НАЗИДАТЕЛЬНЫЕ БЕСЕДЫ КАРДИНАЛА О РЕЛИГИИ И НАУКЕ
Папен оказался в трудном положении. Сначала болезнь не позволяла ему наблюдать за работой; когда же он встал с постели, то увидел, что мастера снова ничего не делают, - все забыли про двигатель. Не только короля и Кольбера, но даже Гюйгенса в Париже не было. Некому было припугнуть мастеров. Да и про самую машину, про версальские пруды и разведение форели уже успели забыты Эту королевскую затею, по-видимому, сменили новые…
И все же, несмотря на равнодушие академической канцелярии и хозяев мастерских, Папен с его энергией и страстным желанием осуществить изобретение, вероятно, преодолел бы все препятствия, если бы сам не испортил дело.
На беду, единственным влиятельным сановником, оставшимся в Париже в то время, был кардинал. И Папену пришла несчастливая мысль обратиться за помощью именно к нему.
Все последние годы жизни Папена в Париже протекали в лабораториях академии. Увлеченный своими исследованиями, он совершенно не замечал того, что творится вокруг. Уже давно миновало время, когда его единоверцы-гугеноты были такими же полноправными подданными французского короля, как католики. И хотя официально еще ничего не было сказано об отмене свободы протестантского исповедания, но протестанты стали подвергаться все большим и большим гонениям. Всем заправляла кучка придворных католиков во главе с полоумной ханжой маркизой де Ментенон, помыкавшей стареющим королем.
Маркиза всеми средствами добивалась того, чтобы католичество стало единственной религией во Франции. У протестантов отбирали государственные должности. Купцов-гугенотов всячески притесняли. В провинции, подальше от глаз иностранных послов, католические чиновники отнимали у гугенотов детей и насильно отдавали их в монастыри под надзор католических монахов. Крестьян-протестантов разоряли, назначая на постои в их деревни драгунские полки. Королевские драгуны никогда не отличались скромностью, а зная, зачем их привели, окончательно распоясывались и не оставляли в несчастных деревнях камня на камне. Когда же с ограбленных крестьян нечего было взять, они переходили к мызам и к замкам гугенотов-помещиков.
Никакие жалобы не помогали. Власти оставались глухи к воплям пострадавших.
Папен и не знал, что, принадлежа к протестантской церкви, сам находится в постоянной опасности. Он не знал, что остался академиком только благодаря постоянному заступничеству Кольбера.
В такое-то неподходящее время ему и пришло в голову обратиться за помощью к кардиналу - одному из главных подстрекателей фанатической борьбы с гугенотами.
Кардинал очень любезно принял Папена, но мягкость эта была мягкостью кота, играющего с мышью. Кардинал долго расспрашивал Папена о его работах, хвалил его замыслы и даже обещал ему полную поддержку. И только когда обрадованный Папен от души поблагодарил прелата и собрался уходить, тот вкрадчиво спросил:
- А скажите, сын мой, раскаялись ли вы уже в своем заблуждении? Поняли ли вы необходимость вернуться в лоно католической церкви - единственной истинно христианской церкви, возглавляемой наместником святого Петра?
- Монсиньор, - сказал удивленный Папен, - я не понимаю, какое отношение имеет мое вероисповедание к работам, о которых я вам говорил.
- Сын мой, я должен вам сказать прямо: ни о каких работах вы не сможете и думать, пока не откажетесь от реформатства. Франция больше не хочет иметь ничего общего с еретической наукой.
- Я не могу этому верить. Наука остается наукой, кто бы ее ни двигал.
- Мы иного мнения на этот счет.
- Вы заблуждаетесь, отец мой. И я докажу вам это!
- Вы мне докажете? - Кардинал от души рассмеялся. - Как же вы намерены это сделать?
- Я пойду к королю.
- Но король на театре войны. Вы это знаете.
- Он вернется.
