- Настрой у бойцов и командиров один: ни шагу назад, бить фашистов, пока руки держат орудие! - твердо выговорил Чуйков. - За полтора месяца боев я пришел к выводу, что лучший прием борьбы с гитлеровцами - ближний бой. И днем и ночью мы его применяем. А для начала важно как можно ближе подойти к противнику, чтобы его "юнкерсы" не смогли бомбить наш передний край или переднюю траншею. Особенный эффект дает ближний бой в городе, где порой пушку негде развернуть, не то что танк. На себе испытал эту форму боя и теперь учу других. Немцы решили любой ценой захватить Сталинград, но разве мы можем отдать врагу этот город? - Он сделал паузу. - Разумеется, никак не можем, товарищ командующий. Будем стоять насмерть!
- А вот командарм 62-й генерал Лопатин считает, что его армия город не удержит, - заметил Еременко.
- Скажи мне об этом кто-либо другой, а не вы, товарищ командующий, я бы не поверил, - улыбнулся Чуйков. - Лопатина я знаю давно, человек он энергичный, боевой, опыта у него дай бог сколько…
- А может, это хорошо, что человек сказал правду? - прервал Еременко Чуйкова. - Зачем взваливать на свои плечи тяжкий груз, если у тебя нет сил нести его?
- Логично, товарищ командующий, - согласился Чуйков.
А Хрущев добавил:
- Похоже, Антон Иванович не верит в свои силы, а это уже позиция пораженца, и одобрить ее Военный совет фронта не может!
Чуйков держался настороженно и напрямую защищать генерала Лопатина не стал. Мало ли чего наговорил тот в беседе с командующим фронтом! Хотел было высказать эту свою мысль, но Еременко опередил его. Он встал со стула и, взяв палочку, прошелся вдоль стола, слегка прихрамывая на одну ногу. Остановился рядом с Чуйковым.
- Решено назначить вас командующим 62-й армией, - произнес он. - Как вы, товарищ Чуйков, понимаете свою задачу?
"Я не ожидал, что мне придется отвечать на такой вопрос, - позднее отмечал Чуйков, - но и раздумывать долго не приходилось: все было ясно, понятно сало собой. И тут же ответил:
- Город мы отдать врагу не можем, он нам, всему советскому народу, очень дорог; сдача его подорвала бы моральный дух народа. Будут приняты все меры, чтобы город не сдать. Сейчас ничего еще не прошу, но, изучив обстановку в городе, я обращусь к Военному совету с просьбой о помощи и прошу тогда помочь мне. Я приму все меры к удержанию города и клянусь, оттуда не уйду. Мы отстоим город или там все погибнем.
Командующий и член Военного совета сказали, что задачу я понимаю правильно. Мы распрощались. Хотелось поскорее остаться одному, чтобы подумать, не переоценил ли себя, свои силы, чтобы со всей остротой почувствовать тяжесть ответственности, которая на меня возлагалась. Задача была трудная, так как противник был уже на окраинах города".
Самоходная баржа, похожая на огромный утюг, подошла к причалу и ошвартовалась. К ней со всех сторон устремились люди. Капитан Бурлак шагнул на деревянный трап, спущенный с баржи, но его остановил комендант переправы капитан-артиллерист.
- Вы куда, товарищ капитан? - сурово спросил он.
- На левый берег, в штаб танковой бригады, а через час-полтора мне надо вернуться в город. Вот мои документы…
- Вас понял. - Комендант вернул документы. - Подниметесь на баржу после того, как на нее посадят всех раненых. Их нужно доставить в госпиталь. А пока отойдите в сторонку, санитары уже несут раненых.
"Как бы не опоздать на тракторный завод, - забеспокоился Бурлак. - Уйдет директор, а без него мне не Дадут даже простую гайку, не то что танк".
Прошел месяц с тех пор, как Бурлак прибыл на Сталинградский фронт. Его определили в танковую бригаду полковника Румянцева. Этот сибиряк, бывалый танкист, хорошо проявил себя в боях с белофиннами. Теперь его бригаду бросили под Сталинград, и сражается она выше всяких похвал, хотя и несет потери. Бурлак был доволен тем, что экипажи его танкового батальона хорошо воюют с врагом. На их счету 27 немецких танков, потери танкового батальона - 7 машин.
