Отец умер в 2001 году, прожив после инфарктов 32 года из пяти, что отпустили ему врачи.
Я живу в холостяцкой квартире один, зарабатываю достаточно на то, чтобы питаться, чем захочу, включая осетровую икру. Я могу каждый день на завтрак кушать тюрьку. По сути дела и пищевой ценности тюрька мало отличается от хлопьев с молоком, а их едят на завтрак миллионы.
Но я не ем тюрьку каждый день, хоть до сих пор очень люблю. Как же, это не примитивная тюрька, это Пища Богов. Чтобы праздник выжил, он не должен повторяться каждый день. Я ем Пищу Богов пару раз в месяц.
Да благословенны будут мои покойные родители, да прибудут они в райских кущах, и пусть все, что они пьют и едят, будет Пища Богов, которая обычно не перепадает душам смертных. Вы научили меня доброте и мужеству, и я постараюсь передать своим детям уверенность в том, что даже если нет денег на масло, всегда, всегда есть Пища Богов, которой можно утолить любой голод.
Над кем господствовал господин Тамаркин
В родной деревне в 50 километрах от Челябинска его звали "Господин Тамаркин". Именно "Господин", не "товарищ" и не "гражданин". Семейная легенда гласила, что они ведут род от бывшего графа Тамаркина, который в последней четверти девятнадцатого века попал в Сибирь и лишился всех титулов зато, что в пылу ярости забил насмерть хлыстом управляющего своей усадьбой. Вызвало этот гнев не постоянное воровство, а то, что управляющий спьяна изнасиловал пятнадцатилетнею крестьянскую дочь. Но, что особенно страшно, он заразил ее сифилисом. Так как тогда не было антибиотиков, болезнь ставила крест на девичьих мечтах о муже и детях.
Но, может быть, Тамаркины так въедливо и грамотно вели хозяйство, что их сам Бог велел называть "господами". Так или иначе, когда формировались знаменитые Сибирские дивизии, из их деревни призвали Господина Тамаркина и его друга Ивана. Тот и разболтал эту, тогда не самую почетную, кличку – Господин. Тамаркин отличался не только недюжинной силой и цепким, ясным и острым умом, но и некоторой аристократичностью в поведении. Как-то не верилось, что этот мужик ходил один, вооруженный только ножом, на медведя. Короче, в роте его тоже все звали Господин Тамаркин.
Дивизия Тамаркина формировалась в Челябинске и была очень хорошо экипирована. На каждые десять солдат приходилось по четыре автомата ППШ и шесть карабинов Мосина. А еще сотрудники Челябинского тракторного на сэкономленные ресурсы (рабочее время, сталь, электричество) выковали некоторое подобие бронежилетов для бойцов подопечной дивизии. У этого бронежилета, который я буду в дальнейшем называть "кираса", кроме всего прочего был один существенный недостаток – он весил почти сорок килограммов. Так определили Челябинские инженеры толщину, все-таки не самой лучшей стали, чтобы ее не пробивали вражеские пули.
Челябинская дивизия перебрасывали с Дальнего Востока под Москву поздней осенью, и сибиряки захватили с собой лыжи, так как каждый из них охотился круглый год, и по снегу мог бежать километры за раненым зверем. Но когда они попробовали побегать в кирасах по снегу Средней Полосы, их результаты сильно разочаровали. Тяжелые лыжники проваливались в снег, потому, что наст был не такой прочный, как в Сибири, а солдаты были намного тяжелей, чем охотники из-за кирас, оружия и полного боекомплекта. Большая часть бойцов сразу отказалась от кирас, справедливо рассудив, что из-за медленного хода они более подвержены вражескому огню, и шансы схлопотать пулю выше кирасы слишком велики. Господин Тамаркин кирасу однако не бросил.
