На этой же квартире жил офицер, недавно возвратившийся из русского плена. По распоряжению партии он записался в "Союз пробуждающихся мадьяр". Он передал мне распоряжение вступить в "Свободную ассоциацию демобилизованных солдат".
Среди демобилизованных было легко работать. Когда они вернулись с фронта, то сразу же наелись до отвала, получили по нескольку крон и могли ехать куда глаза глядят. Раздобыть работу было очень трудно, да большинство из них и не желало работать.
Покинуть Будапешт в то время было делом нелегким, потому что со всех сторон наступали враги-оккупанты. Каждый приходивший в Будапешт поезд был переполнен беженцами.
Неоккупированной страны с каждым днем оставалось все меньше и меньше.
- В окопах нам угрожала смерть, и здесь нам грозит смерть, да еще голодная смерть. Теперь я могу свободно выбирать, что лучше: там помирать или здесь!
- Эх, товарищи, горькая наша доля!
- Мы своей революцией гордимся, а что она нам принесла? Только то, что, мы теперь имеем право кричать: "Да здравствует революционное правительство!" А что нам дало это правительство? Хочет оно нам помочь?
- Хочет-то хочет, да нечем.
- Как нечем? Пусть правительство отдаст нам одну какую- нибудь улицу, где живут богачи. На одной только улице мы найдем достаточно, чтобы и самим разбогатеть и правительство обогатить.
- Ну, братцы, грабеж - это тоже не дело.
- А много ты добьешься своими криками в честь правительства?
- Бояр-румын да чехов надо же выбить из страны!
- Ну, это сделают чешские и румынские солдаты, если обратить штыки в другую сторону. А мы уж как-нибудь сами наведем порядок у себя, в Будапеште.
Мы демонстрировали без оружия на проспекте Андраши. Бесчисленные колонны оборванных безоружных солдат двигались по проспекту.
Шли мы мирно, никого не трогали; никому никакого вреда не причиняли. Маршировали даже без песен, и все же разгуливавшая публика кинулась в подворотни, а в богатых магазинах стали поспешно спускать железные ставни.
У многих из нас на шинелях сохранились еще следы окопной грязи. Некоторые, стремясь поскорей отделаться от воспоминаний об окопах, переоделись в штатское. Странное зрелище представляли собой штатские шляпы и серые грязные шинели. Шли мы далеко не военным шагом, с трудом волоча ноги, обутые в тяжелые солдатские сапоги. Только костыли инвалидов звякали по торцовой мостовой. Где-то раздобыли вылинявшее красное знамя. Со стен кричали огромные плакаты;
"Работайте! Надвигается голод!"
- Работы нам!.. - кричал я, и из растянувшейся змеей колонны эхом отозвалось:
- Работы!.. Работы!..
Люди в испуге шарахнулись в стороны, словно мы несли с собой чуму.
- Работы!.. Работы!..
Улицы опустели на нашем пути. Мост, который соединяет Буду с Пештом, ведет к зданию правительства.
Сильный полицейский наряд преграждал нам дорогу.
- Бей полицию!..
- Ура!.. Голыми руками возьмем их!..
- Назад, товарищи! - кричит старый фельдфебель. - Эти полицейские завтра же будут с нами. Назад, назад, назад!
Процессия останавливается, все топчутся на месте, переглядываются. Представитель демонстрантов направляется к замку, остальные же остаются ждать результатов переговоров.
Полиция нервничает и трусит. Офицеры не показываются. Мы же ждем - не знаю уже почему, но ждем терпеливо.
Военный министр может принять только руководителей демонстрации.
- Хорошо. Остальные подождут.
Человек двадцать идут через мост в замок.
Нас вводят в огромный, пышный зал королевского замка.
Позади я слышу шопот: кто-то рассказывает, что в этом замке жила когда-то королева Елизавета. Не знаю, так ли это на самом деле, но сейчас это для меня не имеет никакого значения.
