То, что и следовало ожидать: Сергей Кузьмич приостановил дело, когда сразу по двум каналам вышли на причастность к краже драгоценностей Бугримовой дочери Леонида Ильича, Галины. Юрий Владимирович внимательно вчитывался в каждый документ. "Какой захватывающий сюжет! А вот и записка "серого кардинала": "С. К.! Престиж партийного руководства и главы государства - превыше всего".
"Так! - Юрий Владимирович откинулся на спинку кресла,- Теперь список".
Этот список занимал четыре листа машинописного текста - фамилии, фамилии, фамилии…
"Ба! Знакомые все лица!" - Улыбка скользнула по анемичному лицу Председателя КГБ.
В списке значились партийные и государственные функционеры, на которых опирался Михаил Андреевич Суслов ("Его люди",- преодолевая раздражение, подумал Андропов) в ЦК партии, в Верховном Совете, в министерствах и управлениях, попавшиеся в результате операции "Каскад" в качестве покровителей теневиков.
"Остается ждать",- подумал Юрий Владимирович, и предчувствие подсказывало, что ждать уже недолго.
Зазвонил телефон:
- Юрий Владимирович, академик Чазов.
Щелкнула клавиша селектора:
- Здравствуйте, Евгений Иванович. Что?
- Десять минут назад. Не приходя в сознание.
27 января 1982 года, газета "Правда"
От Центрального Комитета КПСС, Президиума Верховного Совета СССР и Совета Министров СССР.
Центральный Комитет Коммунистической партии Советского Союза, Президиум Верховного Совета СССР и Совет Министров СССР с глубоким прискорбием извещают, что 25 января 1982 года на 80-м году жизни, после непродолжительной тяжелой болезни скончался видный деятель Коммунистической партии, Советского государства и международного коммунистического движения, член Политбюро ЦК КПСС, секретарь ЦК КПСС, депутат Верховного Совета СССР, дважды Герой Социалистического Труда Суслов Михаил Андреевич.
Центральный Комитет КПСС
Президиум Верховного Совета СССР
Совет Министров СССР
29 января 1982 года
Ритуал был отрепетирован до мельчайших деталей, высчитан поминутно. Шагая за артиллерийским лафетом, на котором, в цветах, лежал в роскошном гробу Михаил Андреевич Суслов, Председатель КГБ подумал: "Какое у него страшное аскетическое лицо. И эта еле заметная полуулыбка, застывшая на губах. Губы как лезвие бритвы".
Юрий Владимирович оглянулся на соратников. Рядом тяжело шагал, ступая как бы на ощупь, Леонид Ильич Брежнев, слышалось его прерывистое хриплое дыхание, по дряблой щеке стекала слеза.
"Нетрудно догадаться, о чем он думает,- почти бесстрастно рассуждал Андропов.- Примерно так: скоро и меня таким же образом. Можно допустить еще, что Леня ревниво предполагает: нет, мои похороны будут организованы с большими почестями… Чушь! - прервал себя Председатель КГБ.- Так он не думает. Какая-то наивная вера, что жизнь если не беспредельна, то будет еще длиться. Стоп! - остановил себя Юрий Владимирович,- Это уже думаю я. И наверно, все остальные члены Политбюро, исключая Мишу Горбачева. Он еще молод, полон сил, жаждет власти, хотя и умеет скрывать это. Не ошибся ли я, перетащив его из Ставрополя на кремлевские холмы? А остальные? - Андропов незаметно, вроде бы поправляя шапку, пробежал быстрым взглядом по лицам Черненко, Громыко, Копыленко. Задержался на лице Устинова.- Моя опора,- пронеслась мысль.- Ну а я? Как я смотрюсь со стороны? Ведь такой же… И где-то здесь, рядом, по соседним улицам и переулкам крадется машина с моей искусственной почкой. Все мы выстроились в эту очередь. Кто следующий? - И против железной воли Председателя КГБ в его сознании все закричало: "Не я! Не я! Не я!…" - Андропов взглянул на Брежнева,- Он! Только он…- И Юрий Владимирович успокоил свою совесть государственным соображением: - Иначе… Еще год, ну два - и при его правлении держава и система рухнут…"
Мысли Председателя КГБ прервал духовой оркестр, где-то впереди заигравший похоронный марш Шопена.