Самым страшным врагом красноармейцев в эту зиму были пулеметы, в изобилии имеющиеся у противника. Сибиряки выработали удачную тактику атаки на боевые порядки немцев. Дело в том, что эффективная дальность стрельбы ППШ была 200 метров, а из карабина охотник мог отправить к праотцам пулеметчика с расстояния 400 метров. В принципе, если бы были оптические прицелы, то и 600 метров был бы не предел. Но оптики в их дивизии ни у кого не было. Так автоматчики и вооруженные карабинами солдаты бежали на пулеметы, не стреляя. Они падали и вставали, а иногда не вставали, пулеметчики противника тоже знали свое дело. Когда сибиряки добегали на лыжах до расстояния 400 метров от вражеских укреплений, солдаты с карабинами падали в снег и, немного отдышавшись, начинали хладнокровно и расчетливо гасить врагов, начиная со снайперов и пулеметчиков. В это время автоматчики на большой скорости скользили в пространство между пулеметами, чтобы не закрывать сектор обстрела для охотников. Когда они сокращали расстояние до врагов до 200 метров, они открывали шквальный огонь по немецким окопам. Очень тяжело бежать на стреляющего противника и не открывать ответный огонь, но ни один сибиряк не потратил ни одного патрона, стреляя за пределом эффективности своего оружия. Так наступали сибиряки, неся потери, но отбрасываю фашистов все дальше и дальше от столицы.
Девятое января 1942 года застало батальон Тамаркина у одной из деревень под Клином. С утра у них было совсем мало патронов, и воины лежали в вытоптанных в снегу ваннах и молились о том, чтобы фашисты не пошли в контратаку. К полудню привезли патроны, но только для ППШ. Снабженцы сказали, чтобы еще неделю ничего другого не ждали. Сибиряки решили, что застряли здесь надолго, и готовились под прикрытьем темноты строить нужники.
Но тут майору, командиру батальона, по войсковому телефону позвонил начальник штаба дивизии. Он стал требовать немедленного захвата деревни и импровизированной взлетно-посадочной полосы для "Юнкерсов". Командир батальона начал возражать. Тон дискуссии все поднимался и поднимался, и в какой-то момент майор прочеканил, что генерал может дать приказ его расстрелять, но командир батальона не даст приказа своим подчиненным идти под расстрел на вражеские пулеметы без патронов. Генерал после долгого молчания ответил спокойным голосом, что если майор не подчинится приказу, его, конечно, расстреляют, но он хочет его попросить, как мужик мужика, подчиниться. Ситуация такова: с обсуждаемого аэродрома немцы могут долететь до Москвы с полутонной бомбой под брюхом, их в нескольких хорошо спрятанных и охраняемых складах в окрестностях, грубо говоря, до хрена. А вот с более удаленных аэродромов Юнкерс может взять только 250 и 50 килограммовые бомбы, а они, по сведеньям разведки, на исходе. У генерала жена и трое детей находятся в Москве, Сталин решил, что так генерал будет защищать родину упорнее. И генерал каждый день смотрит как "Юнкерсы" над головами солдат и офицеров летят бомбить московские жилые кварталы. Они даже не пытаются найти военные склады и штабы, они знают, что для большинства русских больнее, когда подвергают опасности его родных. Генерал каждый день звонил своей жене в Москву проверить все ли живы, а вот сегодня никто ему не ответил. Если они не перепашут эту гребанную взлетно-посадочную полосу, сотни москвичей вернутся с войны и не найдут своих домов и близких. Майор помолчал три секунды и сказал, вдруг помолодевшим, голосом: "Есть перепахать эту гребанную взлетно-посадочную полосу!"
Майор созвал офицеров, и они начали обсуждать, как захватить деревню и не положить весь личный состав батальона. Они подсчитали боеприпасы, и оказалось, что для карабинов осталось по 2–3 патрона на ствол. После непродолжительных споров решили атаковать так: бойцы идут парами, впереди солдат в кирасе, но абсолютно без оружия и амуниции, чтобы быть максимально легким для прокладывания лыжни с максимальной возможной скоростью. Ведомый должен был бежать, дыша в затылок ведущему, прячась за ним. Второй нес два автомата, карабин и кучу дисковых магазинов для автомата. Так они должны были добежать до воображаемой отметки 200 метров, а там разобрать оружие и боеприпасы и открыть кинжальный огонь по позициям противника. Если же кирасира валила вражеская пуля, то второй залегал с карабином, и, тщательно целясь, расходовал свои два-три патрона на подавление вражеских пулеметчиков и снайперов.