Одновременно с нами появляется и Бем, военный министр, социал-демократ, приземистый смуглый человек. Он в сером штатском платье и коричневых ботинках. Он не брит, утомлен, нервен.
- Ну-с, я вас слушаю, только пусть говорит кто-нибудь один.
Готтесман изложил цель нашего прихода: довольно с нас всяческих обещаний, мы требуем хотя бы немного денег. Пусть правительство выдаст по 3 600 крон каждому демобилизованному солдату.
Бем, вначале спокойно слушавший Готтесмана, вскоре потерял терпение.
- Довольно, довольно! - прервал он его наконец. - Я вас понимаю, понимаю недовольство демобилизованных. Никто лучше моего не знает нужд солдат. Они - жертва милитаризма. Но поймите же вы, наконец, что народное правительство тоже находится в тяжелом положении, и подобными требованиями, которых мы никак удовлетворить не можем, вы только играете на руку контрреволюции. Во имя революции вы обязаны проявить немного больше выдержки и стойкости.
- Согласны, сказал Готтесман. - Только объясните, дорогой товарищ, почему это мы обязаны продолжать теперь нужду, в то время как буржуазия сохранила все, чем владела, да еще, пожалуй, умножила это? Это разве социализм?
- Вы меня, пожалуйста, не учите, что такое социализм! - Бем даже покраснел от злости. - Думаю, что скорее вы могли бы этому у меня поучиться. Прочтите сперва Маркса и Каутского. А что касается положения демобилизованных солдат… Прошу вас, товарищи, не шуметь и выслушать меня терпеливо - речь идет о ваших же интересах… Что же касается демобилизованных, то правительство все силы приложит к тому, чтобы ликвидировать среди них нужду. Вместе с тем народное правительство со всей строгостью будет поступать с теми, кто попытается использовать чужую нищету и голод для своих тайных целей. Каждый здравомыслящий человек должен понять, что там, где нет ничего, там ничего и требовать нельзя.
- Что правда, то правда, - согласился Готтесман, - где ничего нет, там ничего и не возьмешь. Но, дорогой товарищ, мы хотим брать там, где есть. Предоставьте нам хотя бы одну улицу. Укажите нам такую.
Бем, словно по команде, круто повернулся и вышел, а мы молча и растерянно продолжали стоять на блестящем паркете. Через несколько минут вместо Бема появился бледный элегантный гусарский капитан, который поднял руку, показывая, что хочет говорить.
- Господин военный министр, - сказал он, - очень занят и не может дольше разговаривать с вами. Прошение демобилизованных солдат господин министр представит сегодня же в совет министров.
Вслед за капитаном в комнату вошло еще несколько офицеров. Все они были вооружены.
Что оставалось делать? Мы вышли.
- Подлец! - сердито пустил Готтесман, спускаясь по широкой лестнице. - Мы им еще покажем!
- Что ты думаешь делать?
- Увидишь.
Мы поспешно направились к мосту, но оказалось, что вся наша армия за это время растаяла. Часть ее, как мы впоследствии узнали из газет, разгромила редакцию буржуазного листка, а другая ушла на Вышеградскую улицу. Большинство же незаметно рассеялось по улицам Будапешта.
- Хороши революционеры! - воскликнул Готтесман.
- Ну, да и мы тоже - хороши вожди! - ответил я.
В конце февраля я три дня провел в Мишкольце. Поручение у меня было такого рода, что я никак не мог уехать из города даже тогда, когда до меня дошли сведения о будапештских событиях.
Первое, что я узнал, - это то, что безработные разгромили редакцию газеты "Непсава".
Когда я, наконец, очутился в поезде, мне рассказали, что дело дошло до кровавого побоища. Семь будапештских полицейских, защищая социал-демократов, были убиты. Признаюсь, это известие меня не особенно взволновало.
Я понятия не имел, как развертываются события. Только по приезде в Будапешт я узнал, что национальное правительство арестовало видных коммунистов и они были жестоко избиты в полиции.