Входили на Красную площадь.
Да, все по протокольному ритуалу: на Историческом музее огромный портрет Суслова в траурной раме, приспущенные красные знамена с бантами черного крепа на древках, на трибунах - иностранные гости, дипломатический корпус, корреспонденты - и свои, и со всего света, тщательно отобранные "трудящиеся" (Юрий Владимирович досконально знал всю процедуру отбора). Глядя на ряды людей, которые занимали гостевые трибуны, слившиеся в единую серо-черную массу, он не без иронии подумал: "Тут моих людей, наверное, треть".
Стрелки часов на Спасской башне приближались к двенадцати.
Когда они поднимались на Мавзолей, прозвучал почтительный и в то же время требовательный голос:
- Поторопитесь, товарищи! Осталось полторы минуты.
Возле Андропова послышалось кряхтение, участившееся дыхание, он увидел, как двое дюжих молодых людей с откормленными спокойными лицами подхватили под локти Леонида Ильича Брежнева. Вся эта сцена была скрыта от зрителей стеной, отгородившей лестницу, ведущую вверх усыпальницы вождя мирового пролетариата. На трибуне Мавзолея вождь партии и государства под взглядами присутствующих, перед камерами фото- и кинокорреспондентов появился самостоятельно.
Выстроились по установленному ранжиру.
Часы на Спасской башне бесстрастно, казалось замедленно, пробили двенадцать раз.
Начался траурный митинг.
Все было привычно, узнаваемо, почти по-домашнему. Юрий Владимирович не вслушивался в слова говоривших, через какое-то время взглянул на ручные часы - было восемнадцать минут первого.
Вскоре он поймал себя на том, что опять смотрит на часы.
"Что это я? - Волнение охватило Председателя КГБ.- Ведь время не обозначено. Все начнется после траурного салюта".
Ничего не мог поделать с собой Юрий Владимирович Андропов - это осталось в нем с юношеской комсомольской поры, когда вдруг начинало неудержимо тянуть к чистому листу бумаги и рождались стихи. Это он придумывал романтические названия грозных операций, проводимых КГБ: "Океан", "Каскад", "Падающие звезды". И начало операций зачастую определяли не стрелки часов, а нечто опять-таки романтическое: первые минуты любимой телевизионной передачи, если даже она запаздывала или переносилась на другое время, день визита важного зарубежного гостя, который тоже мог быть перенесен, не совпасть точно с буквой дипломатического протокола.
Вот и сейчас: "после траурного салюта".
…Уже возле Кремлевской стены, у могилы, рядом с которой стоял гроб Главного Идеолога партии, окруженный родными и самыми близкими соратниками, Андропов стал вслушиваться в "прощальное слово", которое тяжко, с хрипом, произносил Брежнев, вернее, в финал этой мучительной речи:
- …Прощаясь с нашим товарищем, я хочу сказать ему…- По щекам Леонида Ильича текли слезы,- Я хочу сказать: спи спокойно, дорогой друг. Ты прожил великую и славную жизнь…
"Вряд ли старцу предстоит спокойный сон,- не мог преодолеть себя Председатель КГБ и еле подавил улыбку,- Если бы он знал…"
Лакированная крышка скрыла от присутствующих усопшего. Бесшумно закрылись крючки на краях гроба, который стал опускаться в могилу.
Могила находилась совсем близко от места последнего успокоения товарища Сталина. И сейчас вождь всего прогрессивного человечества, генералиссимус, корифей многих наук, гениальный полководец, друг всех детей земного шара и прочая, и прочая со своего постамента как бы в пол мраморного взгляда наблюдал за всем происходящим. Наблюдал явно не без интереса: очень скоро в преисподней с ним воссоединится его верный, даже неуклонный ученик и продолжатель, несмотря ни на что, великого сталинского дела: ведь это при нем началась карьера Миши Суслова, под его неусыпным присмотром.