Как я и рассказывал, Господин Тамаркин свою кирасу не выбросил, а его друг был более щуплым, и кираса была ему непосильной ношей. Они образовали пару. В сумерках, по команде осветительной ракетой, сибиряки побежали по несжатому полю в сторону почти непрерывной линии огоньков вражеского стрелкового оружия. Пара Господин Тамаркин и Иван скользила по снегу первой в ряду бойцов, хотя и другие бежали не медленно. Тамаркин получил, отправленное четыре месяца назад, письмо жены, в котором та писала, что родила сына. Мужчине представлял, что он несется по родной тайге с подстреленным кабанчиком на плечах и торопится подоспеть домой к ужину. "Вот война кончится, по тайге набегаюсь", – думал он.
Пули перемещались в пространстве с такой плотностью, что, казалось, воздух пропах свинцом. Первая пуля попала в грудь Господина Тамаркина. Она не пробила кирасу, но сбила солдата с ног. Он быстро поднялся, чтобы не оголить бескирасного напарника. Еще две пули попали в кирасу, а Господин Тамаркин также быстро поднимался и продолжал двигаться в сторону вражеских позиций. Но на расстоянии примерно 300 метров от фашистов, выпущенная снайпером, пуля попала ему в голову.
Иван упал за телом друга и потратил сорок секунд на то, чтобы смахнуть слезу и отдышаться. Потом он аккуратно положил карабин на кирасу мертвого земляка как на бруствер. Сказал спасибо другу, что он был мужчина большой и тяжелый, и пули, попадающие в кирасу, гасили свой импульс, не мешая целиться. Иван с полной самоотдачей сотворил три выстрела. Два пулемета немцев замолчали. Затем побратим Тамаркина взял ППШ и четыре магазина к нему и ринулся на врага, рыча от ненависти и горя. Пуля того же снайпера свалила его через девяносто метров.
Я не буду рассказывать дальше, как сибиряки освободили деревню и распахали взрывчаткой взлетно-посадочную полосу. Батальон потерял больше половины личного состава. Но не на следующий день, и не месяц спустя из этого сектора "Юнкерсы" не летали бомбить Москву.
Остальные однополчане Тамаркина погибли в июле 1942 года, когда их дивизия стояла, в буквальном смысле, до последнего солдата на защите горловины Ржевско-Вяземского выступа от фашистских танков, неумолимо замыкающих окружение советских армий. Благодаря им, вырвалось из котла около семи тысяч советских военнослужащих.
Стоит упомянуть, что я рассказал про 371 стрелковую дивизию, сформированную в основном из семей вольнопоселенцев, бывших каторжных и политических заключенных. Вот такие сукины дети были эти потомки декабристов и народовольцев.
Любовь – антитеррор
У этой истории три части, которые разнесены по времени на двадцать один год, а по пространству на четыре тысячи километров. Я хочу начать эту сагу с 1985 года, когда мне было 17, а милой Оленьке 15. Я был кардинально влюблен в нее, а она думала, что хочет в моем лице видеть старшего брата. Оленька, обчитавшись Мопассана, была склонна к инцесту, а я, черпая моральные принципы из Чехова и Тургенева, ратовал за чистую любовь, не понимая, что такая любовь чиста от здравого смысла и естественной природы отношений между мужчиной и женщиной.
Мы сидели у памятника Пушкину, Олю душил кашель, ее мучила астма. Это сейчас я взрослый мужчина и экстрасенс мирового масштаба. А тогда я не знал, что обладаю силой, а то бы просто нежно обнял ее и попытался вместе представить солнечную поляну такую тихую, что слышен бабочки полет. Но в 1985 году я начал читать Оле лекцию, что ей нельзя крутиться рядом с курящими людьми. Моя речь была настолько нудная и банальная, что Оленька встала, подошла к какому-то доброму молодцу и попросила у него сигарету. Она сунула в зубы горящую сигарету и начала, давясь кашлем, ею дымить. Вот тут-то мне нужно был заключить ее в объятия, заставить ее визжать и отбрыкиваться. Сигарета, как сыр из клюва вороны, вывалился бы из ее ненакрашенных губ, и все бы были удовлетворены и не только эстетически. Но я был юн и принципиален, я сказал, что если она не выбросит сигарету, нашей дружбе гайки.