Моя хозяйка встретила меня более сухо. Из ее ворчания я понял, что меня искал шпик. Я немедленно отправился в Уйпешт. В первую минуту я не знал, с чего начать. Наконец надумал - решил пойти к Пойтеку.
Жена Пойтека встретила меня с заплаканными глазами.
- Даниил исчез. Две недели, как никто не знает, где он.
- Вероятно, арестован?
- Нет, полиция все еще его разыскивает. Сегодня шпики уже раз двадцать наведывались.
- Ловко.
В мгновенье ока я очутился на улице и вскочил в первый же вагон, шедший в Пешт.
- Эх, ничего нет святого для этих негодяев! Семерых невинных людей ухлопали! Не люди, а звери…
- Всех бы этих мерзавцев уничтожить, чтобы следа от них не осталось.
- Только этого еще недоставало! Нет угля, нет продуктов, кругом враги, безработица ужасающая.
- И так не удается завести у себя порядок, а тут еще эти подлецы навязываются.
- Знаете, в Уйпеште какой-то столяр, приехавший из России, раздел свою жену догола и усадил на горячую плиту. Семимесячного ребенка на снег выбросил…
- Ох, времена, времена какие!..
Сойдя с трамвая у Западного вокзала, я увидел толпу, на что-то глазевшую.
Народ шпалерами стоял на тротуаре.
Расфранченные женщины и мужчины восторженно кричали, хохотали и радовались, как маленькие дети.
По мостовой двигались колонны рабочих с красными знаменами.
Оркестр.
Металлисты с огромными молотами.
Мясники с топорами.
Строители с лопатами.
Снова оркестр.
- Да здравствует социал-демократия!
- Долой московских агентов!
- Вздернуть Бела Куна!
- Да здравствует полиция!
С большим трудом пробрался я между шпалер и увидел дефилирующих демонстрантов.
Рабочие - социал-демократы Будапешта - демонстрировали против коммунистов.
- Да здравствует социал-демократия! Повесить Бела Куна!
Стоявшие рядом со мной дамы и мужчины были охвачены неописуемым восторгом - я в жизни не видывал ничего отвратительнее этого зрелища.
Я почувствовал себя невыносимо скверно. Что все это значит?
- Долой агентов Москвы!
- Товарищ Шипош! Товарищ Шипош!
Из одной группы, где шли деревообделочники, Пойтек махнул мне рукой.
- Иди сюда, примыкай к нам, если уж ты отстал от своей группы.
- А можно к вам?
- Почему же нет? Где же и быть рабочим, как не здесь!
Голова колонны остановилась, мы тоже стали.
Разговорились с окружающими.
- Тяжелое положение… Хоть мы и забрали власть, но лучше от этого нам не стало. Тем, кому раньше хорошо жилось, и теперь хорошо живется.
- Никто не может сказать, что зарплата низка, - возразил Пойтек.
- Что зарплата! Неужто вам, товарищ, живется лучше, чем прежде?
- Этого я, понятно, сказать не могу. Но как же можно жить хорошо в такой обнищалой стране!
- Если хорошенько вдуматься, страна в целом не так уже обнищала. Вы только поглядите, дорогой товарищ, каковы брильянты в ушах у дам, вот там, на тротуаре. Или посмотрите на этого пузатого, в расстегнутом пальто, какую он толстую цепь на жилет выпустил…
- Ограбить-то ведь мы их не можем…
- Зачем грабить, есть и другие способы.
- Долой агентов Москвы! - надрывался толстый господин.
- Пошел ты к чорту! - огрызнулся один из рабочих.
Инцидент, быть может, разрешился бы не в пользу толстого господина, если бы в эту минуту колонна наша не тронулась.
Оркестр заиграл, а мы запели:
Социалисты, теснее ряды,
Под барабан, под знамя!..
Вечером Пойтек повел меня к Гюлаю. Нас собралось одиннадцать человек, и мы оставались у него до полуночи.
- На проспекте Ваци рабочие уже социализировали два завода, - сообщил нам Гюлай.
