- Давайте отойдем в сторону, - предложила Вера Константиновна и поведала Дорке, что в молодости работала вместе с Ниночкой на телефонной станции, они дружили, но за время войны ни разу не виделись. Судьба столкнула их в пересыльной тюрьме, обе получили но 10 лет и ехали, голодные, без воды, в одном товарном промерзшем вагоне целую неделю. Нина Андреевна была сильно простужена, без теплой одежды она не выдержала и скончалась прямо в товарняке. На каком-то полустанке ее тело сбросили в кювет и спустили собак. От нее ничего не осталось, овчарок погрузили и двинулись дальше. Охранники экономили тушенку...
Веру Константиновну реабилитировали, она вернулась в Одессу, обитает в маленькой комнатушке, близких - никого, поэтому работает с людьми. Легче... А с Ниночкой они условились, кто выживет, ют обязательно отыщет кого-нибудь из родных и расскажет.
Дорка не плакала, шла медленно, часто останавливалась и все время приговаривала: "Мама, мама, мамочка". Ей было уже известно, что всю ее семью немцы уничтожили, только где лежат они и похоронены ли по-людски, никто не ведает.
Не знала Дора лишь про то, что Ципа бросила свою последнюю новорожденную девочку, которую и назвать-то не успела, стоящим у обочины женщинам, когда их колонну вели на Пересыпь. Они поймали этот сверток, она это точно видела. Мать пыталась и других детей вытолкнуть, румын, сопровождавший колонну, даже специально отошел в сторону, отвернулся. Но дети плакали и еще крепче хватались ручонками за Ципину юбку.
Дорка заторопилась домой. Она шла навстречу своей новой нелегкой жизни. Ее ждал сын и старушка, которую Вовчик называл бабушкой.
ОДЕССИТКИ
Свобода, свобода, она свободна и сын ее свободен! Больше ни о чем не могла думать Дорка. Нина Андреевна забрала Вовчика у нее с рук, решила вынести на улицу, уже подошла к двери, вернулась. Хоть и весна, апрель, но ветрено и прохладно. Мальчик первый раз подышит свежим воздухом. Вовчика с большим трудом завернули в одеяло, он вырывался, орал. "Пошли, Дора, только сама пальто накинь и платок". Ноги у Дорки дрожали, она медленно нащупывала ими ступеньки, боясь споткнуться в темноте. Двор был пуст, еще с утра соседи побежали в город, в свой любимый свободный город. Они тоже забыли, когда последний раз выходили на улицу. Ветер дул северный, колючий, по голубому небу быстро неслись небольшие белые облака, временами они прикрывали солнце, и тогда становилось совсем зябко.
Свежий воздух опьянил Дорку, она схватила Нину Андреевну за рукав, голова закружилась: "Мама, я упаду". - "Сейчас привыкнешь, к хорошему быстро привыкают, держись". Она боялась открыть глаза, стояла, опустив голову. "Дор, смотри, он щурится!" - воскликнула Нина Андреевна. Вовчик наполовину выполз из одеяла, только ножки оставались еще в плену, и, втянув головку в плечики, смотрел но сторонам. Как зверек, он втягивал носиком непривычные запахи, ручонками ухватился за бабушкин платок. "Он меня сейчас задушит-. Дора, он весь дрожит, боится". - "Холодно ему, мама, - Дорка с головой укрыла сына одеялом. - Привыкай, Вовчик, родной, привыкай, это твой город, твой двор, твой дом, твое небо, твоя Родина!" Мальчику было страшно, он ежился, закрыв глазки, уткнулся в бабушкину грудь.
- Здравствуйте, Нина Андреевна, с праздником, с Победой.
Нина Андреевна обернулась.
- Валюта, здравствуй, деточка. Ой, это твоя дочка? Уже такая взрослая?
Рядом с Валентиной стояла обвязанная большим платком девочка.
- Это моя Леночка, - ответила она и подумала: "Странно, живем в одном доме, а Нину Андреевну за всю войну, может, пару раз видела, всегда спешила, ни с кем не общалась". Валентина даже забыла, что та здесь живет.
- Кто там горько плачет? - Валентина с дочкой, привстав на цыпочки, улыбаясь, дотронулись до ножек ребенка, которые выскользнули из одеяла.