Оленька была вздорной девчонкой, как все нормальные пятнадцатилетние девчонки. Кроме того, как все женщины ее ума, она знала свою силу. Два эти фактора привели ее к выводу, что мне из ее сетей не выпутаться, и можно побыть немножко злодейкой. Оля набрала в рот дыма и выпустила мне его в лицо. Я был семнадцатилетним пацаном и понимал мужественность не совсем так, как сейчас. Мне казалось, что за наше счастье я должен биться с (против) партнером, а не с (вместе) партнером. Я, молча, поднялся и пошел в сторону подземного перехода, ведущего в метро.
Моя пассия смотрела на меня с деланным презрением, как снайпер в спину, тяжелораненому врагу, де далеко не уйдешь. Но тут я начал спускаться вниз, и моя фигура начала укорачиваться. Сначала исчезли колени, потом филейная часть тела, и, наконец, остался только бюст, но и он скоро исчез. Оленька испугалась и побежала за мной, чтобы признать меня как врача табакофоба, мудреца, настоящего мужчину и еще все, что пожелаю. Но я уже прошел турникеты и растворился в толпе пассажиров.
История весьма безобидная, если не учитывать тот факт, что после нее мы не виделись несколько месяцев и настолько охладели друг к другу, что я попал в психушку, а Оля столь же катастрофично вышла замуж. А в 1991 году я уехал на постоянное место жительство в Израиль, что забило последний гвоздь в крышку гроба наших отношений.
Вторая часть моего повествования описывает события 8 августа 2000 года. Место действия тоже – метро Пушкинская. Честно говоря, не могу объяснить, какой именно из его входов. Оля с другом приближается к ступеням, ведущим в подземный переход, и, вдруг, видит мою спину, которую не видела уже девять лет. Она не успела сообразить, что я в Израиле и не могу спускаться в Московское метро, разве что подниматься из него как приведение. Моя первая любовь окрикнула меня: "Олег!" Обернулось три четыре человека, но обладатель моей спины хладнокровно проигнорировал Олин вопль отчаяния, и также как я пятнадцать лет назад, углубился в недра метрополитена. У женщины закружилось голова, и она предложила своему спутнику сесть на скамейку и перекурить, пока нахлынувшие переживания перестанут заставлять асфальт подпрыгивать и стукать по лицу.
Они с другом сели, возможно, именно на ту лавочку, на которой сидели мы в перестроечные времена. Достали сигареты, друг вынул зажигалку, и, вдруг, раздался громкий хлопок. Мужчина инстинктивно отбросил зажигалку. Из входа в переход, в котором скрылись я и мое приведение, повалил черный дым. Это террористы взорвали бомбу, 800 грамм ТНТ. В тот день там погибло 13 человек, и были ранены 61. По всей видимости, если бы Оленька не увидела меня и не задержалась наверху, она бы была среди пострадавших.
Теперь перенесемся в 2007 год. Время когда происходило то, что впоследствии народы назовут третьей частью нашего повествования. Время, конечно, другое, зато и место изменилось – Израиль. Мы с Олей не виделись 16 лет. И вот теперь встретились в саду психиатрической клиники Шар Менаше. Я – сумасшедший, а Оля – туристка. Мы сидели за деревянным столом напротив друг друга и вели тихую беседу. Над макушкой Оли стоял столб из мошкары, как бы купающийся в энергии Ци, избыток которой Оля сбрасывала в небеса. Одна мошка села на щеку Оли, я неодобрительно на нее посмотрел, и она лишилась чувств (мошка, не Оля) и упала вниз. Вот тут Оленька и рассказала, как мое привидение спасло ее от мрачной возможности искать свои пальцы в мусоре около горящего киоска.