"Давай, Миша, давай! Поспеши. Есть о чем поговорить. Мало у меня здесь достойных собеседников из сегодняшнего Советского Союза. Правда, жарковато тут у нас, даже чересчур жарковато. И обслуга, челядь чертова, наглая и даже омерзительная. Да ничего! Стерпится. Привыкнешь. В нашем распоряжении - вечность".
…В темную пасть могилы посыпались комья ржавой земли, глухо ударяясь о крышку гроба.
Грянул совсем рядом первый залп прощального артиллерийского салюта, и через мгновение Юрий Владимирович почувствовал запах порохового дыма.
Председатель КГБ взглянул на часы, но почему-то не мог сосредоточиться - так и не зафиксировал в сознании время текущего момента.
Прогремел второй залп.
Артур Вагорски, корреспондент газеты "Дейли нъюс", США, аккредитованный в Москве.
Мы с Викой сидели в моей квартире на двенадцатом этаже дома, как тут говорят, улучшенной планировки, то есть, по советским меркам, престижного (у нас в Штатах в подобных жилищах обитают эмигранты из третьего мира), и смотрели по телевизору похороны Суслова. Все было знакомо, отрепетировано, неинтересно. Я раскупорил бутылку итальянского мартини, нашего с Викой любимого напитка.
Моя женщина сидела на тахте, на "нашем ноевом ковчеге", по-турецки скрестив ноги, с фужером в руке, наполненным божественным напитком, и со скукой, как и я, поглядывала на экран телевизора, думая о чем-то своем. Когда Вика погружается в подобные размышления, у нее смешно морщится нос.
- Хочешь самый свежий анекдот? - нарушила молчание Вика.
- Хочу.
- Так вот…- Тряхнув головой и отбросив со лба прядь рыжих волос, Вика сделала большой глоток мартини.- Вино богов. Если бы не ваше спецснабжение и не "Березка", куда ты со своими зелеными шныряешь каждый день…
- Через день,- перебил я.
- Я бы никогда не отведала всех этих мартини и виски с тоником,- с ожесточением продолжала Вика.- Купить негде, за границу меня не пускают - я невыездная.
Это была опасная тема. Вернее, одна из опасных тем, от которых у Вики портилось настроение. И я поспешил:
- Я жду анекдот.
- Да, анекдот…- Вика снова отпила из своего бокала.- Он родился вчера или позавчера. В недрах народных масс. Впрочем, хрен его знает, где они родятся, наши анекдоты. Какая-то тайна, загадка, даже мистика. Неизвестен ни один автор, работающий в этом жанре народного творчества. Тебе не кажется, что это очень интересный предмет для журналистского расследования?
В голосе моей женщины прорывалось раздражение, и я уже знал: чем-то она взвинчена, взрыв эмоций неминуем.
- Я настаиваю на анекдоте,- упрямо повторил я.
- Ладно, ладно, слушай.- Но Вика теперь более внимательно смотрела на экран телевизора.- Ну, словом, так. Ты покупаешь свежий номер "Правды". На первой полосе тассовский материал: "ТАСС уполномочен заявить: сразу же после кончины Михаила Андреевича Суслова состоялось заседание Политбюро. Принято решение: "Почин товарища Суслова энергично поддержать".
Мы посмеялись. Вернее, я. Вика теперь не отрывалась, очень серьезно смотрела на экран телевизора.
- Интересно…
- Что? - спросил я.
- Понаблюдай за Андроповым.
Я стал смотреть. Шел траурный митинг на Красной площади, выступал очередной оратор, на трибуне Мавзолея истуканами стояли советские вожди и среди них Андропов - как все. Ничего интересного я в нем не обнаружил.
- Он уже несколько раз взглянул на часы. И, по-моему, украдкой.
- Ну и что из этого следует?
- Не знаю…- Вика передернула плечами.- Три раза посмотрел на часы. Значит, чего-то ждет. Что-то задумал.
- Не обязательно,- сказал я.- Может быть, ему куда-то срочно надо…
- В туалет,- злобно перебила Вика.
- Например, к врачу.- "Как мне ее успокоить?" - Кстати, все-таки чем он болен?
- Все их болезни - государственная тайна. Вроде бы у нашего главного жандарма что-то с почками. Плесни-ка мне еще.