- Те самые, что сегодня демонстрировали против нас?
- И они в том числе. Демонстрировали они, подчиняясь призраку партийной дисциплины, социализацию же они провели под давлением действительной необходимости.
У меня в этот вечер было неотложное дело: нужно было помочь инженеру-коммунисту, устанавливавшему в одном загородном доме радиоприемник. Правительство систематически искажало сведения, а при помощи этого аппарата наша партия стала получать известия, не черпая их из официальных правительственных источников.
На верном пути
Весна властно стучала в окно.
Минувшей осенью, в первые дни революции, в городе царило весеннее настроение. Теперь же, в мартовские дни, город имел такой вид, словно находился под угрозой бурь, наводнений, пожаров…
Всякая борьба замерла.
Мало оставалось таких, которые продолжали верить в освободительную роль первой революции, и еще меньше тех, кто верил в возможность новой революции.
Демократия?
Диктатура?
- Бросьте! Цветные французские войска в Пеште. Африканцы!.. Чехи, румыны, сербы - тоже неподалеку.
"Нет! Нет! Никогда!"
Недостаток угля.
Недостаток хлеба.
Безработица.
Обесценение денег.
Демократия?
Диктатура?
- Не все ли равно!
На некоторое время все замерло.
И затем:
Были объявлены выборы в Учредительное собрание.
"Слово за социал-демократической партией!"
"Мы окрасим парламент в красное!" - вопили социал-демократические плакаты.
"Осторожно, окрашено!" - ответили мы.
"Каждый рабочий обязан отдать дневной заработок в выборный фонд!" "Ни копейки в выборный фонд!"
Бывший штаб-офицер поместил в буржуазной газете статью, где доказывал, что в Европе существует одна лишь армия, с которой приходится считаться: русская Красная армия.
Вильсон.
Ленин.
Задунайской области угрожает крестьянское восстание.
Распределение земли.
Гражданская милиция.
"Социализация земли и орудий производства!"
"Пробуждающаяся Венгрия".
"Венгерец, проснись! Небывалая опасность угрожает нации!"
Что-то будет? Что-то будет?..
Город погружен во мрак, но до самого утра не замирает уличное движение. Кто может, кто хочет сегодня спать?
"Работайте! Хлеб на исходе!"
Тысячи новых плакатов, один самоувереннее другого. Все вместе они только увеличивают общую неуверенность.
Тысячи тревожных фраз.
Французы собираются оккупировать страну…
Сербы, румыны, чехи…
"Нет! Нет! Никогда!"
Снова тысячи различных воззваний, и вдруг - тишина.
Забастовали типографии.
Миллионы чудовищных слухов.
Французы, сербы, чехи…
Русские.
Правительство подало в отставку.
- Знаешь, Петр, каковы новости? - разбудил меня поутру Пойтек. - Русская Красная армия взяла Тарнополь. Они, значит, уже в Галиции, совсем неподалеку.
- Правда? Или же…
- Официальное сообщение по радио.
- Оттого-то, значит, правительство и подало в отставку?
- Не потому. Полковник Викс передал правительству новую ноту. Вильсон снова отхватил кусок Венгрии. А правительство, понятно, придает значение только тому, что состряпано в Париже… Тем временем русские захватили Тарнополь. Я потому к тебе так рано, что еще сегодня тебе предстоит выехать в Солнок. Ты должен будешь передать чрезвычайно важные инструкции.
- Хорошо.
- Передашь - и тотчас же вернешься назад. Ты здесь будешь нужен.
- Понял.
Нелегко было протиснуться в вагон, но все же мне это удалось. Всю дорогу пришлось ехать стоя: такое плотное кольцо пассажиров окружило меня, что не только что упасть, но и повернуться не было возможности. Поэтому мне никак не удавалось поглядеть на того, кто за моей спиной разглагольствовал о политике.
- Сто тысяч французов высадилось в Фиуме. С артиллерией, танками, воздушным флотом - со всем, что только нужно! И недели не пройдет, как они займут Пешт. Сто тысяч - французов - вы понимаете, что это значит? Уж они-то наведут порядок!