Забыв свой высокий сан, кардинал свистнул:
- Ну, один господь бог знает, сумеете ли вы его дождаться… - И, подумав минуту после этой загадочной фразы, добавил: - Я уверен, что, даже если бы его величество появился здесь сегодня, вы все равно не смогли бы его увидеть. Мой отеческий совет - посидеть смирно, подумать и как можно скорее прийти к нам с чистосердечным раскаянием. Зная, что заблуждения переданы вам по наследству, мы не стали бы на вас сердиться и приняли бы вас в лоно истинной папской церкви.
- И тогда?
- О, тогда другой разговор! Перед вами раскрылись бы все двери, вы могли бы свободно работать. Я полагаю, что и король нашел бы тогда минуту для беседы с вами.
Папен задумался. Он не был фанатиком, но вера в бога, укрепленная в нем с детства, все же была тверда. Ему не раз приходилось убеждаться в крайней нетерпимости и жестокости католической церкви. Он много слышал о том, что творится за стенами монастырей и епископских кабинетов. Он знал, что за внешней пышностью и смирением скрываются позорные дела монахов. Еще в годы пребывания в университете Папен видел и понимал, что церковь мешает развитию наук. Но ему казалось, что та молодая ветвь христианства, к которой принадлежала его семья - реформатство, - лучше и чище католицизма. Папен не отдавал себе отчета в том, что реформатская церковь преследует те же цели, что и католическая: примирять обездоленных тружеников с существующим порядком и утверждать над ними власть королей, помещиков и купцов. Наивно веря в чистоту протестантской религии, он и думать не мог о том, что ради карьеры, даже ради любимой науки, сумеет изменить своей вере.
- Кем бы я ни был, протестантом или католиком, - подняв голову, дерзко заговорил он, - я должен работать и буду работать до последнего дня! Вы советуете мне сидеть смирно и чего-то ждать. Но это невозможно. Моя голова разрывается от новых идей!
- Ваши идеи вредны, сын мой!
- Напротив, они нужны Франции, монсиньор. Вы сами знаете все выгоды, какие сулит стране применение моей машины. С ее помощью можно будет удесятерить мощь производства. Станки будут приводиться в движение без помощи рек и ветра, без участия человеческих мускулов.
- Реки и ветры созданы господом богом на потребу истинным детям Христовым. Нет никаких оснований отказываться от пользования ими, - наставительно сказал кардинал. - Не вам менять порядок, введенный небом. Ваши разговоры принимают вредное направление, я не хочу их слушать!
- Может быть, святой отец, вас убедят другие доводы? Нынешних владельцев мастерских моя машина сделает вдвое, втрое богаче. Она даст возможность открыть заведения тем, кто сейчас о них и мечтать не может! Вся Франция покроется мастерскими, производящими самые нужные и изящные предметы. Народ станет вдвое богаче.
- Вы хотите устроить мастерские в каждой деревушке? Нечего сказать, хорошее дело! Вы забыли, что привилегии на производство того или иного товара выдаются его величеством королем. Никто не смеет их нарушать! Вы забыли, наконец, что королю принадлежат крупнейшие мастерские в стране. Шестьсот пар рук заняты в королевских зеркальных мастерских, да и в Аббевиле у короля работает более тысячи человек. И вы хотите соперничать с этими заведениями, хотите создать лишние хлопоты его величеству?
- Но подумайте, монсиньор, сколько рук освободится!..
- Господь знал, кому какую работу дать.
- Но если и дальше рассчитывать только на силу человеческих мускулов, то не хватит рук и для королевских мануфактур.
- Мы ввезли в этом году рабов из Африки на миллион ливров. Если нужно будет, мы ввезем и на два миллиона, но потакать вашим вредным выдумкам не станем. Вы еретик, сударь!
Слово, произнесенное кардиналом, было страшно. Папен знал, что́ может случиться с человеком, которого так называли. Но он сделал последнюю попытку:
- Монсиньор, неужели Папен-католик нужнее Франции, чем Папен-ученый?
- Святая церковь не знает ни ученых, ни неучей. Для нее существуют только верные дети Христовы и гнусные еретики. Понимаете, сударь: еретики, с которыми церковь борется и которых она будет уничтожать!
Последние слова кардинал сердито выкрикнул. Он дернул за шнурок звонка и приказал вошедшему лакею:
- Проводите этого человека.