Вика протянула в мою сторону пустой бокал. Я исполнил просьбу. Она тут же отпила два больших глотка.
- А вообще, выключи эту тягомотину.
Я потянулся было к телевизору, но Вика остановила меня:
- Нет! Оставь. Давай уж досмотрим, только звук приглуши немного.
Я уменьшил звук.
- Тут надо не слушать, а смотреть. Наблюдай, наблюдай за ним. Я нутром чувствую: что-то на Лубянке затеяли. И затея связана с этими похоронами.
Мы несколько минут молча наблюдали скорбный, хорошо отрепетированный спектакль на Красной площади. Нет, положительно ничего странного я не мог заметить в поведении Председателя КГБ. Вернее, никакого поведения не было: он каменно стоял - как и остальные "вожди" - на трибуне Мавзолея.
- Похороны…- опять нарушила молчание Вика.- Ты вдумайся. Это же… Не знаю… Апокалипсис. Сатанинский абсурд. Красную площадь в Москве, святыню России, они превратили в свое кладбище. И - какое! Кроме нескольких идеалистов, честных волонтеров коммунистической идеи… или космонавты. А кто остальные? Подавляющее большинство - Ленин, Дзержинский, Вышинский. Теперь все современные… Тоже сюда ложатся, в очередь выстроились - или пеплом в Кремлевскую стену…- Вика, говоря все это, не отрываясь смотрела на экран телевизора.- И каков ритуал! Каковы похороны!
- Что ты имеешь в виду? - не понял я.
- Что я имею в виду? - воспаленно повторила Вика, и в глазах ее появился сухой жаркий блеск. "Сейчас начнется",- подумал я.- Эти похороны, как и все остальные на Красной площади,- апофеоз советского атеизма, верно?
- Именно так,- согласился я.
- Помнишь один наш разговор? Ну… Мы вернулись от Бориса Буряце…
- Как же! Очень хорошо помню!
Я действительно помнил. Как забыть…
- И что же ты помнишь? - Вика колко взглянула на меня.
- Ты мне так и не разъяснила, в чем главная причина исторической трагедии России, в которую она попала после семнадцатого года.
- Смотри-ка! - Вика захлопала в ладоши.- Ты у меня, Арик, умница. Даже почти научно сформулировал…- она помедлила,- мой политический бред.
- Это не бред! - перебил я.- И ты же знаешь: я веду дневник…
- Знаю, знаю! - Вика смотрела на меня злыми глазами. И я понял: она снова впадает в мрачное состояние духа.- Ладно. Продолжим тот разговор…- И снова ее взгляд вперился в телевизор. Там гроб с телом Суслова уже стоял возле вырытой могилы, и Брежнев, похоже, собирался произнести прощальное слово.- Вот почему Россия пропала, пропала навсегда…- Истерические нотки зазвучали в голосе Вики. "Не надо было наливать ей полный фужер мартини".- Все началось, мой любимый американец, с того момента, когда первый колокол упал на землю с русской церкви, когда в храм ворвались эти… Будь они прокляты! Будь они прокляты во веки веков! Эти атеисты… И на паперти запылал первый костер из икон и священных книг.
- Я читал в вашем журнале "Благовест" твою статью. "Адово пламя", так, кажется, она называется?
- Так! Так! - нетерпеливо отмахнулась Вика и продолжала: - Понимаешь… Боже! Этого по-настоящему не осознают все наши самые-рассамые интеллектуалы, духовные отцы нации, такие, например, как академик Лихачев. В России за всю ее многовековую историю к власти пришли атеисты. Вникни, вникни в это! А-те-ис-ты! А если происшедшее перевести на язык Священного писания - антихристы. Темный князь мира сего въехал в ворота Кремля на черной машине. Они сломали становой хребет России - нашу православную веру. Я знаю! Знаю… Когда-нибудь будет написан многотомный труд…- Она вдруг замолчала, подавив приступ рыдания.
- О чем будет этот труд? - жестко спросил я. Черт меня возьми с моим профессиональным интересом!…
- О том, что они во главе со своим Лениным сделали с Русской Православной Церковью. Это будет многотомный обвинительный акт на Высшем суде…- Вика замолчала и вдруг, тряхнув головой, воскликнула: - Ладно! Все.- И протянула мне пустой фужер: - Плесни!