Последний бой тяжело дался капитану Бурлаку. Сражение проходило в пересеченной неглубокими оврагами местности у берега Волги, в его командирский танк угодил снаряд и разорвал гусеницу. Танк завертелся, как подстреленная птица, затем совсем замер, представляя собой отличную мишень для фашистов. В шлемофоне он услышал тревожный голос командира бригады:
- Бурлак, чего стоишь? Справа на тебя идет в атаку немец - разворачивай башню и бей по нему в упор! Ты слышишь? Как понял, прием!
- Товарищ первый, моя машина повреждена, она лишилась хода, но буду отбиваться! - произнес Иван Лукич в микрофон.
Наводчик мигом развернул башню и первым же снарядом поджег вражеский танк. Шедший за ним второй танк повернул обратно. Воспользовавшись паузой в бою, Иван Лукич пересел в другой танк и продолжал преследовать врага. У крутого обрыва он нагнал вражескую машину и с ходу ударил по ней двумя снарядами. Танк вспыхнул, повалил черный, как деготь, дым. Из танка стали выскакивать на землю немцы. Очередной выстрел из орудия поразил всех четырех членов экипажа.
"Кажется, я вышел из сложной ситуации, а мог бы погибнуть", - подумал Бурлак. Эта мысль даже сейчас ожгла его.
Между тем погрузили всех раненых, и врач сказал коменданту переправы, что можно отдать швартовы. Капитан окликнул Бурлака:
- Танкист, садись, а то баржа уходит!
11
Бурлак расположился на корме неподалеку от носилок, на которых лежали раненые. Едва самоходная баржа отчалила и взяла курс на противоположный берег, как немцы открыли по ней минометный огонь. Мины рвались неподалеку, поднимая кверху белые столбы воды. В душе Ивана Лукича шевельнулось тревожное чувство, от которого холодок пробежал по спине: вдруг мина угодит в баржу, она может затонуть, и вместе с ней пойдут на дно Волги раненые бойцы? У себя за спиной он услышал чей-то негромкий с хрипотцой голос:
- Отец, дай закурить!
Бурлак обернулся. На носилках лежал совсем молодой парень с перебитой ногой. Ему было очень больно - это Иван Лукич понял по его пожелтевшему лицу. Санитары перевязали ему рану еще на берегу, но сквозь марлю сочилась кровь, и боец от боли то и дело кусал запекшиеся губы.
- Где тебя так шарахнуло, сынок? - спросил Бурлак.
Он достал из кармана табак в мешочке, быстро свернул цигарку, поджег ее и, потянув два-три раза, дал раненому.
- Кури, сынок, не спеша, не то можешь задохнуться, - предупредил его Иван Лукич.
Боец с жадностью начал глотать дым, у него даже лицо посветлело.
- Табачок твой как огонь крепкий, достает до самой печенки, - тихо промолвил раненый.
К нему подошла медсестра - высокая, стройная, Как березка, девушка с голубыми глазами. Красноармейская форма на ней сидела ладно и была совсем новой. "Наверное, недавно стала медсестрой", - подумал Иван Лукич.
- Это что еще такое? - строго спросила она раненого, взяла из его рук горящий окурок, загасила и бросила за борт. - Вам курить никак нельзя! - Она поправила на его ноге бинт, затем выпрямилась и сердито взглянула на Бурлака: - Это вы дали ему закурить?
Иван Лукич посмотрел на девушку и увидел в ее маленьких розовых ушах вату. Он улыбнулся, не спуская с девушки пытливого взгляда.
- Боитесь, что от взрывов снарядов у вас лопнут барабанные перепонки? - спросил он.
- Не угадали, капитан, - серьезно возразила медсестра. - Я просто не могу слышать, как тяжело стонут раненые. Еще не привыкла, - поправилась она, глядя на Бурлака широко распахнутыми глазами. - Так курить раненому дали вы? - вновь спросила она.
- Я, - безучастно ответил Иван Лукич. - А что в этом страшного?
Медсестра объяснила ему, что раненого надо поскорее доставить в госпиталь и положить на операционный стол, иначе у него может возникнуть гангрена и тогда придется ампутировать ногу. А перед операцией курить раненому никак нельзя.