- Это мой внучок, Вовчик, Владимир Викторович. А ты что, Дору не узнаешь?
- Дорка? - Валентина от неожиданности отступила, девочка тут же присоединилась к матери, крепко ухватила ее за пальто. - Узнала! Дорка! - Валентина бросилась на Дорку, обняла, расцеловала в обе щеки, - Поздравляю, поздравляю!
Сегодня все в городе, знакомые и незнакомые, приветливо улыбались, поздравляли друг друга, обнимались, целовались. Солдат растаскивали по квартирам, угощали, чем могли, пытаясь узнать, хоть что-нибудь о своих и когда кончится эта проклятая война.
- Мы с Соборки, там народу тьма, музыка, танцы, господи, дождались. Победа! Дора, ты что, уже так быстро вернулась из эвакуации?
Дорка отрицательно покачала головой. Слезы душили ее, говорить не могла. Нина Андреевна ответила за нее:
- Здесь она была. Валюта, я ее у себя прятала. - Она почувствовала, что мальчишка дрожит от холода. - Пойдемте, девочки, к нам, чаек попьем, отпразднуем, как можем.
- Спасибо, Нина Андреевна, я только маму предупрежу, а ты, Леночка, ступай.
Но девочка исподлобья посмотрела на незнакомых женщин и засеменила за матерью: "Мама, я с тобой".
Весть о том, что Витькина жена, Дорка, ховалась всю оккупацию у свекрухи, облетела молниеносно весь двор, всю Софиевскую. Как только женщины вернулись в комнату, Вовчик сразу успокоился, залез под стол, теперь ему разрешали везде бегать, кричать, никто не одергивал, не шикал, не прижимал, чтобы не кричал, а наоборот, отгоняли от себя. Мальчик никак не мог понять, почему дверь в коридор открыта – там ведь страшно, там какие-то чужие люди, и он ни за что туда не пойдет. Валентина с матерью и дочерью объявились быстро. Заслышав их шаги, Вовчик в ужасе забрался в печку и никак не хотел оттуда вылезать.
- Где он прячется? - спросила Леночка. - А можно я туда тоже залезу?
- Попробуй, только не пугай его.
Сегодня Дорка была именинницей, весь двор только и говорил о ней, о её свекрови, ребенке, их печке. Весь вечер Ереминых навещали соседи, чтобы своими глазами убедиться, что это не розыгрыш. Тяжело было поверить, что Витькина жена все эти годы просидела в печке, скрываясь от немцев, там же родила пацана, ну просто Витькину копию. Даже старый дед Макар не выдержал, пошкандылял, опираясь на своего внучка, посмотреть на Дорку с мальцом, прихватил с собой бутылку самогона еще довоенного. Спрятал старик эн-зэ, чтобы Победу встретить, сам себя зауважал: вот сила воли, не выпил ни грамма раньше. А здесь, ты гляди, кого упрятали, не бутылку, а целую бабу с ребенком! Опьяневшие от счастья, свободы, вина, соседи, громко перебивая друг друга, рассказывали каждый свою историю, что пришлось пережить, выстрадать, выстоять. Они больше никого не боялись, горланили на весь двор, на всю улицу, на весь город. Так продолжаюсь, наверное, с месяц, а потом, кто бы знал тогда, такое началось...
На следующий день Нина Андреевна пошла на свою прежнюю довоенную работу, однако телефонной станции не было, она сгорела. Под присмотром конвоя разбирали обуглившиеся доски, кирпичи, мусор военнопленные,
- Нина, давай к нам, - вдруг позван ее чей-то голос.
В проеме окна она узнана свою бывшую начальницу Ирину Яковлевну Та подбежала к офицеру, вероятно, старшему, что-то долго объясняла ему, видимо, что это ее бывшая сотрудница.
- Товарищ лейтенант, она наша, запишите, Еремина.
Молодой лейтенантик посмотрел на изможденную пожилую женщину: "Вы лучше потом приходите, немного отдохните".
Женщины обнялись, расцеловались.
- Жива! А сын как?
- Пока не знаю, воюет на фронте.
- И мои все по фронтам. А мы теперь здесь воюем. Что гады сделали с Одессой? Всю взорвать хотели. Театр-красавец заминировали, представляешь? Ниночка, приходи дорогая, нам другое здание должны вот-вот выделить.