Папен понял, что с этого момента всякая официальная помощь для него потеряна, пока он не переменит веру. Но, решив быть твердым, он вышел от кардинала с высоко поднятой головой. Он наивно верил тому, что разумные и честные люди поддержат его, а там вернется король и все наладится: Людовик не сможет не понять интересов собственного государства!
ГЕРОЙ ПОПАДАЕТ В ЛОВУШКУ
Для Папена настали трудные времена. Происки церковников привели к тому, что ему был воспрещен доступ в академическую лабораторию. Пришлось начать работать в частной лаборатории Гюйгенса в помещении библиотеки. Но тут с театра военных действий пришло известие о том, что голландский физик покинул двор короля Людовика и навсегда уехал на родину.
Папен не знал истинной причины столь поспешного отъезда друга. Доходили разные слухи. Одни говорили, что голландец надерзил кому-то из новых любимцев короля, другие утверждали, что Кольбер, очень любивший и уважавший Гюйгенса, сам посоветовал ему поскорее уехать из Франции, так как знал, что рано или поздно католики погубят его, как протестанта.
Положение гугенотов становилось очень опасным. Дени видел это по себе. У него и без того было немного друзей в Париже, а теперь их вовсе не стало.
Знакомые католики захлопнули перед "еретиком" двери. Друзья-гугеноты, дрожавшие за собственную судьбу, боялись принимать опального ученого.
Папен, как бездомный, бродил по Парижу. Но, несмотря на неудачи, он был полон новых идей.
Сейчас он обдумывал возможность применения воздушного насоса для перекачки воды. Появилась мысль о замене пороха в двигательной машине Гюйгенса другим телом, которое могло бы расширяться и сжиматься. Папену во что бы то ни стало нужно было на опыте проверить возможность замены пороха парами воды. Он считал, что если в цилиндр налить воду и затем нагреть ее, то образующийся пар заставит поршень двигаться. Если после этого воду остудить, пар сгустится, осядет, и под поршнем образуется пустота. Атмосферный воздух, давя на поршень, заставит его опуститься, и машина будет производить полезную работу.
Но как и где проверить эту мысль на практике? У Папена не было ни лаборатории, ни мастерской, чтобы проделать даже самый простой опыт.
В свободные минуты, отдыхая от математических работ, которыми он стал усиленно заниматься, Папен читал газеты. При этом, по привитой ему Гюйгенсом привычке, он больше пользовался иностранными газетами, чем французскими. Из немецких, голландских, английских газет он узнавал не только о том, что делалось за границей, но и о жизни самой Франции. И он увидел ее совсем не такой, какой изображала французская печать. Все говорило о том, что близится день, когда жизнь гугенота во Франции станет невозможной.
Папен понял наконец, что дело не только в богословских спорах. Вопросы веры служили лишь благовидным прикрытием истинных противоречий между двумя лагерями, борющимися за власть во Франции. С одной стороны, это были аристократы, придворная знать, которой была выгодна сила абсолютной централизованной монархии; с другой - нарождающаяся буржуазия и часть земельного дворянства. Деспотическая власть короля связывала их, мешала буржуа свободно развивать торговую и ремесленную деятельность, а дворянам - укреплять и умножать земельные владения.
Во главе этого лагеря недовольных также стояла кучка аристократов, противников двора.
Первый лагерь - королевский, поддерживаемый всесильным духовенством, объявил себя борцом за единственно правоверную папскую католическую церковь и под ее знаменем боролся с недовольными, прикрывавшими свои выступления флагом "свободной протестантской церкви".
Приверженцы протестантской, или реформатской, церкви, последователи Кальвина, носили во Франции имя "гугенотов". Само собой разумеется, что масса гугенотов - несколько сот тысяч рядовых членов протестантских общин - искренне воображала, что борется за право молиться по-своему; она и не подозревала, что ее пламенная борьба "за веру" является лишь следствием борьбы за власть двух враждующих лагерей придворных.