- Русские перевалили через Карпаты, теперь они в Венгрии… Понимаете, что это значит? Сорок тысяч русских большевиков!
- Русские? Ха! Они Москву - и ту потеряли!
- А я говорю: они перешли через Карпаты. Сорок тысяч русских большевиков - никак не меньше! Эти-то уж наведут порядок!
- Сказки! Уберите-ка свою ногу с моей.
- Как, чорт возьми, хотите вы, чтобы я ее снял, когда на ней еще кто-то примостился?
- Неслыханно!
- Погодите, и похуже еще будет… вашему брату!
Вернуться в Будапешт мне предстояло в субботу утром, но я успел приехать в пятницу вечером.
Когда я из вокзала вышел на площадь, было уже совсем темно, но фонари еще не горели. Моросил мелкий дождь.
Газетчиков не было видно: забастовка типографских рабочих, очевидно, еще не кончилась. На улицах было мало движения, - меньше, пожалуй, чем обычно. Пока я стоял, прислонившись к фонарному столбу, и окидывал взглядом площадь, мимо меня, по направлению к главному входу вокзала, прошел небольшой отряд солдат. В ту минуту, когда последний солдат поровнялся со мной, газ в фонарном рожке вспыхнул и осветил его фуражку, а на ней красную повязку. Штыки ярко блестели, но я видел только красную повязку.
- Усталость мою как рукой сняло - я кинулся вслед за солдатами.
- Что случилось, товарищи? Произошло что-нибудь?
Ответа не последовало. По команде начальника они перекинули ружья наперевес и вошли в здание вокзала. В ту же секунду фонари внезапно снова погасли, и пробегавшие по площади трамваи остановились.
- Стой!
Какой-то солдат с револьвером в руке преградил путь автомобилю.
- Стой! Выходи из машины!
- Что?.. Как?..
- Шофер остается за рулем, пассажиры вон из машины! Машина принадлежит пролетарскому государству.
- Как?.. Что он мелет такое?..
- Ступай ты к…! Объяснять мне тебе еще, паршивцу? Вон отсюда, или…
- В чем дело, товарищ? - крикнул я солдату.
- Если ты в самом деле товарищ, нечего тут языком трепать, принимайся-ка за дело.
- А что же произошло?
- Что?.. То, что мы победили! На Вышеградскую улицу, живо! - приказал он шоферу, усаживаясь на место испуганного пассажира, вылезавшего из машины.
- И я с тобой! - крикнул я солдату и, не дожидаясь ответа, вскочил в огромный черный автомобиль.
На Вышеградскую, во весь дух!
Нелегко было протолкаться в помещение секретариата партии. На улице толпится множество народа, и в прихожей давка невообразимая - рабочие и солдаты. С балкона кто-то говорит толпе, а в прихожей выступают сразу несколько человек.
- Да здравствует диктатура пролетариата!
- Долой буржуазию!
- Да здравствует Советская Россия!
- Ура! Ура! Ура!
- Именем пролетарского государства…
Мой спутник где словом, где кулаками прокладывает себе дорогу, и мы, наконец, взбираемся наверх.
- Отто!
Отто держится внешне спокойно. Он пожимает мне руку и тотчас же дает мне поручение:
- Немедленно же отправляйся в Уйпешт, к Пойтеку. Найдешь его в ратуше. Вот пропуск. Живо!
- Как все произошло?
- Ступай, ступай! Реквизируй машину. Револьвер-то у тебя есть? Товарищ Шиман, дайте ему револьвер.
У ворот я натыкаюсь на Готтесмана. Он бросается обнимать меня.
- Победа! - кричит он.
- Ну, хоть ты скажи, как все это произошло?
- Ладно, по пути… Все объясню… Стой! Выходи! Автомобиль реквизирую именем пролетариата. Садись, Петр. В Уйпешт, в ратушу.
Машина сворачивает на проспект Ваци.