На том и распрощались. Нина Андреевна решила побродить по родным местам. Ей стало страшно. Город нельзя было узнать. Булыжники мостовых румыны вывезли заранее, кругом выгоревшие, разбомбленные дома. Жутко. Но жизнь брала свое. Для людей, столько лет боявшихся немцев, румын, власовцев, бандеровцев, полицаев и вообще друг друга, наступили необыкновенные времена - времена любви. Все чаще ей попадались навстречу беременные женщины. Столько сразу их не было даже в довоенную пору.
Через день Нина Андреевна с Доркой и Вовчиком отправились в военкомат, откуда призвали Витьку, может, что-то известно о нем. Громадная очередь продвигалась крайне медленно. Они видели, как нередко впереди стоявшие женщины падали в обморок от страшной вести, что кто-то из родных погиб еще в 41-м, 42-м, 43-м, а то и совсем недавно, в 44-м. 3десь же им выписывали маленькую бумажку, лишавшую последней надежды, и уводили в комнатку, пропахнувшую валерьянкой, с дежурной медсестрой. Там на всякий случай стояло несколько коек.
Уже в четвертый раз Нина Андреевна с Доркой получали один и тот же ответ: сведений не имеется, приходите позже, просили еще раз заполнить запрос. От Ивана Валентина уже получает письма, чуть ли не каждый день. Родителей Аркадия из соседней комнаты нет, они еще не вернулись из эвакуации, а Аркашкины письма почтальон замучился носить. Их аккуратно складывают на столе две старушки, что временно проживают в их комнате. А вот от Витеньки ничего. Обманув свекровь, что пойдет поискать работу, Дорка прямиком отправилась в военкомат. Очередь, хоть и шла на лот раз быстрее, чем прежде, но казалась нескончаемой. Какой-то мужик лез сбоку, расталкивая всех острыми локтями.
- Граждане, пропустите, бога рати, моей Галке ответили, что пропал без вести, а я вот он, перед вами, цел и невредим, пусть меня вычеркнут. Сколько людей полегло, когда десант в Керчи высаживали, а я, значит, везучий, в живых остался.
Толпа расступилась перед матросом в мокрой от пота тельняшке; прихрамывая, опираясь с одной стороны на костыль, а с другой на счастливую Галку, он наконец пробился кокотку. Вся очередь пришла в волнение. Жену его, дочурку самого моряка все обнимали, целовали: "Может, и нашим повезет, вернутся?"
Надежда засверкала в глазах измученных стариков, детей и женщин. Люди пересказывали, перебивая друг друга, похожие случаи. Как одна женщина получила похоронку на мужа и решила покончить с собой. С этой мыслью и возвращалась домой, а пришла - обомлела: он ее ждет, жив-здоров, весь в орденах.
Наконец дошла очередь до Дорки. "Еремин Виктор Владимирович, 1915 года рождения, женат, мобилизован 23 июня 1941 года. Вот в этом дворе, сразу за военкоматом", - с трудом выговорила она. Ей было видно, как молодой очкарик-лейтенантик одним глазом читает напечатанные на машинке списки: Еремин Виктор Владимирович, 1915 года рождения, пропал без вести. Октябрь 41-го года. Город Одесса. Послюнявил пальцы, взял маленький листик, быстро заполнил его, вытащил из ящика печать, с силой ударил по листку, подписал и протянул Дорке. К ней тут же подскочила девушка в беленьком халатике, перехватила у лейтенанта бумажку обняла Дорку и повела в свою пропитанную валерьянкой и нашатырем комнату. "Выпейте вот это, полегчает, не отчаивайтесь, найдется ваш Виктор. Кто он вам? Муж?" - как могла, успокаивала она.
Дорка бесцельно ходила но улице. Как показать эту бумажку Нине Андреевне? Нет! А вдруг действительно права медсестра, эго ошибка. Неправда, что Виктора нет, не верю. Это они с Вовкой должны были погибнуть, а он - никогда! Она скомкала бумажку, потом разгладила и сунула в лифчик: "Вернусь радостной, скажу, что пообещали работу".
Нины Андреевны дома не было. Старушки сидели на кухне с зареванным Вовчиком. Что случилось? Обе они, завидев Дорку, разом бросились к ней, все время оглядываясь вокруг.
