свой золотой лорнет. Франты потирали руки, предвидя конфуз молодого провинциального нахала.
В душе Дени, знавшего, что никто не встанет на его сторону, закипала злоба. Сейчас ему был противен даже сам Гюйгенс, казавшийся таким же пустым придворным шаркуном, как и остальные.
И все же Дени заговорил - заговорил горячо, страстно.
По мере того как он отстаивал свою точку зрения на открытия Гюйгенса, лицо ученого делалось все серьезнее, усмешка пренебрежения исчезла. А едва взволнованный Папен кончил свою речь, Гюйгенс порывисто поднялся и сказал:
- Милостивый государь, я был бы в восторге, если бы в этой стране нашелся хоть один человек, способный понять меня так же верно, как вы.
И, ко всеобщему удивлению, знаменитый физик, забыв об окружающих его дамах и столичных кавалерах, взял под руку безвестного провинциала и отошел с ним в дальний угол гостиной, где им не могли мешать разговоры гостей. В продолжение всего вечера их видели вместе. Их разговора никто из гостей не мог повторить, так как никто не понимал их: речь шла о научных предметах, подчас совершенно неизвестных окружающим.
Уходя, Гюйгенс предложил Папену продолжить беседу по дороге домой и отослал ожидавшую у подъезда карету. Увлеченные беседой, новые знакомые три раза прошли мимо королевской библиотеки, где жил Гюйгенс, три раза прощались и, забыв об этом, снова говорили и спорили.
- Я с вами не согласен, - смело говорил Дени. - Мне кажется, что исследовать силы природы нужно для того, чтобы победить их и поставить на службу людям. Взгляните: сила пара так велика, что способна разорвать на куски пушку. Так неужели же нельзя использовать эту силу, заставить ее поднимать воду, или взрывать землю, или, наконец, передвигать тяжести?
- Ах, молодой человек, - отвечал Гюйгенс, - дело не только в силе пара. Великое множество полезных открытий, которые сделали бы жизнь людей более удобной и приятной, могли бы дать ученые. Но ведь это вовсе не их дело! Ученые должны прежде всего заботиться о своей науке, а не о низменных интересах людей.
- Вы хотите, чтобы ученые были так же бесполезны для общества, как наши дворяне? - с жаром воскликнул Папен.
- Почему же? Ученые приносят пользу: они строят фонтаны во дворцовых садах, они составляют гороскопы, они изучают небесные светила, когда отыскивают их связь с судьбой монархов и вельмож; наконец, ученые создают множество приятных безделиц, развлекающих королей и их приближенных.
- Но польза для человечества? Ее я не вижу.
Гюйгенс рассмеялся:
- О каком человечестве вы говорите? Для людей нашего круга оно ограничено дворцами и академиями. Только короли и министры могут дать деньги на наши опыты, только они могут обеспечить нам сносную жизнь. Следовательно, им мы и должны служить в первую очередь. Их причуды мы должны выполнять для того, чтобы иметь возможность между этими забавами заниматься и настоящей наукой. Мы не смогли бы сделать величайших открытий, если бы не занимались увеселением двора - только за это нам по-настоящему платят.
Папен, не имевший никакого представления об истинном положении ученых, с трудом понимал то, что говорил ему Гюйгенс. Страна казалась ему достаточно богатой для того, чтобы обеспечить ученым спокойную работу. Ведь он слышал о том, что король тратит огромные деньги на свой двор и развлечения. Значит, у Франции есть средства!..