- Ну коли так, больше курить ему не дам, - заверил ее Бурлак.
Раненый громко застонал.
- Воды мне, сестрица, - попросил он ссохшимися губами.
Медсестра сняла со своего пояса флягу и протянула ее Ивану Лукичу:
- Принесите, пожалуйста, воды, я не могу оставить раненого.
- Вы разве с ранеными одна? - спросил Бурлак, беря из ее рук флягу.
- Нас пятеро, и у каждой раненые на носилках.
Бурлак прошел к рубке капитана, чтобы узнать, где можно набрать питьевой воды для раненых. Моряк разгладил пальцами свои щетинистые усы.
- В кубрике, танкист. Вон видишь двери, открой их и спустись по трапу в кубрик - там есть питьевой бак.
- Быстро вы, однако, принесли воду, - похвалила Бурлака медсестра, подарив ему мягкую улыбку. Она напоила раненого, потом спросила: - Вы танкист?
- Да. А что?
- Завидую вам, капитан, - сказала она устало. - Вы ходите в атаку, бьете фашистов, я же прикована к раненым. А мне тоже хочется идти в бой, убивать врагов. Они посягнули на самое святое - нашу советскую Родину, и нет им пощады!
Бурлак усмехнулся.
- Не могу разделить ваше желание, - сухо сказал он, покосившись на девушку. - На войне каждый из нас находится там, куда его поставило начальство. Кто танкист, кто сапер, а кто просто пулеметчик, медсестра или повар - профессия у каждого разная, а долг у всех один - сдержать натиск врага, не дать ему захватить Сталинград! - После недолгой паузы он спросил: - Как вас зовут?
- Рядовой Оксана Бурмак. А вас как прикажете величать? - с лукавой улыбкой на смугловатом лице поинтересовалась она.
- Иван Лукич.
Он взглянул ей в лицо и вдруг засмеялся. Девушка растерянно заморгала длинными, как крылья у бабочки, ресницами.
- Что вы нашли во мне смешного? - спросила она, и в ее голосе прозвучала обида.
- Не у вас смешное, а в наших фамилиях, - поправился Иван Лукич. - Вы Бурмак, а я Бурлак! Разница в одной букве. Может, вы моя дальняя родственница?
Теперь засмеялась она - звонко, задиристо, словно бросила на палубу горсть стеклянных бусинок.
- Вот уж никак не ожидала встретить на Волге своего родственника, - с иронией произнесла она и тут же посерьезнела: - А что у вас с рукой? Не пуля ли пометила?
- Чуток задел осколок, когда "юнкерсы" бомбили паром, - пояснил Иван Лукич. - Рана уже затянулась. Еще три - пять дней, и повязку снимут.
Они помолчали. Затем Оксана спросила:
- Тяжело на фронте, да?
- Очень, особенно если не умеешь делать то, что тебе поручено, - ответил Иван Лукич.
- А вы уже научились все делать?
В ее голосе он почувствовал раздражение и даже насмешку, но сделал вид, что не заметил этого, хотя ее слова царапнули ему душу. Его плотно сжатые губы разжались:
- Стараюсь, но не всегда получается.
Бурлак снова посмотрел ей в лицо. Оно у нее стало задумчивым, а суровость, которая еще минуту назад была в ее глазах, исчезла, и они приняли детское выражение. Подумалось: "Сколько ей лет? Наверное, была студенткой, а вот теперь медсестра".
- Вы медик по профессии? - спросил он.
- Нет, я студентка исторического факультета. Была, - поправилась она. - Потом ушла добровольно на фронт, месяц училась на курсах медицинских сестер в Саратове, сейчас вот здесь. - Она глубоко вздохнула. - Выжить бы нам в этой войне, вон сколько гибнет в боях наших ребят, а сколько раненых? В день в медсанбат их привозят с боевого рубежа до полсотни человек. Тяжелых отправляем в госпиталь, там их оперируют, а тех, что умирают на передовой, там же и хороним. Разумеется, после боя, когда рядом уже нет врагов. Кстати, у нас за месяц боев погибло девять медсестер, среди них и моя подруга Галя, с которой мы учились на одном факультете. Она выносила с поля боя раненого, тащила его на палатке, и на нее наехал вражеский танк…
- Тяжелая смерть, я бы такой не хотел, - прервал ее Иван Лукич. - Разве ваша профессия не опасна? А вы еще мне завидуете… - И, с минуту помолчав, добавил: - А я прибыл сюда из Хабаровска сражаться за свой родной город.