Да, милая Оленька, это, видимо, мой дубль предупредил тебя о трагедии. Если бы он умел говорить, или был виден другим людям, он бы спас их всех. Но в 2000 году я был неумелый маг. Как я сейчас предполагаю, в моем подсознании выделены места, которые заняты обеспечением безопасности людей, которые мне дороги. Не знаю, как, но Оленькин процесс удачно выступил и уберег свою подопечную, не подав рапорта в сознание. Скромный такой. И впредь я буду думать и беспокоиться о тебе, тем самым подкрепляя этот подсознательный процесс.
Обратный билет с того света
Лёка чувствовал приближение войны. Когда обстановка накалялась, общество становилось нетерпимо агрессивным. Все искали врагов не только за границей, но и среди соседей. В воздухе пахло недоверием, граничащим с паранойей. Так как Лёка остро чувствовал чужие переживания и сильно зависел от психического состояния окружающих, он начал сходить с ума.
Начало боевых действий ожидалось со дня на день. Маленький человек Лёка искал путь избежать большой войны. Он не мог обратиться к политикам и убедить их найти бескровное или, хотя бы малокровное решение. Неотвратимо надвигалась насильственная смерть для миллионов мужчин, женщин, детей и стариков. Кто мог это предотвратить? Только Бог с его милосердием и безграничным могуществом. Но ему о мире молятся миллиарды, а он как будто не внемлет. Что же еще можно сказать, что ни кто не говорил до сего момента, так, чтобы Бог передумал наказывать так жестоко людей за неумение соперничать без вражды и смертоубийства.
В воспаленном уме юноши родилась бредовая идея: выразиться на многоэтажном мате так, что только он сам и Бог могли понять хвала это или хула. Конечно, Лёке не приходило в голову обматерить всевышнего, просто он думал, что создателя еще никто так не хвалил, и, тот обратит внимание на его смиренную просьбу сохранить зыбкий мир в регионе.
Молодой человек начал осторожно, а потом продолжал все смелее и смелее. Используя всего четыре-пять корней, зато бесчисленное количество различных суффиксов и приставок. Как будто, накручивая виток за витком. Страстно, как Отелло душил Дездемону, и нежно, как Ромео нашептывал Джульетте, Лёка формулировал свои претензии к Богу в течение трех долгих минут. Небеса не разверзлись. Молнии не посыпались на богохульника. Но Лёка как-то понял, что его услышали. Не только соседи, разумеется. Слипались глаза, и по всему телу разлилась предательская усталость. Но душа пела, и сердце билось радостно и уверено, особенно по сравнению с тревогой и страхом, которые владели Лёкой десять минут назад.
Ноги понесли Лёку в ванную комнату, где можно было освежиться и посмотреть себе в глаза с помощью зеркала. Молодой человек поплескался пару минут в рукомойнике и взглянул на свое отражение, и аж присел от испуга. На него кровожадно смотрел бог войны Марс. Парень понял, войны не миновать. Но в его, не совсем адекватно отряжающее действительность сознание, пришла мысль, что это он не смог, что это он основная причина того, что разгорается пожар новой страшной войны. Моральную задачу: кто должен умереть, – ты или миллион китайцев, парень всегда решал в пользу жизни миллиона. Лёка решил отправиться к господу лично, для того, чтобы лоббировать интересы антивоенного меньшинства.
Лёка быстренько взбил две подушки, положил их у спинки кровати, сел в постель, прислонившись к подушкам, и уставился в неподключенный к кабелю телевизор. Перед его мрачным взором бегала, отражаясь от границ экрана, полная сарказма надпись "Нет сигнала". У него начали слипаться глаза. Лёка даже не пытался вспомнить самое дорогое, что произошло в его жизни. Самое дорогое произойдет сейчас: он отдаст свою жизнь в обмен на жизни миллионов, которые не унесет Молох войны. Слегка раздражало, что о его подвиге никто не узнает. Но он, конечно, жертвовал самым дорогим не для славы, так, из бескорыстного гуманизма. Но конечно, хорошо было бы, чтобы и о его героизме узнали отвергнувшие его Дульсинеи. Но и на это рассчитывать не приходилось. Лёка погрузился в забытье, а, может быть, уже в небытие.