- Беглый это был. Из моих. Не люблю таких. Мешается не в свое дело. Долго ли из терпенья вывести.
Холод пробежал по хребту шихтмейстера. Он съежился и промолчал.
ЛИЗУ ПРОДАЛИ
Татищев получил отставку от горных дел. Указ императрицы был благосклонный. Татищева повысили в чине. Ему поручили Оренбургскую экспедицию. Его даже не отрешили совсем от управления уральскими горными заводами.
Но суть указа была другая: Татищеву приходилось немедля уехать из Екатеринбурга на юг, в башкирские степи, откуда влиять на судьбу горного дела он никак не мог. В то же время во всех неудачах генерал-берг-директор мог вину свалить всё-таки на него.
Татищев жестоко заболел. Он даже не мог ходить. Изменив на этот раз своим правилам, разрешил врачу навестить его: не хотел, чтобы кто-нибудь счел его болезнь притворной. Врач заявил, что об отправлении в путь не может быть и речи. Татищев кивнул головой и отпустил врача.
- Андрей Федорович, - сказал он советнику Хрущову, - поручаю тебе окончание заводов. Не надеюсь, что долго усидишь здесь: Шемберг не допустит; но покудова присылай мне в степи известия. Наипаче о заводе при горе Благодати.
- Вы еще не скоро уедете, Василий Никитич, - возразил Хрущов.
- В три дня собраться надо. Помоги-ка встать.
Перешел в кабинет и рухнул в кресло.
С болью смотрел на полки книг, любовно собранных, - больше тысячи томов тут, - на редчайшие свои минеральные коллекции.
- Всё оставить придется. Дай вон ту книгу, упсальский сборник. Вон та, в зеленой коже.
В книге - статья Татищева "О мамонтовых костях". Единственный пока напечатанный труд Василия Никитича. Отобрал еще три книги, самых любимых:
- Эти возьму. Остальное всё - здешней школе.
Рассматривал карту: каким путем скорее можно попасть к месту новой службы, к Оренбургу?
Решил ехать водой - путем уральского металла: по Чусовой сплыть в Каму, по Каме - в Волгу, по Волге - до Самары.
Другой путь - на новопостроенную Челябинскую крепость и от нее на юг пустынными степями - ближе, но опасен. Без большого воинского отряда им воспользоваться нельзя.
- Прикажи, Андрей Федорович, немедля готовить барки на Уткинской казенной пристани.
На другой день Татищеву донесли, что большие барки все ушли с караваном, осталась только одна, а новые изготовить не только в три дня, но и в месяц невозможно.
- А какая одна осталась?
- Ожидает зверей для императорского зверинца.
- Императорского… На чем же можно сплыть?
- Есть малые лихие лодки. Но Чусовая еще полна вешней воды и очень быстра; может разбить лодки…
- Еду в лодках, - перебил Татищев.
* * *
К избе старухи Маремьяны в Мельковке подъехали дрожки, запряженные парой. В дрожках сидели приказчик Демидова Мосолов и повытчик из Конторы судных и земских дел. С запяток соскочил солдат и постучал, не жалея кулака, в оконницу.
На стук выбежала перепуганная Маремьяна:
- Меня, что ли, надо, соколик?
- Подходи, - буркнул солдат и указал на дрожки.
- Меня ли?
Повытчик, держа в руках бумагу, важно сказал с дрожек:
- Ты ли будешь Маремьяна, солдата Сунгурова жена?
- Я.
- Проживает ли у тебя Лизавета, Павлова дочь?
- Лиза? Про Лизавету спрашиваете?
- Есть, - сказал Мосолов и слез с дрожек. - Пошли. Где она?
Солдата оставили у крыльца, сами вошли в избу.
- Показывай оную Лизавету.
Лиза побелела со страху, таращила глаза на Маремьяну, по ней стараясь понять, что этим людям надо.
- Ты ли Лизавета, Павлова дочь, деревни Теплого Стану, помещицы Измайловой крепостная?
Лиза молчала.