- Так вы родом из Сталинграда? - едва не вскрикнула Оксана. - И я тоже из этих мест.
- Да? - обрадовался Иван Лукич. - Вот здорово! Никак не ожидал встретить на борту баржи свою землячку.
- Сестрица, дай еще попить, - попросил раненый. - Что-то нога стала болеть. Может, дашь какую-нибудь таблетку?
Оксана наклонилась к раненому, дала ему воды и обещала принести таблетку. Она попросила Ивана Лукича побыть с раненым, а сама пошла в нос баржи, где в кубрике находился врач.
"Симпатичная девушка, - подумал Бурлак, когда медсестра ушла. - Интересно, есть у нее муж?"
Вернулась Оксана разочарованной: таблеток у врача нет, и, коль раненому нужна операция, ему пока никакого лекарства давать не следует.
- Это приказ врача, - объяснила Оксана раненому. - Врач у нас строгий…
День клонился к вечеру. Солнце укатило за горизонт, стало чуть прохладнее - значит, августовская ночь будет еще холоднее. Баржу слегка качало, хотя Волга была спокойной, легкий ветерок гнал по волне курчавые барашки. Где-то неподалеку грохотали орудия, эхо пропадало у песчаного берега. Над баржой пролетел "юнкере", но он был высоко в небе, и, видимо, поэтому зенитчики не открыли по нему огонь.
- Когда баржа подойдет ближе к причалу, немцы откроют по ней огонь из орудий, - сказала Оксана. - Так было вчера, когда в это же время буксир вез раненых.
- Все может быть, - согласился с ней Бурлак. - Вы поберегите себя, Оксана. Если вдруг с вами что-то случится, муж не перенесет.
Она резко произнесла, не глядя на него:
- У меня его нет. - И сухо добавила: - Я уже обожглась…
- Вы были замужем? - насторожился Иван Лукич.
- Нет, просто дружила с одним парнем… - Она явно не желала говорить на эту тему и даже сердито съязвила: - По мне некому плакать, если что-то случится, а вот вам надо себя поберечь.
- Для кого? - Он дернул бровями, и она заметила это, но тут же отвела глаза в сторону, давая понять, что ей не хотелось бы распространяться на эту тему.
- Для своей жены, детишек… - все-таки ответила Оксана и умолкла, в напряжении ожидая, что он ей скажет.
- Вы правы, моя жена будет лить по мне крокодиловы слезы…
В это время недалеко от баржи разорвался снаряд, обдав брызгами всех, кто находился на верхней палубе. Немцы начали обстрел, и Оксана не на шутку испугалась. Она смахнула с лица капли воды, подошла ближе к корме баржи, где лежал на носилках раненый, и вытерла платком его мокрое лицо. Он открыл глаза и тихо спросил:
- Что, причалили к берегу, сестрица? - Чуть приподнял голову, чтобы посмотреть, но она тут же откинулась назад.
- Лежите спокойно, мы уже подходим к причалу, и там вас ждут, - ответила Оксана.
Она шагнула к капитану, хотела сказать ему что-то, но вдруг за бортом взорвался снаряд. В лицо пахнуло горячим воздухом, потом Оксану накрыла большая волна, сбила ее с ног и потащила за собой. Последнее, что слышал Иван Лукич, был крик Оксаны: взрывной волной его отбросило в сторону, и он упал, ощутив в правой руке колючую боль. "Еще рана откроется", - пронеслось в его голове. Он тут же поднялся и посмотрел на корму. Оксаны там не было. Она барахталась в воде неподалеку от места взрыва и что-то кричала.
- Спасите ее, она не умеет плавать! - крикнула другая медсестра, подбежав к Бурлаку.