- Дорочка, ее арестовали. Тихо, Вовчик, тихо, пошли в комнату. - В комнате все было перевернуто вверх дном, на полу валялось выброшенное из печки тряпье.
- Кого арестовали? - Дорка не сразу сообразила, о ком речь.
- Да Ниночку, твою свекровь, боже мой, - всхлипнула одна из бабушек.
- За что? Что она сделала? Что они искали?
- Какие-то бумаги, в печке рылись. Сотрудничество с немцами ей приписали. О тебе спрашивали, мы сказали - на работе. А Вовчика Лизонька увела сразу, на всякий случай. Отпустят се, зачем им старуха? Неужели опять будет, как после гражданской, не приведи Господи! Не угомонятся никак. - Причмокивая беззубым ртом, старушка продолжала: - Да отпустят ее, разберутся. Сейчас всех проверяют, говорят, шпионов развелось много после немцев, и неблагонадежных. А бумажки эти вот они, по полу разбросаны, все на немецком. Отчет, что ли, какой, сколько леса завезено, сколько распилено. Я немного немецкий знаю.
- А что она? - закричала не своим голосом Дорка.
- Она, голубушка, молчала, только на фотографии эти смотрела. Они ее так быстро увели, мы даже подумали, что ты их встретила по дороге.
- Я завтра же пойду, это какое-то недоразумение. Какой она враг народа?
- Ой, милая, поверь нам, мы уже свое прожили, всего насмотрелись. Ты о сыне думай, а свекровь твоя женщина умная, даст Бог, вывернется, не ходи туда, коли надо будет, сами вызовут. Сиди дома, давай все эти бумажки сожжем. Сами сходим, с нас какой спрос, скажем, племянницу забрали. Она ведь, голубушка, ничего с собой не взяла, надо ей каких-то вещичек и еды подсобрать.
Вовчик, свернувшись калачиком, спал на кровати. Дорка сидела за столом, разглаживая машинально помятое извещение. "Витя, как ты был прав, а я, дура, не понимала... Вот оно возмездие..."
Это случилось перед самой войной. За месяц или за два на фабрике вдруг начались аресты. Всех подряд вызывали, дотошно спрашивали, кто что знает. Потом был показательный суд над выявленными крагами народа. В фабричный клуб людей набилось столько, что не пробиться. Дорке поручили от имени комсомола зачитать обличающий текст по бумажке. Всех выступающих строго инспектировали - ни слова от себя, только написанное. Она крутилась перед зеркалом, осматривая себя в профиль - не заметен ли животик? Наконец настал ее черед выйти на сцену. Словно заученное стихотворение, громко, без ошибок выпалила текст, все захлопали. Она спустилась в зал, присела среди зрителей и только тогда увидела обвиняемых. Их было человек двадцать, двух девушек узнана сразу: одна ходила в вечернюю школу вместе с ней, а другая была ее сменщицей за станком. Сердце колотилось. Рядом сидела пожилая женщина с мальчиком лет трех, она зло покосилась на Дорку и отодвинулась.
- Смотри, Женечка, миленький, там твоя мамочка. За что ее так?
Дорку так и подмывало ответить: "Значит, есть за что". Но она встала и пошла в конец зала к своим, гордая, что не сбилась, четко прочитала, что ее голос аж звенел и ей аплодировали. Витя с ней после этого долго не разговаривал. Среди осужденных был его мастер, Виктор очень переживал и никак не верил в виновность своего учителя. Они помирились лишь, когда Дорка объявила, что беременна.
Тетка эта потом еще долго крутилась на территории фабрики, зареванная, уже без мальца. Того отправили вместе с матерью, а она все выла: "Что я скажу его отцу? Ребенка-то за что?"
Дорка посмотрела на спящего Вовчика, даже во сне он продолжал всхлипывать. Она медленно затолкала проклятые бумажки в печку, подожгла, не открывая вытяжку; Дым начал заполнять комнату; дышать становилось трудно, в дверь стучали, кричали. Дорка открыла вьюжку, окно, потом дверь. Обе старушки влетели в комнату: "Не дури, Дорочка, не бери грех на душу. Разве дите виновато, Бог ему жизнь дал, не тебе ее отбирать. Лизонька, я ж тебе говорила - отчудит она что-нибудь".