- Дробинина она, - вмешалась Маремьяна, - Андрея Дробинина, рудоискателя, жена.
- Не похоже, что помешанная, - сказал повытчик Мосолову.
- Всё одно. Годится.
- Показывай пашпорт, - приказал повытчик.
- Мужняя жена она, - заплакала Маремьяна. Ноги у нее подкосились, хотела пасть на лавку, но не посмела. Прислонилась к косяку. - Кого хотите спросите, все знают: отпустили ее из тюрьмы, безвинную.
- Спрашивать не будем. Ты, Лизавета, крепостная девка помещицы Измайловой. Не отпираешься?.. Была, то есть. Теперь слушай купчую: "Тысяча семьсот тридцать шестого года, августа в пятый день капитана Василия Львова сына Измайлова жена его Софья Максимова дочь, в роде своем непоследняя, продала я обер-цегентнеру и кавалеру Никите Никитину сыну Демидову и наследникам его крепостную свою дворовую девку Лизавету Павлову, 22 лет, а взяла я, Софья, у него, Демидова, за оную дворовую девку денег пятнадцать рублев". - Слыхала? - Повытчик сложил бумагу. - А это твоего господина доверенный приказчик. Будь ему покорна. Бери ее, Мосолов.
Маремьяну привели в чувство сердобольные соседки. Она долго причитала и жаловалась, просила совета. Соседки ничего не могли посоветовать: безбумажная Лиза была, - так и сяк забрали бы. Тут время приспело корову из стада встречать да поить, да печь топить: по указу летом печи топились по ночам. Размаялась старуха, расходилась в работе, а глаза всё не просыхают. Уж больно умильная она была, Лиза-то. Каково ей теперь, бедненькой, непонятливой такой да беспамятной?
Утром заявился Кузя Шипигузов. С осени его не было: как уехал зверей ловить, не показывался.
- Здорово живешь, крестненька, - весело хрипит охотник. В руках у него живая птица с превеликим носом, с черненькими круглыми глазками. Вспомнила Маремьяна, как Лиза уговаривала полетать застреленных уток, которых раньше Кузя притаскивал, вспомнила - и сразу в слезы.
- Что сотворилось, крестна?
- Горюшко, Кузя! Нету Лизы, взяли ее. Демидовская крепостная она теперь.
Долгоносая птица побежала по полу, подмахивая одним крылом, и забилась в угол.
- Что ты баешь? Она, чай, государственная. Ведь перепись была, Егор сказывал. Она в перепись попала. Пошто отдала Лизу?
- Ничего не знаю, Кузя. Трое их приходило… Солдат с ножом… Из бумаги вычитывали.
Кузя скрипнул зубами. Постоял, уставившись в стену. Лицо его потемнело. Надел шапку и вышел.
В Главном заводов правлении Кузя сразу спросил главного командира. Ему страшно было потерять и один час; канцелярских порядков он не знал, потому пошел к самому главному. Что скажет - еще не придумал. В канцелярии Татищева не было. "На квартире", - ответили Кузе. Он отправился на квартиру. "Болен и не принимает". Кузя, не слушая, двинулся мимо лакея. Тот заругался, схватил Кузю за ворот. Кузя удивленно посмотрел на холопа, драться не стал.
Вернулся в Главное правление, справился, кто после Татищева первый в городе. "Советник Хрущов". - "Где он?" - "У главного командира на квартире".
Кузя тогда хотел итти к Мосолову, но подумал, посмотрел на свои руки. "Убью, коли не отдаст", - и не пошел.
Явился к отцу Иоанну.
Протопоп выслушал его торопливый, малопонятный рассказ, вошел в подробности, сокрушенно поддакивал. Однако, по словам протопопа, сделать ничего нельзя. Всё по закону. И бог велел терпеть. Как-то очень мудрено протопоп стал доказывать, что для Лизы даже лучше, если она больше мученья примет. Он приплел и преступления ее мужа, за кои тот несет справедливое воздаяние. Съехал на Кузино уклонение от исповеди и причастия… Кузя не дослушал.