В одно мгновение Иван Лукич сбросил на палубу портупею и прыгнул за борт. Он плыл на голос Оксаны, ее голос то стихал, то вновь возникал, и он понял, что девушка барахтается в воде, наверное, уже захлебывается, и что было сил греб руками воду под себя и неутомимо работал ногами. А вот и она. Появилась на воде и снова исчезла, а на поверхности остались пузыри. В самый последний момент Иван Лукич нырнул под Оксану, цепко схватил ее за волосы и вытащил ее голову из воды. Успел заметить, что лицо у нее белее мела, глаза красные и распахнутые, а из груди вырывались тяжелые стоны. Бурлак натужно держался на воде, левой, больной рукой прижимал девушку к себе, а правой с силой греб. Самоходная баржа застопорила ход и плавно качалась на воде. Кто-то из экипажа бросил в их сторону спасательный круг, а медсестра, подруга Оксаны, во весь голос кричала:
- Плывите сюда, капитан!..
Рывок, еще рывок. Иван Лукич схватил спасательный круг и набросил его на плечи Оксаны, крикнув:
- Держись за круг руками, а я буду подталкивать!..
Их подняли на борт. Бурлак стоял на палубе, вытянув руки вдоль туловища, с него струями стекала вода. Он снял гимнастерку, выжал ее и снова надел. Оксана лежала на палубе и громко стонала, а потом и вовсе потеряла сознание. Ее правое плечо было в крови, на нем болтался клок кожи.
- Она ранена в плечо! - крикнул Бурлак медсестре которая возилась с раненым, лежавшим на носилках
Странно, но волна не смыла его за борт, он что-то говорил, но Иван Лукич не мог понять его слов. Подумалось: наверное, бредит после всего, что случилось. Кусок деревянной обшивки болтался, едва не касаясь воды. Подошел боцман и начал срезать его ножом, но дерево не поддавалось. Между тем подруга Оксаны стала перевязывать ее. Подошла врач и осмотрела девушку,
- В плече сидит осколок от разорвавшегося снаряда, - сказала она. - Ее надо срочно оперировать. Варя, - окликнула она медсестру, - принеси мне нашатырный спирт!
- Берег уже рядом, - вымолвил Бурлак.
Врач окинула его суровым взглядом:
- Она что, ваша знакомая? - и отбросила со лба метелку рыжеватых волос.
- Мы с ней на барже познакомились. - Бурлак почувствовал, как к лицу прихлынула кровь.
- Вы спасли ей жизнь, иначе она утонула бы, - проникновенно сказала врач. - А что это с вашей рукой? Да вы ранены! - всполошилась она. - Я сейчас перевяжу вам руку.
- Был ранен две недели тому назад, рана зажила, но, видно, оттого, что попал в воду и дал руке нагрузку, она стала кровоточить.
Медсестра принесла нашатырный спирт. Врач намочила свой платочек и поднесла его к носу Оксаны. Та вдохнула пары несколько раз и очнулась.
- Где я? - вырвалось из ее груди.
- Ты с нами, Оксана, - успокоила ее врач. - Опасность миновала, так что не волнуйся.
- Мне тяжело дышать, у меня кружится голова, и мне холодно, - с трудом проговорила Оксана. Ее взгляд блуждал по сторонам и вдруг остановился на Бурлаке. - Кто это?
- Твой спаситель, - улыбнулась врач. Она помогла девушке встать, потом осторожно повела ее к рубке. - Мы уже прибыли на место.
Баржа ошвартовалась у разбитого причала. Передав Оксану медсестре, врач надела очки и посмотрела на капитана.
- Медсестра Оксана где проходит службу? - спросил он.
- В санбате. А что? - Врач вскинула на него свои зеленоватые с чернотой глаза.
- Мне казалось, что она из саперного батальона.
Раненых выносили с баржи и тут же сажали в госпитальную машину "скорой помощи". Бурлак уже наполовину обсох, правда, рука ныла. Перед сходом на берег он подошел к врачу.
- Что теперь будет с медсестрой? - спросил он.
- Положим в госпиталь на операцию: надо же извлечь из плеча осколок, иначе возникнет гангрена и придется ампутировать руку. - Врач взглянула поверх головы Бурлака и увидела, что из рубки ей машет рукой усатый моряк. - Извините, товарищ капитан, я пойду.
- Всех вам благ, доктор!..