Гугеноты, которые в силу своего протеста против существующего порядка собирали под свое знамя всех недовольных, и не подозревали, во имя чего, собственно, ведутся так называемые "гугенотские войны". Они не знали, что их аристократические вожаки - принцы и герцоги - боролись вовсе не за новую, свободную Францию, а мечтали о возвращении к старому, феодальному порядку. Им нужна была лишь независимость от короля и право эксплуатировать свои владения без вмешательства центральной королевской власти.
Понятно, обо всем этом в иностранных газетах, которые читал Папен, говорилось довольно туманно - ведь и они прикрывали свои нападки на королевскую Францию идеями протестантского вероисповедания. Зарубежные протестанты - немцы, голландцы и англичане, исконные враги Франции, - уверяли, что французский король угнетает гугенотов только за то, что они-де являются носителями новых идей, идей раскрепощения человеческой совести от ига папской церкви, а следовательно, и борцами за свободу знания, свободу мысли. Это было верно постольку, поскольку во Франции Людовика Четырнадцатого ни один писатель, поэт или ученый не мог сказать ни слова, если слово это не восхваляло блистательного Короля Солнца и окружающую его клику придворных. Всякая критика жестоко подавлялась, и не только авторы новых книг, но даже и их читатели заключались в тюрьму.
Обо всем этом Папен узнавал из заграничных газет, пока можно было их получать. Но скоро и этот источник более или менее правдивых сведений иссяк: ввоз "вольнодумных" изданий во Францию был воспрещен.
Папену оставалась только частная переписка. И именно в этот период он стал усиленно переписываться с Лейбницем. Дружески расположенный к Папену, философ охотно отвечал своему корреспонденту.
В этой переписке Папен искал поддержки. И он нашел ее. Он снова почувствовал себя сильным и энергичным. Ему снова захотелось работать, не теряя времени на ожидание приезда Людовика, на помощь которого он, несмотря ни на что, не переставал надеяться.
Как раз в это время Папену попалось на глаза извещение о диспуте, затеваемом иезуитским монахом отцом ле Гост. Этот почтенный патер собирался публично выступить с разработанными им теоретическими основами парусного дела и оснастки судов.
Папен отправился на диспут. Выслушав сообщение ле Госта, он пришел в ужас. Все "обоснование" парусного судоходства сводилось монахом к отысканию у отцов церкви текстов, которые хоть что-то говорили о парусах и кораблях. Эти-то беспомощные высказывания монах и назвал "основой парусного дела".
Папен не выдержал. Он выступил против монаха. Разгромив воображаемую "научность" доклада, он доказал слушателям, что монах решительно ничего не понимает в деле оснастки судов. Увлекшись, Папен перешел к собственным мыслям по поводу мореплавания и заявил собранию, что изобрел машину, которая заменит кораблям паруса. Новая машина будет одинаково быстро двигать суда и в ветер, и в штиль, и по течению, и против него.
Сначала Папена слушали внимательно, но, когда он заявил, что вместо больших и неудобных парусов на его корабле будут колеса с небольшими лопатками, публикой овладело веселье. Всем показалось смешным, что этот фантазер собирается ездить по воде на колесах.
Папена жестоко осмеяли.
Но этим дело не кончилось. Оскорбленный ле Гост и его друзья-монахи подхватили заявление Папена о "таинственной машине", действующей огнем. Они обвинили ученого в богохульстве, в оскорблении отцов церкви. По их словам, еще святой Николай благословил паруса - единственное средство привести судно в движение. Нигде в трудах отцов церкви не говорится ни о каких других силах, кроме силы ветра и течения, которые могут двигать корабли. Поэтому всякий, кто утверждает, что нашел в природе иные силы, действует не иначе, как по наущению дьявола.
Теперь враги Папена получили повод прямо обвинять его в преступлениях против веры. Это было в их руках сильным оружием в борьбе с гугенотом, за которого и заступиться-то было некому.
И поповская компания воспользовалась этим оружием. Очень скоро Папена потребовали в канцелярию кардинала, но на этот раз с ним беседовал не сам кардинал - он даже не вышел.
Папен стоял перед столом, за которым сидели чиновники в сутанах и записывали каждое его слово.