На улице к нему подбежал паренек, схватил за рукав:
- Кузя-а! Нашел я-таки тебя! Искал, искал по базару… Идем, Кузя, скорей! Где хлеб? Без тебя не справиться с ними никак.
- Ничего, ничего, как-нибудь, - бормотал Кузя и выдергивал рукав. - С дедушкой вместе справитесь. А мне недосуг.
- Да-а, что он знает, дедушка. Рысь мяса не ест, ревет. Лапой трясет, - должно, опять у ней нарывает. Россомаха у клетки брус перегрызла. Убежит когда-нибудь она, вот увидишь.
- Лосю веток нарубили?
- Ага.
- Вот тебе деньги, Санко. Купи хлеба два батмана. Гляди, не кислого. Я к судье пойду.
- Не пущу! - закричал Санко. - Не пущу! Сам обещал скоро… Какой они вой развели! Прокляненные! И жалко их и страшно. Нипочем с ними не поеду.
- Пусти!
- Нет, сперва к нам, а потом куда хошь. Завтра на пристань везти, - а что у нас готово?
Кузя, опустив голову, глядел на пыль под ногами. И лицо у негр было как пыль.
- Ну, ладно, айда к вам, - прохрипел он наконец.
БЕЗДОННОЕ ОЗЕРО
Негромко постукивал брусок о край лопаты.
Пестрый дятел свалился сверху и прилип к стволу - совсем близко от сидящего на земле Егора. Обежал кругом ствола, выставил голову и любопытно поглядывал.
Егор попробовал лопату - острая. Вырезал продолговатый пласт дерна, взвалил на спину и спустился вниз, к озеру.
Пластину уложил на песке наклонно. Может, не травой, а корнями вверх надо? Кто его знает? Придется и так и так попробовать.
Всё непонятно: какой песок брать для промывки? как воду лить?
Для пробы кинул на пластину только три лопаты песку. Воды принес в туесе, сшитом из бересты. Лил осторожно на верхний край, чтобы песчинки проносило по всей пластине. Два раза ходил к озеру за водой. Смыл песок.
Новая задача: как остатки рассматривать в траве? Трава на дерне стала как причесанная. Песку на виду не осталось - под стебельки набилась мелочь. Коли золотинки есть, они тяжелые, там же останутся.
Егор ерошил траву, копался пальцами меж белых промытых корешков и чуял, что делает неладно: так еще дольше получится, чем в котелке промывать.
Вернулся было к прежнему способу: разбирать сухой песок на ладони. Не понравилось после промывки. Смех! Пальцами когда переберешь все эти пески? Нет, надо промывать, только усовершенствовать промывку. А что если остаток песка с дерна выколачивать на что-нибудь - на большой камень - и собирать?
Тут Егор вспомнил ту ночь, два года назад, когда он наблюдал, как промывкой занимался Андрей Дробинин. Тоже, значит, золото в песке искал! В памяти встали четыре костра и черная полоса, по которой бежала вода. Вот как надо: дерн - корнями вверх, пластин три либо четыре, промытый остаток ссыпать в одно место.
Сейчас же попробовал на этот лад. Донимала вода: у Дробинина она самотеком шла, а тут таскай в туесе. Довел всё же пробу до конца. Остаток получился пустой: видно, песок не тот.
Перешел на новое место, неподалеку. От Бездонного озера уходить не хотелось. И Андрей Трифоныч про него поминал и Василий, бедняга-мужик. Где-то здесь золото? Два года, говорил Василий, на озере работали. Не всё же демидовские работники взяли, осталось, поди, и ему.
Провиант свой Егор растягивал как только мог. В озере было много рыбы - большие окуни плескались у берега, - а ловить нечем. Пробовал рубахой неводить, - да это тебе не ручей!