Баба Катя схватила мальчишку в охапку и унесла особой. Дорка сидела на стуле, тупо уставившись в одну точку, и бесконечно повторяла: "Не хочу больше жить". Только месяц спустя она немного пришла в себя. Старушки по очереди дежурили у нее в комнате: как бы чего не случилось. Дорка привыкла к этому и, когда однажды они не пришли, испугалась, выглянула в коридор и увидела их спящими на кухне. Обе сидели на табуретке, тесно прижавшись друг к другу, как два старых больных воробушка на ветке. Оказалось, вернулись соседи из эвакуации и сестер выселили, жить им теперь было негде, старый их дом, в который угодила бомба, так и стоял, зияя выгоревшими глазницами окон.
Дорка, не вымолвив ни слова, схватила старушечьи котомки и отнесла к себе, затем постелила диван и вернулась за ними. Корила себя: как же не догадывалась, и сколько времени старушки вот так маются без своего угла? Дорка тихонько растолкала их, положила руки на плечи, кивнула головой. Они молча встали и поплелись за ней.
Пора идти на работу. Дорка причесалась, подкрасила губы высохшей помадой, оставшейся от Нины Андреевны, и отправилась на фабрику. У знакомой проходной она начата всматриваться в лица людей, проходящих через вертушку. Ей казалось, что вот сейчас ее кто-нибудь окликнет, обрадуется встрече с ней, но люди шли на смену хмурые, озабоченные, совсем не похожие на тех, с кем она работала. Они понуро плелись, не обращая на нее никакого внимания. Вот и последние запоздавшие прошмыгнули - нет, никого она так и не узнала, и ее - никто. Может, в другую смену прийти? Выбежал из будки контролер, инвалид с деревянной ногой-костылем, спросил: "Кого ждете, гражданочка?" - "Я здесь работала до войны, думала, а вдруг кого-нибудь встречу", - "Вам, гражданочка, в отдел кадров надо, а здесь стоять не положено. Дайте ваши документы".
Он заглянул в паспорт, затем внимательно на Дорку и пропустил ее. На территории фабрики ничего не изменилось, и отдел кадров на том же месте, только везде высажены молоденькие деревца сафоры с ярко побеленными тоненькими стволами. Старых громадных нет, и двор стал вроде поменьше. В "кадрах" ее встретил военный. Дорка сбивчиво рассказала, что до войны она с мужем работала здесь станочницей, что муж ушел на фронт в первый же день войны, что ее родители погибли в гетто, а ее с сыном спасла свекровь. Военный все записал за Доркой и посоветовал прийти дня через три.
Время тянулось медленно, наконец, ранним утром она снова оказалась перед знакомой дверью. Тот же военный предложил ей аул, она присела, и ей почему-то стаю как-то не по себе. "Еремина Дора Моисеевна?" - металл в голосе кадровика насторожил ее. "Да". - "Ваш муж Еремин Виктор Владимирович?" - "Да". - "А где он сейчас?" Дорка аж подскочила со стула. "Где он? - заорал военный прямо ей в ухо. - Я вас спрашиваю, где ваш муж?" - "Я не знаю... Я последний раз видела его 23 июня 41-то года. Больше ни разу". - "А ваш сын? От кого вы родили сына? И когда?" Дорка отшатнулась и почти шепотом: "Я была беременна, когда Витенька мой ушел на фронт". Ее начал бить озноб, губы дрожали, обида, арах стали сковывать ее. - "Что вы так волнуетесь? Не нравится, как разговариваю? В другом месте с вами будут говорить иначе".
Дорка совсем растерялась.
- Где, говорите, ваши родители?
- Их убили, наверное, я не знаю.
- Вы жили с ними?
- Да.
- Почему же они были убиты, а вы остались?
- Я убежала.
- Куда?
- К свекрови, на Софиевскую.
- Как ее фамилия?
- Еремина Нина Андреевна.
- А где она сейчас?
Дорка опустила голову.
- В за-за-ключении, - еле слышно прошептала.
- Где? - не унимался кадровик.
- В тюрьме...
- Ну-ну, договаривайте, Дора Моисеевна. Ваша свекровь осуждена как враг народа. Так ведь, а вы? Чем вы занимались во время войны?
Дорка молчала.
- Вы хотите, чтобы мы поверили вам, что каким-то чудом вам удалось остаться живой и невредимой с сыном-евреем?
Он больно схватил ее за плечо.