- Мартини кончился. В холодильнике есть только водка.
- Ты, Арик, совсем превращаешься в русского. Точнее, в советского русского: купил выпивку - и обязательно доконать сразу, в первый присест. Пора, пора, мой дорогой, рвать тебе когти в свои зажравшиеся Штаты.- Она помолчала,- Нет, водки не надо. И… Чтобы уж закончить разговор на эту тему. Запомни… Тот народ, который становится безбожником… Вернее, его грубой беспощадной силой превращают в безбожника… Такой народ, нация, "содружество" народов, черт бы его взял, это содружество! - Вика вдруг расхохоталась,- Он и взял всех нас! Словом, мы обречены. Обречены на озверение, деградацию, нравственное падение. Потому что, Арик, без веры в Бога нет ни отдельного человека, ни народа. А Бог - это Любовь и Свобода. И то и другое большевики уничтожили в нашей жизни. Оглянись вокруг! Ведь…- Вика подалась вперед, к телевизору: - Смотри!
На экране телевизора рассеивался дым от первого залпа прощального артиллерийского салюта - орудия стояли, похоже, где-то на верху Кремлевской стены. Гроб с телом Суслова был уже опущен в могилу. Окружавшие ее люди - все в черном - бросали в могилу комья земли, а Председатель КГБ Андропов смотрел на ручные часы, он оказался на крупном плане, и - странное дело! - выражение его лица было таково, будто он ослеп и ничего не видит.
…Прогремел последний залп прощального салюта, внутренние ворота с тыльной стороны здания КГБ на Лубянке открылись, и из них бесшумно выехали две черные "Волги".
Адрес, по которому следовала первая машина, был рядом, и уже через три минуты в салоне "Волги" прозвучало по рации:
- Клиент на месте.
…В этот час - было десять минут двенадцатого - Борис Буряце, он же солист Большого театра Борис Цыган, завтракал в одиночестве на кухне своей роскошной квартиры. Запахнувшись в бухарский халат, вытянув под столом волосатые ноги в войлочных домашних туфлях персидского происхождения, с загнутыми вверх острыми носами и расшитыми золотым причудливым узором, он пил из большой рюмки армянский пятизвездочный коньяк, закусывая его дольками лимона в сахаре и холодной осетриной.
Вчера после спектакля на даче балетного мальчика Вовы Радутова в обществе его подружек, солисток балета, эфирных созданий, было изрядно принято на грудь со всеми вытекающими последствиями ("Если бы узнала Галина! Боже! Даже представить невозможно…"), у себя дома на улице Чехова Борис Буряце обозначился в четвертом часу ночи, заставив изрядно подергаться и понервничать двух сотрудников КГБ. Один из них участвовал в попойке у Вовы. Он и "организовал" доставку избранника Галины в Москву. Впрочем, всего этого Борис Буряце, естественно, не знал. И сейчас томился похмельной головной болью, дурным расположением духа и желанием кому-нибудь набить морду. К тому же только что, перед тяжким пробуждением, приснился отвратительный сон: будто он, абсолютно голый, лежит на столе, заставленном всяческой снедью и выпивкой, но за столом никого нет, только стоит перед ним огромная розовая свинья, чистенькая, вымытая, и с аппетитом жует его ногу, даже вроде бы какие-то косточки похрустывают в ее розовой пасти. Совершенно не больно, но противно.
- Тьфу! - Борис Буряце с ожесточением сплюнул на пол, подумав: "Еще, что ли, рюмаху заглотить? Может, опять засну?"
И в это время в передней раздался требовательный звонок - трижды, с равными перерывами.
Бориса неведомая сила рывком подняла со стула.
"Что такое? Почему снизу не предупредили? Может быть, Галина? Нет, так она не звонит. Кто?…"
Холодный пот покрыл лицо солиста Большого театра Бориса Цыгана, и тяжкое предчувствие неотвратимой беды мгновенно охватило его.
"Все… Это конец. Пропал".