Куриная слепота прошла. Спал Егор мало: в темноту да в самую жару. Уставал за день сильно. Больше всего донимало подтаскивание воды. Когда неделю проработал на Бездонном, опять перестал верить в золото; то есть не головой перестал, а руками: руки как-то безнадежно быстро перебирали остаток мытого песка и сбрасывали его. А то сначала каждый раз был уверен: вот в этой лопате. И когда не находил, чувствовал себя обманутым, долго перебирал одну и ту же горсточку - не проглядел ли?
Дело было к вечеру. Износилась дерновая пластина, - новой делать Егор не захотел. Решил уйти сегодня же и подальше от озера. Пластину, как всегда, - в озеро; размытое место заровнял.
Пошел узкой темной падью. Склоны - как стены, а вверху сосны растут густо. Под лаптями мокро: ручеек в траве пробирается. Недолго прошел, - впереди засветлело. Левая стена оборвалась, открыла далекий вид. С обрыва журчал ручей. Часть воды загибала в падь, а больше утекало под обрыв, далеко вниз.
Солнце висело невысоко, как раз против обрыва. Оно было без лучей и цвета такого, что если б кузнецу так поковку раскалить, то непременно б сказал подручному: подогрей еще.
Егор остановился: место было удивительное, - во сне такие видятся. Слушая ручей, стал изобретать. Что если свернуть бересту длинной трубой, укрепить камнями и подвести струю прямо к дернине? Твоя, значит, работа - песок подкидывать, а вода даровая…
Так захотелось испытать новое устройство, что тут же, на ночь глядя, принялся за работу. Сходил за берестой, устроил трубу; струя получилась - хоть колесо вертеть. Уложил внаклон и внахлестку три длинных куска дерна. И давай песок подкидывать.
Песок брал тут же, на дне пади, так что с лопатой и шагу ступать не надо было. Яму выкопал глубокую, песку перекидал много: нравилось, как быстро идет работа.
Отвел струю, подождал, пока вода с дерна стечет. Широкого камня поблизости не было, и Егор, опростав котомку, разложил ее на траве. Над ней и вытряс три дернины.
Собрал мелкий мокрый песок в одну кучку - много его натряслось, - нагнулся, хмуря брови, высунув кончик языка, и сразу же увидел жирно-желтые зернышки.
Отдернул голову, таращил глаза на солнце и часто дышал: "Неужели?.."
Снова нагнулся над кучкой. Заходили зеленые круги - ничего сначала разобрать не мог, потом увидел: есть. Пальцами выбрал одну золотинку, сжал ее. "Неужто не во сне?" Взял золотинку в рот, пальцы тянулись к новой, побольше… А вот еще… и вот… "Золото! Настоящее золото! Нашел!"
Егор бросил желтые крупинки обратно в кучку песка и подошел к самому краю обрыва.
Солнце садилось. Сосны стали невероятного зеленого цвета, а стволы их - как огни. Зубчатые горные хребты вздымались вдали; к ним Егор не пойдет: он нашел то, чего так хотел. Ему стало печально немного. И очень жгло сухие глаза.
* * *
Три дня проработал Егор на этом месте у обрыва. По нескольку раз в день вытрясал пластины дерна над котомкой. Песчаный остаток не разбирал по крупинке, а делал по-новому. Брал его в пригоршни и подставлял под струю; воду для этого пускал несильную. Вода выбивала из рук пустой песок, а золото оставалось в руках. За три дня наполнил мешочек из-под соли. И до чего же, оказывается, это золото тяжелое!
Уходя, уничтожил все следы работы. На деревьях у обрыва заметок не сделал: место и так памятное. Тою же падью вернулся к озеру и зарубил две сосны у поворота.
Возвращаться решил по берегу Чусовой. Сплав караванов кончился; теперь много народу пробирается, да народ-то всё такой: бурлаки, лоцманы, таскальщики запоздавшие - хороший народ. До берега - земля демидовская, еще будут заставы. Ничего, теперь повезет во всем, под большую-то удачу. Скорее к Татищеву! Егор очень точно знал, как он рассыплет по столу перед главным командиром песок и будет молчать. Татищев закричит: "Ты нашел? Здесь?.." - А Егор ему: "Кто ж еще? Я ни к чему не годен, что ли"? - Ух, ты! Здорово получится.
Благополучно вышел к Чусовой. Стоял на высокой скале, отвесно спускавшейся в реку. Скала подпирала течение и загибала его на камни противоположного берега. Главный вал, который нес коломенки с железом, уже прошел, но вода до сих пор держалась высоко. Кабы не вверх, а вниз по течению надо было пробираться, - лодкой мигом дома был бы.
По крутой тропе в обход скалы спустился к самому берегу. Нарвал попутно пучок дикого луку - его красно-синие цветы торчали из всех трещин на скалах. Почти на уровне буйной воды была небольшая площадка. Егор ее углядел сверху и хотел на ней отдохнуть. У площадки оказался поворот, на котором под нависшим камнем сидел человек. Егор от неожиданности споткнулся. Хотел повернуть обратно, но разглядел - это вогул. В звериных шкурах, в меховой шапке - охотник или рыбак. Не страшно.
- Пача, рума, пача! - крикнул Егор по-мансийски.
Вогул показал старое, морщинистое лицо, приветливо улыбнулся:
- Пача, пача! Здравствуй, друг.
- Да ты по-русски можешь?
- Могу. А что?
- У тебя костерок горит? Как это ты умеешь совсем без дыму огонь разводить? Поучи меня, рума.
- Садись к огоньку.
Егор бросил к костру свой пучок луку:
- Вот и угощенье принес.
Манси ласково засмеялся:
- Рыба печется, скоро готова. Сыты будем, товарищ.
- Слышь, ты Чумпина Степана не знаешь? Вогул тоже.
- Не знаю.
- Знак у него вот такой, кат-пос ваш.
Егор взял у манси нож и на обрывке бересты нацарапал знак - дужка и три прямых черты, выходящие из одной точки и пересекающие дужку.
- Однако не знаю, - сказал манси, внимательно посмотрев на рисунок. - Не нашего роду.
- Разбогател Чумпин, награду получил за рудную гору и знать меня больше не захотел. Я не такой. Скоро разбогатею, а гордиться не буду. Увидишь Чумпина, сказывай ему поклон от Егора Сунгурова. Пускай ко мне приходит. И ты приходи, в крепость Екатеринбургскую. Запомнишь? Как вы ее называете, крепость?
- Не-хон-ус.
- Вот в нее и приходи. Ты, рума, первый человек, которого я после озера встретил. Верно, приходи, пельменями угощу. Я тебе корову куплю.
- Спасибо, ойка, - засмеялся манси.
- Ты что на лапти глядишь? - Егор тоже за смеялся. - И лапти новые купим.
- Кто-то едет, однако. - Манси посмотрел вверх по течению. Выскочив из-за каменных ребер, в белесой дымке показалось несколько лодок. Людей в них Егор еще не мог рассмотреть.
- Богатые едут, - сказал манси.
- Ты и по прозвищу еще назовешь. Экие глаза! Демидовы, скажи?
- Не знаю.
"Может, и верно демидовские люди", - забеспокоился Егор. Недолго раздумывая, стянул кафтан, лег и накрылся с головой. Манси тихонько пел под плеск волн непонятную песню. "Анта сюнэ, анта сюнэ…" - слышалось Егору.
- Проехали, - сказал манси и засмеялся.
Лодки уже скрылись за поворотом.
- И верно богатые?
- Да. Один очень мягко лежит, старик.
- Ну, богатые на таких лодках не поедут. Побоятся. Рума, скажи что-нибудь по-вашему.
- Зачем тебе?
- А так.
Манси нараспев сказал десяток слов.
- Что значит?
- Значит: "Из святого озера с золотой водой вытекает речка, извилистая, как гусиные кишки".
- Вот как! Баско! "С золотой водой".
- Из песни это… Готова рыба. Бери, гость, ешь.
- А ласточка по-вашему - ченкри-кункри?
- Ченкри-кункри.
Смеялся Егор; смеялся, глядя на него, старый манси.